2. В этой связи: Прага нужна как средство доступа к сырью. Не позднее 15 марта 1939 года Чехословакия должна быть полностью оккупирована войсками.
3. Затем последует Польша. Господство Германии над Польшей необходимо для того, чтобы снабжать Германию сельскохозяйственными продуктами и углем. Сильного сопротивления тут ожидать не приходится.
4. Венгрия и Румыния также относятся к жизненно необходимому пространству Германии. Падение Польши и оказание соответствующего давления сделают их сговорчивыми. Тогда Германия будет полностью контролировать их обширные сельскохозяйственные ресурсы и нефтяные источники.
Это план, который будет осуществлен до 1940 года. Тогда Германия станет непобедима.
5. 1940 и 1941 годы: Германия сведет счеты со своим извечным врагом Францией. Эта страна будет стерта с карты Европы. Англия старая и хилая страна, ослабленная демократией. После победы над Францией Германия с легкостью установит господство над Англией и получит все ее богатства и владения во всем мире.
Таким образом, впервые объединив континент Европы в соответствии с новой концепцией, Германия предпримет величайшую за всю историю операцию: используя британские и французские владения в Америке, уничтожит эту еврейскую демократию. Еврейская кровь смешается с долларами. За все оскорбления нашего народа американцы дорого заплатят.
6. И наконец, в середине 1941 года Германия обратит свои взоры на восток. Наша главная цель — Россия. Колосс на глиняных ногах будет опрокинут.
До середины октября фюрер уехал с инспекцией в Судеты, и Геринг вживался в статус преемника. Он не пропустил ни одного из публичных мероприятий, особенно — ГТФ, на которых, подражая уехавшему с фюрером Лею, опирался локтями о трибуну, махал руками, обнимал работниц, хохотал и ругался и все это в костюме из одной рубашки. В конце концов, он простудился, охрип и, обозлившись, сказал Лею по телефону, что у него «на всю эту демократию здоровья нет».
Гесс тоже болел: у него участились приступы резей в животе. В доме поселились врачи и целители. Эльза грустно шутила, что и сама сделалась специалистом по нетрадиционной медицине. Но облегчение не наступало. Наконец одно из европейских «светил» сделало заключение о том, что источник боли — инфекция, которая гнездится в корнях зубов. Гессу удалили часть здоровых зубов, но и это не помогло.
Непонятная болезнь обострила в Рудольфе врожденную склонность к мистицизму, к отходу от всего рационального, объяснимого, лежащего на поверхности. Теряя внешние опоры, Гесс уходил в свой мир ему одному внятных образов и ассоциаций, доступ в который был закрыт для всех. Даже Гитлер, всегда стремившийся к близости со своим Руди, пугался, не понимая, что с ним происходит, и однажды пожаловался Эльзе, как невыносимо тягостен для него теперь каждый разговор с другом.
Пожалуй, только Маргариту и Альбрехта Хаусхофера не огорчало и не пугало самоотстранение Рудольфа. «Мне пока не важно, куда он уходит, — сказал Альбрехт отцу той осенью тридцать восьмого года. — Лишь бы уходил».
— Я чувствую себя лишним, — признавался Гесс жене, приехав с нею по просьбе Гитлера в Бергхоф накануне очередных переговоров по Данцигу. — Сейчас и здесь я Адольфу не нужен.
— Он ну-ужен мне!!! Почему он сбежал?! — стонал Гитлер едва ли не вслед отъехавшей машине Гессов. — И Эльзу увез! Господи, да почему же вы все меня бросаете?!
Маргарита, 25 октября заехавшая за Робертом в Бергхоф и провожавшая по-английски отбывших родных, поспешно прошла мимо Адольфа, стоявшего на ступеньках веранды. Она еще сама надеялась на такой же скорый отъезд.
Хлестал обычный осенний бергхофский ливень. Воду отстреливало от стен, от каменных ступеней… Гитлер в первую же минуту вымок до последней нитки, но Маргарита знала, что спектакль начался, и Адольф не сдвинется с места, пока она не вернется и не уведет его, как ребенка, за руку. Именно она, Маргарита! Остальные станут бегать на отдалении и ужасаться. В очередной раз она поразилась степени своего недоверия к чувствам этого человека. Но, конечно, вернулась.
Надежды на сегодняшний отъезд таяли.
Переговоры в Бергхофе велись с середины октября. 18-го Гитлер принял отбывавшего в Италию бывшего французского посла в Германии Франсуа-Понсе. Фюрер наобещал ему много, вплоть до рассмотрения вопроса о запрещении бомбардировок в целях «гуманизации войны»(!). Однако никакого коммюнике беседы до сих пор не появилось, хотя оно было Гитлером обещано. Французская печать начала кампанию; кто-то уже назвал «историческую встречу» очередным блефом, и Гитлеру все же пришлось дать указание Риббентропу. Коммюнике было подготовлено, вместе с другим — о вчерашней встрече с послом Польши по вопросу о «вольном городе» (Гданьске-Данциге), после которой к послу срочно вызвали врача. Гитлер, прочитав оба документа, выругался и отдал «польский» Борману, а «французский» Лею, чтобы «прошлись» по ним.
Это отняло еще сутки.
— Если мы завтра же не уедем, то Генрих разболеется до Рождества, — сказала Маргарита Роберту. — Я специально не принимала никаких мер, рассчитывая на то, что в это время мы будем уже у моря!
