Сегодня, учуяв дамский заговор, старший Борман спросил о нем младшего, на что тот честно ответил, что обещал пока секрета не раскрывать, потому что… Мартин, не дослушав, топнул ногой и заорал, чтоб он убирался из Бергхофа к …ной матери, и немедленно! Вон! Это был приказ. И последняя капля, переполнившая чашу терпения Маргариты. Именно ей выпало пригласить Адольфа на «маленькое домашнее торжество» и, сделав это, она прямо пожаловалась на поведение Бормана.
— Что-то подобное я предполагал, — кивнул Гитлер. — Но я не могу за всем уследить. Хорошо, что ты мне сказала. Видеман переходит на дипломатическую работу, и я возьму Альберта вместо него. А пока постараюсь почаще давать ему личные поручения. Я, конечно, мог бы сейчас вызвать Бормана и как следует его отчитать, но, повторяю, я не могу все держать под своим контролем, а ты не всегда сможешь быть так внимательна. — Он улыбнулся. — Но если хочешь, я все же намылю Борману голову. Нет? Ну, как хочешь. Значит, все собираются в восемь часов?
— Да, в восемь, — кивнула Маргарита. — Юнити просила как можно меньше официоза. И никаких проблем с подарками — только цветы.
— У вас, женщин, странная манера ставить нас на рога, — пожал плечами Гитлер. — Никаких проблем! Да я теперь голову сломаю! Почему было не предупредить хотя бы за день-два?!
Сразу после визита к фюреру Маргариты, о котором Борман, естественно, узнал, его брат был вызван к Гитлеру, и тот дал ему какое-то поручение, что, само собой разумеется, задерживало его в Бергхофе. Мартин сделал соответствующий вывод. Он довольно точно просчитал и поведение Маргариты, и реакцию фюрера. И длинный список особых личных врагов рейхсляйтера пополнился еще одним именем.
Около пяти Маргарита зашла к Юнити, чтобы сообщить ей о реакции Гитлера на неожиданное приглашение. К торжеству все было готово, гости оповещены. Оставалось последнее — туалет Юнити, ее прическа и духи.
В этом отношении Митфорд доверяла Хильде и Магде Геббельс, которая втайне желала этого брака Адольфа, поскольку очень уж досаждала ей Эмма Геринг, мнившая себя «первой леди», хотя эта роль по праву принадлежала Эльзе Гесс или ей самой, «первой матери и хозяйке», по выражению самого Гитлера.
Прическа и духи были, наконец, выбраны. Что же касалось платья и драгоценностей, то в этом вопросе Юнити желала бы положиться на вкус единственного мужчины, обладавшего, по ее мнению, абсолютным чутьем на такого рода ситуации (а «ситуацию» Юнити решила сегодня довести до постели и решительного объяснения), а именно — Роберта Лея, которого ждали в Бергхофе с часу на час.
Лей днем звонил Маргарите, объяснив причину задержки тем, что проспал сутки, и она попросила его поторопиться, сказав о дне рождения Митфорд.
— Какой еще день рождения у нее в ноябре?! Что вы там за комедию ломаете? — начал он таким тоном, что она даже отвечать не стала.
— Лучше бы тебе на него не рассчитывать, — заметила она подруге, когда та заговорила о платье.
— Но мне нужно знать его мнение, — отвечала Юнити. — Я заметила кое-что. Адольфу всегда нравятся те же женщины, драгоценности, цветы и всякое такое. Я подозреваю, что Адольф в этих вещах интуитивно полагается на вкус Роберта. Понимаешь?
Как и предполагала Маргарита, Лей появился в Бергхофе в таком настроении, которое даже она с трудом выносила.
Она застала его лежащим на кровати, одетым, в ботинках; кругом валялись смятый плащ, какие-то бумаги, пачки сигарет… И началось… Грета полчаса уговаривала его хотя бы снять ботинки, на что он отвечал, что ей нужно идти служить в армию ефрейтором — там у нее все будет аккуратно и по ранжиру.
Грета знала, что он в самом деле чувствует себя скверно. Так обычно случалось после бесконечной череды бессонных ночей, когда ему удавалось, наконец, выспаться, он еще долго не мог прийти в себя: мучили головная боль, сонливость и отвратительное настроение, и лучше его было не трогать в такие дни.
Около семи она все же передала просьбу Юнити зайти к той на пять минут.
— Зачем? — буркнул Лей.
— Помочь подобрать платье.
— Вы за кого меня принимаете?! — рявкнул он так, что она сразу ушла в соседнюю комнату — пора было и самой одеваться. Сидя перед зеркалом, услышала, как он все-таки поднялся и ушел. Она догадалась, что пошел он к Юнити не ради ее платья.
Роберт вернулся через полчаса и снова улегся. Маргарита, уже одетая, присела возле него:
— Может быть, попросить Керстена заняться тобой? — предложила она. — Прежде всегда помогало.
Он только неопределенно пожал плечами.
— Ты говорил с Юнити?
— Пытался. Посоветовал ей не делать вещей, о которых сама же потом будет жалеть.
— А она?
— А она отвечала, что, по-видимому, скоро выйдет замуж, и тогда мы все сразу успокоимся. Она только не знает, как ей сообщить об этом Адольфу. Вот если бы кто-нибудь другой намекнул… Потому что ведь нужно же его поставить в известность. И хорошо бы, чтоб он одобрил ее выбор. Для нее это важно.
— Что ты ей еще говорил?
