Вэл стояла перед встроенным шкафом для посуды в столовой. Верхняя часть была открытой, и Томми расставил на полках кое-что из свадебного сервиза, этим его попытки «украсить дом» исчерпывались. Нижняя часть шкафа предназначалась для хранения. Он убрал внутренние полки и дно, но оставил дверцы, закрывавшие гулкое нутро, куда точно поместилась статуя на столике на колесах. Ее можно было выкатить и закатить обратно, когда захочется. Сейчас дверцы были заперты.
– Да так. Кое-какие ценности.
– Мамины вещи? – в голосе Мэгги послышалась резкая нотка.
– Все принадлежавшее маме было в коробках, которые я вам отдал. Как я и сказал.
Она пристально смотрела на шкаф.
– У тебя такой плохой район? Надо запирать ценности?
Он не знал, что ответить (район был нормальный), так что просто пренебрежительно фыркнул и попытался увести всех обратно в гостиную.
– О господи, – сказала Мэгги, схватила его за руку и спросила тихо, чтобы не услышали дети: – у тебя там пистолет?
– Что?
– У тебя виноватый вид. У тебя, черт его дери, пистолет в доме, в доме, куда приходят твои внуки!
– Нет никакого пистолета. Уймись. И мне не нравится твой тон, девушка. Я все-таки твой отец.
Томми отчаянно пытался отвлечь ее от шкафа.
– А что еще надо держать под замком в пустой столовой?
Младший сын Мэгги (Рон, названный в честь бабушки, которую он никогда не видел) с плачем цеплялся за ногу матери.
– Что? – спросила она, наклоняясь и стараясь говорить радостно. – Что такое, зайка?
– Мне тут не нравится.
– Не глупи, – сказала Мэгги. – Это дедушкин дом.
– Мне его старый дом больше нравится.
Томми не знал, что сказать, просто смотрел, как Мэгги гладит малыша по голове, утешая его.
– Давайте поедим, а потом пойдем гулять, – сказала она. – Здесь рядом парк с площадкой, да, пап?
Но Рон был безутешен.
– Это злой дом, – сказал он.
Теперь он плакал уже по-настоящему. Он что-то прошептал Мэгги на ухо, и она покачала головой, а потом крепко его обняла.
– Нет, детка, нет. Это неправда. Тут все добрые.
Вэл забрала детей в кухню готовить обед, а Мэгги отвела Томми в сторонку.
– Пап, я должна тебе сказать. Что-то во всем этом, – она обвела комнату рукой, всю сразу: неподходящую мебель, оставшуюся от прежних жильцов, пыль и беспорядок, – неправильно. Столько времени прошло.
– Я тут один, – сказал Томми. – Мне больше не надо.
– Я не про размеры. – Она скрестила руки на груди, и он понял: она готовится сказать что-то, что ей непросто дается; она была так похожа на мать, и ему пришлось собраться, чтобы не таращиться на нее и не потрогать ее лицо. – Знаешь, что сказал Рон, когда плакал? Что тут как в доме с привидениями. Как будто тут призрак. Нет, он ребенок, конечно, но дети все чувствуют. Тут темно, уныло и мрачно. Купи хоть светильник. Пару торшеров. Побольше ватт.
Она указала на единственный потолочный светильник в гостиной.
– Может, он и прав, – сказал Томми; ему все это надоело. Он ни разу не просил их о помощи, не приглашал в гости. – Может, тут и есть привидения.
– Папа, – глаза Мэгги наполнились слезами.
Она прикусила губу. На душе у Томми было скверно, и еще хуже становилось от того, что они не говорят о Ронни, пытаются не обращать внимания на призрак, который они все носят с собой.
– У меня просто сердце разрывается, – наконец сказала Мэгги, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
– Думаешь, у меня не разорвалось?
– Я не про маму. Я знаю, что она обрела покой. Знаю. Я о тебе, пап. У меня из-за тебя сердце рвется. Если здесь и есть призрак… это ты.
Глава двадцать пятая
Мелоди верила в планы сражений; она верила в анализ, стратегию и резервы на случай неожиданности, и это было к лучшему, потому что они с Уолтером определенно находились в состоянии войны. Он наступал по двум фронтам: закладная и обучение в колледже. Мелоди буквально с ума сходила при мысли о том, что они лишатся дома. Они даже не могли продать его, чтобы получить наличные, потому что до сих пор не выплатили ипотеку.