Лей промолчал. Весь вечер и ночь он был занят и наконец двадцать седьмого, утром сказал Маргарите, чтобы к трем часам спускалась с детьми к машинам.
Около трех, уже усевшись у окон, двойняшки снова выскочили и побежали поздороваться с дядей Йозефом.
Геббельс попросил у Маргариты позволения лететь в их самолете до Берлина, а то пришлось бы дожидаться своей очереди, поскольку его отлет на сегодня не был запланирован, а расписание очень плотное.
— Разве мы летим в Берлин? — уже с трудом сдержалась Маргарита, когда кортеж отъехал наконец.
— Только на пару часов, — ответил Лей. — Там мы пересядем в гражданский ВФ и — в Париж, а оттуда в Ниццу. Но если хочешь, вы можете прямо…
— Нет уж! Летим вместе.
Она не спросила, для чего ему эта «пара часов» в Берлине, а он был рад.
Он еще сам не ведал, как и что у него получится. Он решил нанести визит партийному судье Буху и полностью взять на себя всю ответственность за все нарушения в ГТФ. Больше того — он собирался оставить Судье подробный отчет обо всех негласных директивах и секретных инструкциях сотрудникам своего аппарата, из которых «дело» можно было скатать, как ком из рыхлого снега, не утруждаясь.
Сколько тонкого расчета и хитроумного коварства припишут после этому поступку «рабочего вождя»!
Через семь лет, при обстоятельствах чрезвычайных и толкающих к оправданиям, Лей сам дал объяснение, которому можно доверять: «Нет, это не было актом даже внутреннего сопротивления. Я был настолько вымотан, что решил положиться на судьбу. Если бы меня отстранили и даже судили, я не испытал бы сожаления, зная, что, теряя, приобретаю несравнимо больше».
Последние три слова остались загадкой для адвокатов, истолковавших их по-своему. Но все загадки когда-нибудь проясняются.
В самолете Геббельс играл с детьми в какие-то математические игры на пальцах; двойняшки быстро сдавались и проигрывали, но Давид держался долго и был достойным соперником. Играющие производили массу шума. Геббельс вел себя несколько странно: громко хохотал, страстно объяснял что-то, спорил на равных с одиннадцатилетним мальчуганом… Маргарита понимала, что у Йозефа просто до предела взвинчены нервы. Но дети, конечно, ничего не замечали и радовались игре.
Этим утром Геббельс попросил у фюрера аудиенции. Вероятно, он выбрал не лучший момент, но еще вероятней, что лучшего для него уже и не предвиделось.
Гитлер принял его настороженно, в присутствии Бормана, но через пару минут все же попросил Мартина перейти с бумагами в соседний кабинет.
Геббельс, не глядя в стеклянно-прозрачные глаза Адольфа, изложил суть дела: он был с фюрером на всех этапах борьбы; он делал все, что было в его силах, но теперь в нем, похоже, перестали нуждаться. Он воспитал себе достойного заместителя в лице, например, Наумана. Он сам, конечно, тоже готов служить общему делу, но, может быть, на другом посту, где-нибудь в дружественной стране, в Японии к примеру.
Геббельс сделал паузу и посмотрел на Гитлера. У того в лице ничего не переменилось. Холод и скука. Йозефа слегка бросило в жар.
Он продолжал, сказав, что Магда хочет развода и он не намерен этому препятствовать, потому что чувствует свою вину перед ней. Да, он полюбил другую женщину и хотел бы связать с ней свою судьбу, а какова эта судьба, будет зависеть от воли фюрера. Он, Геббельс, ко всему готов.
Гитлер молчал. Озноб у Геббельса перешел в нервную дрожь; голову охватило пламя. Гитлер знал силу своего молчания и продержал в нем Йозефа не меньше трех минут.
— Рейхсминистр и вождь не может позволить себе подобное поведение, — наконец произнес он. — Никаких разводов. Никаких романтических чувств и дружественных стран. Мы стоим у границ Европы! Мы на грани войны со всем миром!.. Едва ли мне нужно излагать вам свою волю — вы ее знаете. Работа и очищение от всего, что ей мешает! Заместителей много, но Геббельс один. Вы должны немедленно порвать с этой женщиной. Это мой приказ, и он должен быть выполнен.
Еще помолчав, Гитлер приглушил звон металла:
— Как смягчить этот удар неповинной женщине, позаботятся ваши друзья. Но вы с ней больше не должны видеться, ни при каких обстоятельствах.
Зазвонил телефон. Это Борман, по договоренности, сигнализировал о том, что прошли отпущенные на аудиенцию десять минут.
Гитлер встал. Геббельс тоже. Они несколько секунд стояли друг перед другом, но их взгляды ни разу не пересеклись.
«Друзьями», которым предстояло позаботиться о «смягчении удара» Бааровой и об остальном, стали полицай-президент Берлина граф Вольф фон Гельдорф (после безобразной истории с компроматом на Бломберга крепко и над многим призадумавшийся) и… Геринг. Гельдорфу, как человеку деликатному, было поручено побеседовать с девушкой. Геринг же, если Геббельс будет настаивать на последней встрече, должен был предоставить для нее свой дом. И сам присутствовать, не оставляя влюбленных без свидетелей.