Лей приподнялся на локте и посмотрел на нее насмешливо:
— Что подобная суета рассчитана на рядового болвана вроде меня и что она еще раз доказала, как мало знает человека, к близости с которым стремится.
— Она надеется, что ты поможешь ей.
Роберт снова лег и заложил руки за голову.
— Как помочь мотыльку, летящему на огонь? Показать кучу обгорелых крылышек?
— А тебе не кажется, что Юнити другая?.. Что она могла бы быть рядом с ним?
Он посмотрел на нее снова, с усмешкою:
— Зачем ты задаешь мне эти вопросы? К чему ты подводишь меня?
Маргарита отвела глаза:
— Можно я расскажу ей об Ангелике? Правду… Всю.
Роберт поморщился, потом вздохнул глубоко:
— Нет. В крайнем случае я это сделаю сам. Но это будет предательством. Хуже того — мужским предательством, после которого мне станет жить… еще тошней. А теперь, извини, я все-таки разденусь и лягу. Завтра еще в трех местах выступать.
— Когда же ты побудешь с нами? — тихо спросила Маргарита. — Дети так этого ждут.
— Я знаю. Я постараюсь. Да… пока помню… Может быть, купим в окрестностях какой-нибудь дом, если для тебя здесь чересчур… много удобств?
— Разве в окрестностях есть свободные дома? — удивилась Маргарита.
— Для меня освободят… Тьфу! Ладно, считай, что я ничего не говорил! — Он нащупал ее руку и слегка сжал. — Извини.
«Маленькое домашнее торжество» едва ли могло бы получиться только домашним, как того хотела Юнити.
Но из мужчин в Бергхофе оставались сам фюрер, Гесс, братья Борманы, Геббельс, Геринг, Лей и Риббентроп, остальные разъехались. А из дам — Эльза, Юнити, сестры Браун, Магда Геббельс, Маргарита и Хильда Фат.
Когда все собрались в большой гостиной, камердинер Гитлера Гейнц Линге шепнул Маргарите, что фюрер просит ее заглянуть к нему на минутку. Линге провел ее в спальню Гитлера, где тот встретил ее, стоя посередине с озабоченным выражением лица.
— Извини, детка, — начал он, но тут же широко улыбнулся. — Позволь тебе заметить, что ты прелестна. Ты стала настоящей красавицей! — Он вздохнул. — Извини, что я тебя позвал… Но я прикинул состав гостей, и тоска взяла. Все дамы — чудо, но, что делать с «худшей половиной»? Просто как нарочно подобрались! Вот, сама суди: Геринг ненавидит Геббельса, Геббельс не переносит Геринга и открыто третирует Риббентропа, а тот презирает Бормана, которого, впрочем, все не любят. А главное — никто ничего не желает скрывать! Твой брат же, хотя и уживается со всеми, но вечно сидит с невозмутимым видом и наблюдает. Подозреваю, что он при этом смеется про себя, как сейчас… это делаешь ты. Я бы тоже посмеялся, но… мне неудобно перед леди Юнити. Если бы меня предупредили, я бы как-нибудь позаботился о другом составе. Единственный, на кого я рассчитывал, это Роберт, а он, оказывается, замечательно придумал: послать все сборище к чертям и улечься спать. Да нет, я знаю, насколько он вымотался, но… Но я просто не представляю себе, как быть!
Он снова вздохнул и начал расхаживать.
— Я попробую его разбудить, но едва ли от этого кому-то станет веселей, — ответила Маргарита.
Гитлер нахмурился:
— Да, свинство, конечно… Но есть еще одно обстоятельство. Я не мог придумать, что ей подарить, и вот… — Он подошел к Маргарите и разжал перед ней ладонь. На ней лежал золотой значок Почетного члена НСДАП.
— Иностранных граждан мы обычно в партию не принимаем, но для нее можно сделать исключение. И Рудольф того же мнения. Она этого давно хочет. Позже мы проведем церемонию в официальной обстановке, а сегодня Лей, как руководитель орготдела партии, мог бы просто вручить ей значок и поздравить.
— Я поняла, — кивнула Маргарита.
Она взяла значок и вышла, не поднимая глаз. Гитлер почти минуту глядел ей вслед, потом точно очнулся.
«Как похожа на брата, — мелькнуло в его голове. — Никогда нельзя знать, о чем они думают… Гессы».
А Грета ни о чем не думала сейчас. Она со смутной еще тоской начинала ощущать, как ее снова втягивает во что-то, как помимо и против ее воли заносит в какой-то поток, которого она всегда сторонилась. «Опять… опять, — стучалось в виске, — начинается…»
Она некоторое время глядела на спящего Роберта, потом, разжав ему ладонь, вложила туда значок и крепко сжала руку. Это был ромбовидной формы знак, с двумя острыми концами, и один из них, по-видимому, уколол Роберту ладонь, потому что он поморщился и открыл глаза.
— Адольф хочет, чтобы ты сегодня вручил это Юнити, — сказала Грета. — И разрядил обстановку.
Обычный золотой партийный значок с дубовыми листьями и черной свастикой в белом круге больше подошел бы для награждения Митфорд, но Гитлер пожелал, не особенно афишируя, вручить ей и этот ромбовидный Почетный знак за особый вклад в нацификацию страны.
Полупроснувшийся Лей все отлично понял. Одевшись, он постоял у окон, собираясь с духом, нацепил улыбку, и они с Гретой отправились в гостиную.
Гитлер был прав, опасаясь той атмосферы, что возникала вокруг все более отторгающих друг друга соратников; прав был и в том, что отторжения этого никто из них и не думал скрывать.