– Он вызвал нас в офис! Как директор прогульщиков. Это было мучительно…
– Мучительно. У него там схемы.
– Не схемы, графики. Очень красочные.
– Очень.
Они обе серьезно закивали; Пол ждал.
– Видишь, сколько красного в разделе предполагаемого дохода…
– Красный – это плохо.
– Я понимаю: никому не нужен красный на схеме, – согласился Пол.
– На графике. – Они так волновались, так избегали смотреть ему в глаза и так быстро пили вино, что он заверил их, что все понимает.
– Вы уже столько сделали, – сказал Пол. – Больше чем достаточно.
– Чек от нас каждый год будет чуть меньше, но ты можешь рассчитывать, что мы дадим хоть что-то.
– Боюсь, мы слишком зажились. Кто бы мог подумать?
– Особенно учитывая, что мы столько лет курили! А все это красное мясо? Нам повезет, если останется что-нибудь на похороны, когда наш час придет.
Пол решил не обращать внимания на странную конструкцию предложения, из которого следовало, что у них будут одни похороны на двоих – в один час, – хотя и правда было невозможно представить одну сестру без другой.
Пол думал, что у него будет больше времени, но всегда знал, что этот день настанет; его тетушки не вечны. Он много раз пытался всерьез заняться деловой стороной вопроса, своими скудными финансами, но он ненавидел деловую сторону вопроса. Он как раз пытался понять, как собирать средства активнее, когда волей провидения услышал слухи о Нэйтане и договорился о встрече. Нэйтан ничего не обещал, но слушал внимательно, заинтересованно. Он задал множество вопросов, и Пол дал ему дельные, обдуманные ответы. А как иначе? Он все время думал о том, что станет делать, если у него будет больше денег. Сайт у журнала был жалкий, просто место, где можно подписаться и оставить отзыв, и многие авторы переживали, что их тексты недоступны онлайн. Он хотел выпускать больше книг, гораздо больше книг. Хотел расширить скромные-но-уважаемые чтения, которые проводил журнал, учредить летнюю конференцию и, возможно, открыть писательский центр для трудной молодежи. Но все это требовало больше денег, чем у него когда-либо было.
– Давай оба все хорошенько обдумаем, – в итоге сказал Нэйтан. – Я с тобой свяжусь через пару недель.
А потом в его редакции появился Лео, стал разнюхивать и задавать вопросы.
– Неофициально, – сказал Лео Пол, – есть ли что-нибудь конкретное, что ты хотел бы узнать о том, как тут все устроено?
С тех пор они с Лео встречались несколько раз, обычно на скамье по утрам. Они прогуливались, пили кофе и разговаривали – в основном о работе и о трудностях, с которыми сталкиваешься, издавая литературный журнал. Но и о разном другом: о недвижимости, быстро расширяющемся променаде Бруклин-Хайтс, городской политике. Пол по-прежнему не очень понимал, чего хочет Лео. Он предполагал, что за деньгами Нэйтана охотятся и другие, поэтому изо всех сил старался произвести на Лео впечатление, рассказывая обо всех стадиях подготовки летнего выпуска, временами притворяясь, что ему нужен совет Лео, а потом приятно удивляясь, какие замечательные вещи тот предлагает. Пол забыл – легко было забыть, учитывая постепенное превращение Лео из знаменитости в области новых медиа в ни о чем не жалеющего прожигателя жизни, – каким хитрым может быть Лео, когда речь идет о печати. Его инстинкты работали возмутительно легко и точно, и Пол невольно наслаждался его обществом и их живым разговором. В общем-то именно присутствие Лео заставило Пола Андервуда раздуть крохотный уголек, которому он отводил очень небольшое место, – мысль о том, чтобы поцеловать Беатрис Плам.
За годы у Пола было несколько тщательно отобранных любовниц. Они то появлялись, то исчезали, некоторые не по разу. Он был недолго женат, и похоже было, что это не его, но Беатрис Плам он любил почти всегда. Его любовь к ней была тихой и постоянной, знакомой и успокаивающей, почти самодостаточной, как потертый камешек или четки, которые перебираешь от волнения; что-то, что он временами брал и взвешивал в ладони, скорее утешительное, чем тягостное. Пол подозревал, что Беа его никогда не полюбит, но думал, что, возможно, однажды позволит ему себя поцеловать. Он очень хорошо целовался; ему это говорили достаточно часто, чтобы он уверился в своем мастерстве, а еще он понимал, что хороший поцелуй – в правильное время, правильно исполненный – может проложить путь в куда более интересные области.
Он столько лет думал о том, чтобы поцеловать Беатрис, что понимал: наверное, пытаться уже не надо, реальность практически обязана оказаться бледнее его многолетних фантазий о поцелуе, о том, как он состоится (на заднем сиденье такси мрачной дождливой ночью; в битком набитом вагоне метро, когда мигнет свет; под элегантными изразцовыми сводами террасы Бетесда[23], когда солнце будет стоять низко-низко; и его любимый сценарий – в саду скульптур Музея современного искусства, где их обоих так накроет роскошным, округлым Генри Муром, что они одновременно обернутся друг к другу, потому что им в одно и то же мгновение понадобится одно и то же прикосновение живой плоти).
