местителя полицай-президента Берлина.
Вилли фон Шуленбург уже полчаса гуляла по платформе и громко возмущалась таким безобразием — одного человека вынуждена ожидать сотня!
Наконец подъехал кортеж из черных «Мерседесов». Из одного вышел Феликс Керстен, которого графиня хорошо знала; из другого… в накинутой на плечи куртке, небритый и странный Роберт Лей. Увидев графиню, он изобразил улыбку и скрылся в свой вагон.
Вилли поджала губы. За минувшие два года она одержала множество громких побед и имела репутацию «самой соблазнительной недоступности», как галантно окрестил ее Геббельс. Но появление юной Инги Лей ввело Вильгельмину в новый соблазн. За сопливой девчонкой увивается сам фюрер! Вот бы какую соперницу ей «обставить» и «обойти»!
Вилли, надувшись, сидела в своем купе, когда ее неожиданно пригласили в салон-вагон.
Подремав в горячей ванне, Лей отказался от услуг Керстена: ему захотелось женских рук.
Лежа в постели, он приказал отдернуть шторы и приоткрыть окно. За прошедшие двое суток он так свыкся с ветром и сыростью, что теперь впустил их к себе, как старых знакомых. В роскошной спальне у него было все, не хватало только ощущения женских пальчиков на утомленном теле.
Вилли пришла, и он, легко раздразнив в ней чувственность, получил то, что хотел: приятный массаж женскими ноготками и зубками, и уже начал сладко засыпать, как внезапно точно догнал его и ударил по сомкнутым векам белый луч прожектора.
Навстречу шел товарный состав — «экспериментальный». Начальник Главного бюджетно-строительного управления и Управления концентрационными лагерями СС Освальд Поль распорядился пустить несколько таких экономичных составов с открытыми платформами для перевозки заключенных. Четыре платформы, до отказа забитые людьми, двигались сейчас к Заксенхаузену.
Всего на несколько мгновений, как из ада, вышли на мутный свет спрессованные человеческие тела, острые плечи, жалкие лица…
«Зачем мне все это нужно было?.. — лениво пытался припомнить Лей. — Ах, да, вспомнил. И напомню немецким рабочим, как теперь ходят германские поезда. Пусть благословят фюрера! Он дал их детям шанс — ехать в моем поезде. А победи тогда коммунисты — скотов опять перемешали бы с богами и получилось бы… дрянное „человечество“. В котором хорошо плодятся одни неполноценные. Селекция неизбежна… Но раса лучше доллара. Боже мой, Грета! Почему… почему ты этого не приняла?!»
— Что ты бормочешь? — целуя его, спрашивала Вильгельмина.
— Так, ничего.
— Ты любишь меня?
— Люблю, детка.
4 сентября 1939 года.
«Я не стану объяснять Вам, почему выбрал Вас в качестве адресата для этого трагического сообщения. Наша с Вами общая цель сейчас — максимально смягчить этот удар для всех, кто искренне любит леди Юнити. Первое и главное — она жива. Обстоятельства сейчас таковы, что никаких сообщений по поводу случившегося вы пока получать не будете, поэтому я считаю своим долгом написать Вам правду и только для тех, кому следует ее знать.
Сегодня утром, в одном из мюнхенских парков, возле Нусбаумштрассе, леди Юнити нашли без сознания, с двумя пулевыми ранениями в висок. Но, повторяю, она жива. Наш посол в Берне сообщит все подробности ее состояния, как только это станет возможным. Но уже сегодня вы можете передать барону Редсдейлу, что, несмотря на объявление войны между Германией и Англией, он может приехать в Мюнхен. Хотя в этом нет необходимости. Жизнь его дочери будет спасена — в этом меня заверил лично профессор Магнус. В письмо я не могу вложить записку, оставленную леди Юнити перед попыткой самоубийства: записка адресована фюреру. Я приведу Вам лишь ее суть. Первые несколько фраз — о выборе между долгом подданной королевства и преданностью нашему вождю. Леди Юнити также считает, что начавшаяся война — катастрофа для обоих братских народов, и теперь они обречены на падение в пропасть. Она пишет и о том, что все, кого она любила, разделены этой пропастью, а потому ее собственная жизнь потеряла для нее смысл.
Все это очень печально.
По просьбе фюрера я сам буду держать известный Вам круг лиц в курсе происходящего. Барон Редсдейл, миссис Дебора Мосли и мисс Джессика Редсдейл могут связываться со мной по каналу, о котором сообщит курьер.
Повторяю, все это очень и очень печально. Мы искренне сожалеем и по-настоящему удручены.
Р. Л.»
Это письмо было доставлено самолетом и вручено мадмуазель Андре, бывшей гувернантке двойняшек и подруге Маргариты и Джессики, жившей с ними в Нью-Йорке, вечером 4 сентября 1939 года.
Лей отправит еще три письма. Последнее, о состоянии Юнити, Маргарита получит в конце марта 1940 года, когда после многомесячной комы Юнити сможет говорить, несмотря на прогрессирующий паралич. В письмо будет вложена записка:
«Мои дорогие! Я мечтаю увидеть вас дома. Все это был очень длинный и скверный сон. Сейчас я проснулась и улыбаюсь заходящему солнцу. День оказался таким коротким…
Валькирия».
