— Может быть, тебе съездить в Лейпциг? — тоже повернулся к Рудольфу фюрер.
— Какой смысл? — резко ответил Гесс. — Все знают, что я марионетка.
— Руди!
— Не в том суть. Спектакль с Гендерсоном может сыграть Лей.
Гитлер поморщился и махнул рукой:
— После десятидневной пьянки?
— Я, пожалуй, съезжу к нему, — сказал Геринг. — Попробую встряхнуть. Скажу, что его дожидается Альбрехт. На нас он плюет, но Хаусхофер — это да! Это серьезно!
Лей десять дней пил. Как прежде, так и теперь, пить в одиночестве ему не давали. Приезжали то Функ, то Удет, а то и сам рейхсминистр Геринг, замечательно с ним за компанию надравшийся и двое суток потом приходивший в себя.
Но сейчас Геринг приехал сердитый и решительно потребовал от Лея «прекратить». Потрясая именем Альбрехта Хаусхофера, Герман добился-таки от Роберта обещания проспаться к завтрашнему утру и выехать с ним в Лейпциг.
Любопытно, что именно в эти дни Лей окончательно уразумел, что долго и примитивно пить ему становится… скучно. Голова упорно продолжала работать, боль в сердце застряла, как осколок, который некому выдернуть, а от непрекращающихся возлияний еще и принималась пульсировать. Одним словом, легче ему не становилось, наоборот.
За контактами посла Англии Невилла Гендерсона следил молодой коллега Гейдриха Вальтер Шелленберг, только что отлично «отработавший» Генлейна. Благодаря информации Шелленберга, Геринг смог сделать эффектный «открытый ход»: пригласил посла в свой поезд для личной беседы и предложил встретиться в Лейпциге с Альбрехтом Хаусхофером, «очень осведомленным человеком».
— А то они только на свою Secret Service молятся, — весело прокомментировал Геринг Лею. — Но каков сэр Невилл! И бровью не повел! «Oh, yes! With great pleasure!»[38] Но все же есть тут маленькая загадка. Отчего это ваш прекрасный Альбрехт застрял в Лейпциге? Проще было бы этому Магомету приехать в Берлин, к горе. Переконспирировали они что-то!
Да, неясность оставалась. Был и откровенно неприятный момент.
— Представь, как чувствуют себя сейчас дома младшие Хаусхоферы, — сказал Лей Герингу уже в поезде, и сам сейчас подумав об этом впервые.
— Эта сволочь отсиживается у себя в Шваненвердене, а нам с тобой расхлебывать, — кивнул Геринг, имея в виду Геббельса.
Лей на это не ответил. Мучительно болела голова. Но ехать нужно было. Под Лейпцигом, сразу на трех заводах, где в основном работали итальянцы, началась забастовка. Макаронникам надоели эрзацы, десятичасовой рабочий день, отсутствие девочек. А забастовка — вещь заразная… И очень хотелось увидеть Альбрехта, на котором словно лежал отсвет от прошедшей полосы жизни длиною в год, — полосы счастья.
Вчера днем Роберт получил телеграмму от Маргариты с кратким сообщением о здоровье детей. Этот драгоценный листок и теперь едет с ним. Клочка бумаги оказалось достаточно, чтобы открыть глаза, вдохнуть воздуху, даже подумать об итальянских забастовщиках.
В поезде Геринг пригласил к себе обедать. Английский посол Невилл Гендерсон был милый человек, занятный собеседник. Возможность спокойно говорить по-английски и французский коньяк благотворно на него подействовали; к тому же оба vis-à-vis ему нравились. «Два самых приятных человека на коричневой верхушке (at the brown top)», — так он отозвался о них своему другу Черчиллю.
Супруга посла тоже была очень мила. Она тонко и твердо руководила своим мужем и британской политикой в Германии. «Спектакль» для Гендерсона игрался для миссис Гендерсон, а кто мог бы сделать это лучше Роберта Лея?
Лей пришел к обеду полусонный и долго молчал, автоматически на все улыбаясь. Эмма Геринг тихо спросила у него о самочувствии, и он пожаловался, что стоит ему только уснуть днем, так непременно снится один и тот же сон — как будто у него с головы срывает ветром шляпу и уносит куда-то. Эмма поинтересовалась у миссис Гендерсон, умеет ли она разгадывать сны, и та отвечала, что умеет и делает это безошибочно. (Информация о пристрастии супруги посла к расшифровке снов поступила от Вальтера Шелленберга.) Лей повторил свой сон; миссис Гендерсон опустила глаза и как будто несколько смутилась.
Содержание сна подсказал Лею один из астрологов Гесса и уверил, что толкование может быть только одно: потребность излить душу, высказаться с предельной откровенностью и т. д. После такого сна удобно играть в искренность, вбивать в голову собеседнику какие-нибудь «сокровенные мысли».
— Ваш сон означает, что вы обладаете избытком… мужской энергии, которую необходимо излить, — наконец произнесла миссис Гендерсон, лукаво поглядывая по сторонам. — Вообще, мужской головной убор — известный символ, а образ уносящегося потока, движения — это своего рода подсознательная потребность самовыражения в наиболее сильной и… естественной из форм.
