— Ускорьте эту работу, Генрих. События развиваются стремительно. Порой мне кажется, — заметил он, — что наше сознанье катастрофически отстает от реальности, и мы все еще где-то в начале тридцать восьмого… Но ваш аппарат отличный стимулятор. Да, да, СС отличный стимулятор для тех, кто еще грезит о мире и еще нежится в середине тридцатых. Работайте и с ними, будь то военные или гражданские — все равно. Это тоже ваш фронт борьбы. У вас еще что-то, Генрих? — прищурился Гитлер, заметив едва промелькнувшее замешательство Гиммлера. — Говорите. Говорите мне все.
— Я хотел посоветоваться, — начал Гиммлер, — относительно леди Юнити. Это касается конфликта Лея с группенфюрером Полем…
— Я знаю, — поморщился Гитлер. — Если Лей требует рабочих из лагерей, он должен их получать. Если хочет предоставлять им всякие блага, пусть. Но я его предупредил: основной приток рабочей силы должен быть выведен в отдельное русло. Я ему предложил взять на себя все функции уполномоченного по использованию рабочей силы. Он бы от Геринга был совершенно независим, более того… Герингу следует сосредоточиться на другом, а Лей мог бы впрямую заняться экономикой. — Гитлер с досадой покачал головой. Он вспомнил недавнюю сцену, когда Лей (изрядно пьяный) заявил ему, что привык иметь дело с «рабочей, а не рабской силой», что «гоняться за рабами от Балтики до Урала он не станет», что он «не рабовладелец»…
— В общем, объясните Полю и остальным, чтобы не конфликтовали. Все, что Лей требует, пусть получает. Даже если захочет целый концлагерь переселить в новостройку, подарить каждому по «Фольксвагену» и назначить отпуск по тридцать дней. Пусть потешится. Вы ведь его знаете, Генрих! У него голова на месте. Сам после все расставит по местам. И еще точней, чем было. Да… А при чем здесь фрау Митфорд?
— Дело в том, что фрау Митфорд посетила несколько концентрационных лагерей, получив разрешение за подписью Поля. Он вместе с Эйке сопровождал ее, в частности в лагерь Гросс-Розен, под Штутгартом. А Лей был в это время в городе. Он узнал об их визите, поехал в Гросс-Розен, наорал там на Поля, фрау Митфорд посадил в машину и увез. В результате у него конфликт с Полем и Эйке, в который уже втянулись Тодт, Заукель, Шпеер и Хирль. Тодт мне сказал, что Эйке сумасшедший и его нужно вернуть в психиатрическую лечебницу.
— Чего эти верещат, не знаю, а у Лея на Эйке «большой зуб» из-за Рема, — вздохнул Гитлер. — Мне Эйке тоже не особенно приятен. Но… человек полезный. Пусть работает. Да вам-то что до всего этого, Генрих? Черт с ними!
— Дело в том, что фрау Митфорд теперь просит меня подписать ей все необходимые разрешения на посещения лагерей. Я хотел посоветоваться.
Гитлер задумался. Он все понял. Весь этот шумный конфликт, похожий на погремушку, имел своей «начинкой» Теодора Эйке, который в 34-м году собственноручно застрелил полусонного Рема. Эйке с тех пор всегда держали на отдалении, «на обочине», поручая «грязную работу», и черт его занес под Штутгарт, когда там находился Лей!
— Эйке отправьте в Польшу, — сказал фюрер Гиммлеру. — А что касается фрау Митфорд, так покажите ей лучше какой-нибудь красивый ритуал в вашем Вевельсбурге[42]. Я знаю, вы к ним женщин не допускаете, но для нее, я думаю, можно сделать исключение.
Речь фюрера в рейхстаге, полная насмешек по адресу Рузвельта (Гитлер, например, предложил ему в ответ на германские гарантии Европе дать такие же всем народам, населяющим континенты Северной и Южной Америки), тем не менее оставляла мир в неведении: остановится германская военная машина или нет?
Любопытно, что еще в начале лета 39-го года Геринг в присутствии своих асов — зевающего Удета и плотоядно улыбающегося Шперрле — вовсю морочил поляков, предлагая им вместе напасть на СССР: «Вы нам отдадите свое побережье (Балтийское), а мы вам — Украину». Чем плохая сделка?
План «Фаль Вайс», который Гитлер на своем дне рождения излагал Инге Лей, между тем был выверен до деталей; к нему прилагалось несколько сценариев «инцидента на границе».
А Бергхоф в это лето стал похож на Генштаб: там теперь собирались в основном военные, и даже «Гнездо орла» предоставлялось для особо важных совещаний и в такие часы выглядело особенно угрожающе. Гитлер тоже смотрел орлом, но нервы у него были на пределе, и в Бергхофе опять поселился Морелль.
Летом 1939 года Гитлер шел на самую крупную в своей жизни авантюру и как никогда был близок к краху. 90 французских и британских дивизий на франко-германской границе противостояли… 33 немецким! Остальные части (и все танки) были переброшены на восток — против Польши. Да еще и Риббентропа никак не удавалось «пропихнуть» в Москву, поскольку русские до середины августа надеялись договориться с французами и англичанами. В Москве с 12 августа ежедневно шли заседания военных миссий СССР, Англии и Франции под председательством попеременно маршала Ворошилова, адмирала Дракса и генерала Думенка. Дракс и Думенк постоянно атаковали свои правительства с просьбой дать им хотя бы какие-нибудь полномочия. Последнее заседание состоялось 21 августа и окончилось в семнадцать часов двадцать пять минут. Заключительными словами адмирала Дракса были:
«Я согласен с предложением маршала отложить наши заседания, но перед этим хочу заявить следующее: я считал бы удивительным, если бы ответ на политический вопрос задержался. Объявляю заседание закрытым».