Пол последние десять лет наблюдал, как тускнеет свет Беа, и это его тревожило. Не только потому, что он глубоко любил Беа как писателя и человека; он предполагал, что с ее медленным угасанием сходят на нет его эротические мысли о ней. Его не привлекала неудача; он предпочитал целеустремленных и энергичных женщин. Беа много лет назад перестала говорить о своих книгах. Он никогда не видел, чтобы она улучала время писать, хотя бы набрасывать что-то на карточках или в блокноте. Бывали дни, когда ему хотелось ее уволить, заставить ее уйти из редакции и заняться чем-то другим – чем угодно. Но он не мог. Не хотел.
В последнее время Беа, казалось, ожила, в ней появилось что-то по-новому притягательное и горячее. Он слышал, как она упомянула новый писательский проект. Пол понимал, что спрашивать не надо; ждал, что она сама об этом заговорит. Он гадал, показала ли она новую вещь Лео. Надеялся, что да, потому что суждению Лео он доверял. Если Лео сочтет, что в ее работе есть потенциал, кто знает? Могло ли что-то подойти для расширения серии прозы больше, чем долгожданный дебютный роман Беатрис Плам! Что бы она ни написала, это привлечет внимание, в том числе к издательству, которое опубликует ее работу. Возможно, надо отвести Лео в сторонку и спросить, не слышал ли он чего или не видел.
Пол прекрасно себе это представлял: издательская вечеринка в местном независимом книжном, Беа, окруженная жаждущей, восторженной толпой, у нее сверкают глаза, ее пальцы порхают, ее длинные косы подвернуты и заколоты на затылке – точно так, как ему нравится. Она обернется к нему, нежная и горячая от благодарности, разрумянившаяся от успеха, и он прикоснется к ее локтю, поцелует ее в щеку, как делал тысячу раз, но в этот раз чуть задержится, достаточно долго, чтобы она заметила, такое завуалированное признание. Первый поцелуй среди книжных стеллажей. До чего же романтично.
Глава девятая
Единственной причиной, по которой Беа Плам согласилась пойти с Полом Андервудом в Верхний Вест-Сайд на обед к Селии Бакстер, где точно должны были собраться люди – писатели, редакторы, агенты, – встречи с которыми она не могла избежать на работе, но старалась избегать все остальное время, было то, что Селия близко дружила со Стефани, еще с колледжа. Селия была не из издательского мира, она принадлежала к миру искусства, но эти миры часто сталкивались, особенно за коктейлями. Беа надеялась, что среди немногих приглашенных в намеренно пустую и скудно обставленную квартиру Селии будет и Стефани; к тому же квартира была всего в нескольких кварталах – но совершенно в другом мире – от места, где жила Беа; легко будет ускользнуть, если мероприятие окажется невыносимым.
Только что прошел Новый год, начинались самые серые недели календаря, с обеда в «Устричном баре» миновало почти три месяца, а Беа все еще не могла решить, показывать ли свою новую работу кому-то из троих (Лео, Полу и Стефани), кто мог и кому нужно было ее посмотреть. После телефонного разговора с Джеком в начале недели она ощутила, что появилась какая-то новая срочность. Джек сказал, что едет в Бруклин повидать Лео. С какой целью, не уточнил.
– Мне что, нужна причина, чтобы увидеться с братом? – сказал он. – Просто хочу узнать, как он.
– И?
– И да, хочу понять, что происходит. Он тебе что-нибудь говорил?
– Нет, – ответила Беа, пытаясь придумать, что может и смягчить Джека, и вместе с тем быть правдой. – Он хорошо выглядит.
– Прямо от сердца отлегло, – кислым тоном отозвался Джек.
– Я к тому, что он выглядит здоровым. Бодрым, сосредоточенным. Кажется, он полон оптимизма. Они общаются с Полом. По-моему, что-то планируют.
– Ты издеваешься?
– Почему это я издеваюсь?
– Это и есть великий план? Работа на этого недоделанного Пола Андервуда?
– Я работаю на Пола Андервуда, – сказала Беа.
– Я это понимаю, но – прими мои слова как комплимент – есть масса вещей, которые ты захочешь делать, а Лео нет.
– Знаю.
Беа и правда знала. Интерес Лео к Полу озадачивал. Пол, кажется, считал, что Лео снова работает с Нэйтаном Чаудери, но Беа в этом сомневалась. И Лео никогда не нравился Пол. Никогда. Он много лет за глаза звал его Пол-Ундервуда и интересовался «Пейпер Файберз» и тем, чем каждый день занималась Беа, только насмешки ради. Он испытал явный шок, когда узнал, что «Пейпер Файберз» процветает. Не то чтобы Беа когда-нибудь по собственной воле заговаривала о работе; никто не испытывал большего уныния, чем она, при мысли о том, что она все еще ходит каждый день в один и тот же офис. С годами ей удалось переключиться в основном на управленческие обязанности. Она с готовностью бралась за любые задачи, которые избавляли ее от работы с авторами, и позволяла Полу быть редактором и лицом журнала, что ему нравилось. Он по-прежнему ждал от нее участия, надеялся на ее острое перо, но об этом они говорили только наедине.