Слушая ее, Роберт пытался вспомнить имя того «толкователя снов», чтобы при случае отвернуть ему голову. Геринг про себя хохотал, прикидывая, как бы сам стал сейчас выкручиваться. Он уже придумал один словесный переход, но оказалось, что порою все мужчины мыслят одинаково.
Посол сам высказал нужную мысль, сравнив мужчин с государствами, у которых также наблюдается потребность энергетической экспансии, пример чего подает миру Германия. Лей, мысленно свернув шеи всем немецким астрологам, про себя поблагодарил посла, перехватил поводья и пустил колесницу вскачь.
Из телеграммы посла Англии в Германии министру иностранных дел Англии, 9 марта 1939 года:
«<…> По моему мнению, со времени войны мы совершили ошибку, проявив неспособность и нежелание понять подлинную сущность Германии. Как бы неприятно это ни было для нас и для остальной Европы, но стремление Гитлера объединить немцев — будь то австрийцы или судетские немцы — в великой Германии не было низменным. Методы, которыми было осуществлено присоединение в этих двух случаях, вызвали у нас справедливое негодование, но само по себе это присоединение было ни чем иным, как осуществлением стремления, которое никогда не оставляло умы всех германских мыслителей на протяжении веков.
Другой фактор, который мы не сумели учесть, — это то, что за самоуверенностью нацистского режима все еще скрывается комплекс неполноценности и глубоко укоренившаяся нервозная неуверенность. Мы не можем представить себе, сколько выстрадала Германия в результате блокады во время войны и условий Версальского договора. В настоящее время всех немцев больше всего пугает возможность повторения этих страданий, и это в значительной степени оказывает влияние на политику Гитлера.
Гитлер указал в „Майн кампф“ совершенно ясно, что „жизненное пространство“ для Германии может быть найдено только в экспансии на восток, а экспансия на восток означает, что рано или поздно весьма вероятно столкновение между Германией и Россией. Имея под боком доброжелательную Англию, Германия может сравнительно спокойно предусматривать такую возможность. Но она живет в страхе, что может произойти обратное — война на два фронта, которая как кошмар преследовала еще Бисмарка. Лучший способ установления хороших отношений с Германией — уклоняться от постоянного и раздражающего вмешательства в дела, в которых интересы Англии прямо или существенно не затрагиваются, а также сохранять нейтралитет Англии в случае, если Германия будет занята на востоке.
<…> Мне всегда кажется, что разговоры о стремлении Германии к „мировому господству“ все-таки вводят в заблуждение. <…> Возможно, что у некоторых немцев есть такие безумные мысли, но я не верю, что сам Гитлер лелеет такую дикую фантазию. До наполеоновской эры властелин Европы мог стремиться стать властелином мира. Но в XX веке эта концепция устарела».
Прогулки английского посла по торговым павильонам Лейпцига, его встречи с румынским королем под присмотром Геринга и переговоры самого рейхсминистра с Каролем II были внешней, повернутой к миру стороною этой последней недели ноября 1938 года. Но была и внутренняя сторона — информация, привезенная с острова Альбрехтом Хаусхофером, и его встречи с послом, о которых Геринг и Лей знали.
Альбрехт находился сейчас в уникальном положении: ему доверяли по обе стороны Ла-Манша. Однако он не был двойным агентом. Альбрехт работал на Германию и только на нее, тогда еще не отделяя родины от ее политики.
Но и у этой «внутренней стороны» оказалась еще одна, совсем уж скрытая: Альбрехт приехал в Лейпциг, чтобы увидеть Ингу, которая вместе с дипломатической группой, в которую входил и ее отец, сопровождала румынского короля в его поездке по Франции и Германии.
После долгой борьбы с собою, болезненных сомнений и непереносимого хаоса чувств отвергнутого влюбленного Альбрехт решился на отчаянный шаг — сделать девушке еще одно предложение.
Хаусхофер вместе с дипломатами приехал встречать рейхсмаршала и английского посла на Лейпцигском вокзале и испытал сложное чувство, увидев выходящего из вагона вождя ГТФ, к которому, кажется — все до одной, устремились костюмированные девушки из «группы приветствия».
На вокзале Инги не было, но вечером, на приеме, она будет непременно. Альбрехт сердился на себя за пустые мысли, но он дорого бы дал, чтобы Инга сегодня не увидела Роберта.
В это время Лей, мучившийся от головной боли, собирался отдохнуть перед приемом и велел на два часа считать себя покойником. Но об одном визите адъютант ему все-таки доложил.
…Джессика Редсдейл, подруга Маргариты, младшая сестра Юнити Митфорд — «рыжеволосый тайфун», аристократка и коммунистка, так решительно потребовала немедленно пропустить ее к Лею, что многочисленная и искушенная охрана рейхсляйтера растерялась.
Тоненькая, как подросток, нежная синеглазая леди с белой повязкой вокруг головы, прикрывавшей шрам от полученного в Испании ранения, твердым шагом прошла впереди адъютанта в кабинет и, бросив сумочку на ковер, остановилась посередине, нетерпеливо покусывая губы. Ее взгляд, обращенный на вышедшего к ней Лея, показался адъютанту таким недружелюбным, что он помедли