Олег ДаркПОЛЕТ ПОД ГНЕЗДОМ ОРЛА
На двух страницах подряд читаем в новом романе Елены Съяновой:
«Альбрехту Хаусхоферу
7 января, 1938.
Прости меня. Я как будто заболела, тяжело и безнадежно, и такою тебе лучше не видеть меня и поскорей забыть. Я виновата перед тобой и перед тем человеком, твоим другом, о котором ты спросил меня и все понял. Забудь меня, выброси из своей жизни, как случайную колючку из букета. Бог любит тебя, и он защитил тебя от такой никчемной и порочной глупышки. А меня бог не простит. Это я знаю.
Инга».
«Из письма полномочного представителя СССР в Англии И. Майского народному комиссару иностранных дел СССР.
25 октября 1938 г.
…Какова будет дальнейшая линия английского премьера? …Никаких серьезных попыток противостоять германской экспансии в Юго-Восточной Европе со стороны Чемберлена ожидать не приходится… Чемберлен недавно создал специальную комиссию для выработки плана или планов по удовлетворению колониальных притязаний Германии. …Германия создает себе „африканскую империю“ в составе Того, Камеруна, Анголы и большей части Бельгийского Конго…». И т. д.
«План речи рейхсканцлера Германии на совещании представителей военных, экономических и партийных кругов Германии (рабочий вариант):
1. Обсуждение экономических вопросов и вопросов рабочей силы. Фюрер: Насущная проблема — обеспечить себя источниками сырья, необходимого для его благосостояния. Для того, чтобы немецкий народ мог пользоваться этим благосостоянием, должны быть полностью истреблены его враги: евреи, демократии и „международные державы“. Все они представляют угрозу мирному существованию немецкого народа». И проч.
Первое письмо принадлежит невесте Альбрехта, оставившей его, влюбившейся в Лея, впоследствии ставшей женой последнего. Положение авторов, героев, адресатов второй и третьей «записок» видно из них самих, из их заглавий. Все три документа, включая первый, очень личный, подлинны.
Елена Съянова — мастер композиции, сведения, соположения очень разного материала, официального и «из частной жизни», их постоянного, порой страшноватого диалога. Но не на всякой странице романа его композиционный принцип и его главная тема представлены так парадоксально и почти шокирующе, как в приведенном нами эпизоде. Создается впечатление, что для автора равны и почти не различаются по значению: жалобы влюбленной (или разлюбившей) девушки, донесение посла великой державы и проект выступления главы правительства… — это с точки зрения жанра «записок»; а вот с точки зрения их содержания: равны по значению девичьи переживания, нерешительность одного политического деятеля, чудовищные планы другого…
Композиционный принцип романа можно сформулировать так: «а в это время». Вот вам история, политика, столкновения государств и «высших интересов» наций. А вот — обыкновенная жизнь «маленьких», очень маленьких безобидных людей, которые приносят друг другу страдания. На самом деле «времена» здесь разные: быстрое, катастрофическое, постоянно взрывающееся время политики и очень медленное время «частной жизни», где человек подробно и детально занимается своими проблемами, решает их и решить не может. Но эти «времена» не параллельны, они переходят друг в друга, постоянно смешиваются, теряют разделяющие их границы.
Вот об этом и роман: о постоянно вершащейся катастрофе смешения границ, о том, как частный человек оказывается внутри большого, общего и ужасного. И если читатель чувствует эту катастрофу, если он испытывает страх, читая Съянову, — страх не за героев, а за себя, потому что с ним может случиться то же самое, да нет, с ним это-то ежедневно и происходит — значит, он читает правильно.
Частное, домашнее время человека и «историческое», в которое он втянут, переходят друг в друга и друг в друге продолжаются. Но еще интереснее, как они друг друга отражают. Второй роман Съяновой, как и первый, — об общей вине. Это вообще «романы вины» (жанр). Виноват Чемберлен в нерешительности или соглашательстве (здесь возможно любое имя западного политика), виноват Гитлер и его окружение в уже начавших осуществляться чудовищных планах, виновата Инга перед женихом… Вы думаете, это несравнимые явления? Арифметика здесь, как сказал бы Достоевский, неуместна. Страдания одного человека, конечно, не выше, чем страдания народа. Но и сам этот выбор: что допустимее, когда страдает один или много, — этически бестактен. Роберт Лей виноват перед евреями, как — перед Ингой. И эти две вины не просто соположены, они отчасти друг друга производят, отчасти проистекают из одних и тех же причин. Эти причины и внутри характера обаятельнейшего Лея, и вне его, в исторической действительности.
Эксперимент над Ингой Лея, превращающего ее в свою новую жену ради каких-то целей, как в зеркале, отражает и политические, и медицинские эксперименты «над другими», в которых Лей участвует или о них знает. Лей превращает Ингу в жену ради Маргариты, своей настоящей жены, ради ее спокойствия. Любые эксперименты фашистов также производились из каких-нибудь очень высоких целей. За обоими экспериментами: над «одним» и над «многими» — абстрактное представление о другом, о его отвлеченной от индивидуальной изменчивости и своеобразия роли. Так и Маргариту, которую Лей, кажется, очень любил, он пытался превратить в свою совесть из реальной женщины — тот же абстрактный, инструментальный подход к человеку.