К некоторому облегчению Гитлера, Сталин еще 19 августа все же дал согласие на приезд в Москву Риббентропа. Однако в гости германского министра ждали не раньше 27 августа. А это было исключено! Военная машина, как известно, если уж сдвинулась, то пошла вперед. Остановить ее — значит вывести из строя надолго.
21 августа Гитлер получил от посла Шуленбурга следующее шифрованное сообщение:
«В 11 часов получил согласие Молотова на неофициальный визит доктора Лея. Министр дал понять, что Сталин примет его для дружеской беседы в день приезда».
Гитлер, Гесс и Лей в течение трех часов напряженно размышляли над этой шифровкой, перебирая все доводы и варианты. Гитлер был за срочный вылет Лея в Москву; Гесс и Лей — против. Их аргументы сводились к одному: суета! Русские уже согласны, поскольку их переговоры с Западом зашли в тупик, и все дело лишь в сроках.
— Попроси Сталина принять Риббентропа двадцать третьего. Он не откажет, — советовал Гесс.
— Почему ты так убежден? — негодовал Гитлер, бегая по кабинету. — На что вы меня толкаете? На унижение? На позор?
— На риск, — отвечал Лей. — Большой, но оправданный.
— А если Сталин в последнюю минуту согласится на условия французов и англичан?
— Тогда англичане изобретут новые условия, а французы их поддержат, — отвечал Лей. — Сейчас главное — время. Вы могли бы уже позвонить.
— Почему вы не хотите лететь в Москву? — накинулся на него Гитлер. — Говорите прямо! Отвечайте!
— Потому что это только отняло бы время. — Лей опустил глаза, чтобы не видеть потного, в красных пятнах лица Адольфа.
Гитлер откровенно трусил — глядеть на это было неприятно.
— Адольф, звони, — настаивал Гесс. — Или пошли телеграмму.
— У русских процедура. Сталин еще должен будет созвать Политбюро, а это все — время, время! — повторял Лей.
— Черт! Черт! — ругался Гитлер. — Что ты пишешь? — метнулся он к Гессу, взявшемуся за перо.
— Текст телеграммы.
— Черт! Черт! Черт! Черт!!!
«Напряжение между Германией и Польшей сделалось нестерпимым. Кризис может разразиться со дня на день. Считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг к другу представляется целесообразным не терять времени. <…> Я был бы рад получить от вас скорый ответ.
Адольф Гитлер».
Телеграмма была послана. Началось ожидание. Гитлер ничего не мог делать. Он орал на секретарей, гонял адъютантов с поручениями, назначал встречи и забывал о них. Морелля он удалил, но Гесса и Лея не отпускал, изводя вопросами, ответов на которые пока не было ни у кого. Гесс ходил за ним и успокаивал как нянька, а Лей в восьмом часу предложил, не раздумывая, сесть в машины и ехать в Берлинскую драму, на «Разбойников».
Гитлер Шиллера терпеть не мог, считал одним из самых «вредоносных» авторов и раскричался было по этому поводу, но Лей уже вызвал по телефону Ингу и выставил ее вперед как боевого слона. В половине восьмого поехали.
Было 21 августа 1939 года.
Берлинский драматический театр был в тот вечер полон обычной публики; фюрера не ждали.
Зал, конечно, успели набить охраной в штатском, но этим и ограничились — атмосфера осталась театральной, приятно расслабляющей.
Гитлер отвлекся. Он говорил с Ингой, улыбался и подшучивал над Леем, который отчаянно боролся со сном, и над Гессом, знавшим пьесу наизусть и возмущавшимся по поводу допускаемых актерами импровизаций.
Нелюбимый Шиллер удивительным образом поднял Гитлеру настроение. Фюрер уезжал с укрепившейся верой в свою счастливую звезду.
Вернувшись домой, Лей сказал Инге, что до завтрашнего полудня будет спать, что бы ни случилось. Он был абсолютно уверен, что ответ от Сталина придет, но не раньше часа-двух, и Гитлер, конечно, до этого времени станет метаться и всех изводить.
Ему снилось что-то необычайно приятное, тепло-золотое. Как будто лето во сне вернулось к нему, на прощание.
Внезапно все рухнуло, раскололось… Белый острый свет прожег ему глаза до самого мозга, в первые секунды он даже не мог их открыть и только заслонялся руками.
Спальня была полна эсэсовцев. Десяток фонарей шарил вокруг, то и дело встречаясь на фигуре рейхсляйтера, пытавшегося приподняться и что-нибудь понять.
— Какого черта? Что такое? — бормотал он, закрываясь от фонарей.
— Встать! Одеться! — раздался лающий приказ.
Лей, наконец, сел. Перед ним у постели стояли четверо эсэсовцев; еще четверо с автоматами — у дверей. Рейхсляйтер, голый, сонный, взлохмаченный, только хлопал на них глазами, ничего не в силах понять.