– Речь не о балансе, – все время повторял Уолтер. – Нам надо снизить ежемесячные расходы. Особенно с учетом грядущего колледжа. Все просто. Если ты не придумаешь, как нам каждый месяц получать больше денег, выбора у нас не будет.
Она не позволяла ему «официально» выставить дом на продажу. Она не вынесла бы, если бы в окне конторы «Рубин и дочери», в самом центре города, появилась фотография ее дома, чтобы все ее видели и обсуждали. Вивьен согласилась показывать дом «по-тихому», негласно.
– Мы просто прощупываем почву, – пояснял Уолтер. – Просто смотрим, что может получиться.
Еще Уолтер хотел немедленно усадить Нору и Луизу и обсудить с ними «финансовые обстоятельства» ближайших лет и то, что это означало в плане колледжа, – с его точки зрения, девочки могли пойти только в государственные. Мелоди отказывалась. Некоторые семьи летом ездят в отпуск; Мелоди же загрузила девочек в машину, и они отправились в тур по колледжам. Посетив один, они шли обедать в какое-нибудь симпатичное место, осматривали городок, сверяли заметки о том, что видели. Они составили список! Досягаемость, вероятность поступления, предпочтения – и последними в каждой категории шли частные колледжи, на которые требовались умопомрачительные деньги.
Когда Вивьен Рубин однажды позвонила, пока Уолтер был на работе, и сказала, что у нее есть два неплохих предложения, оба платят наличными, Мелоди не стала паниковать. Она минутку подумала, а потом велела Вивьен сделать встречное предложение. Сумму она назвала совершенно несуразную.
– Ты уверена? – спросила Вивьен. – Уолтер за?
– Безусловно.
И не соврала, сказала она себе, повесив трубку, со спокойствием и непонятным оптимизмом. Это поле битвы. Генералы знают, когда не сдавать позицию, а когда прибегнуть к стратегическому маневру, когда отступать, а когда идти в атаку. Это война, и она не сдастся. Пока нет. До тех пор, пока не увидится с Лео.
Глава двадцать шестая
Оставив Томми несколько голосовых сообщений, на которые тот не ответил, Джек просто однажды появился у него на пороге – как Томми и боялся.
– Знаете, у вас могут быть серьезные неприятности из-за этой вещи, – сказал Джек, когда Томми нехотя открыл дверь – только после того, как тот помахал у него перед носом распечатанной новостной заметкой о статуе.
Томми какое-то время отрицал, что статуя из заметки – та самая, что стоит у него дома, но потом что-то в нем сломалось, какая-то решимость, медленно размывавшаяся последние десять лет. Он устал. В унынии он опустился на складной стул в прихожей.
– Кто, вы говорите, вам ее подарил? – спросил Джек.
– Жена, – произнес Томми, глядя в пол. – Жена мне ее подарила…
– Хватит нести чушь, – сказал Джек. – Мне правда все равно, как вы приобрели эту вещь. Если вы, или ваша жена, или один из ваших товарищей-героев взяли ее шутки ради, или чтобы продать, или…
Движение Томми было таким быстрым и мощным, что Джек не понял, что происходит, пока не оказался прижат к стене с предплечьем Томми под подбородком. Он не мог говорить. Дышать было тяжело.
– Я ее не крал, сволочь ты поганая, – прорычал Томми; его лицо было так близко, что Джек видел полоску щетины на верхней части скулы, которую Томми пропустил сегодня утром, когда брился.
Томми повторил, слегка брызгая слюной Джеку в лицо при каждом слове:
– Это подарок моей жены.
Джек с удивлением обнаружил, что где-то в глубине его памяти хранится прием, которому их учили, когда он был членом Act Up и их постоянно преследовала и задерживала полиция. Просто расслабиться, не сопротивляться. Он смотрел Томми в глаза, без выражения. У Томми вытянулось лицо, обмякло все тело, и он попятился прочь от Джека.
– Господи, – сказал он едва слышно. Снова сел, посмотрел на свои руки, словно они чужие. – Что со мной стряслось?
Он повернулся к Джеку.
– Это подарок, – сказал он, роняя голову на руки и всхлипывая. – Это подарок моей жены.
Джек оказался в своеобразном положении: он заваривал Томми чай. Порылся в кухонных шкафах, обнаружил печальный набор, купленный, видимо, Томми (растворимый суп, рамен, коробки макарон с сыром), и то, что явно принес кто-то другой (банки органического чили, пакет киноа, ромашковый чай), усадил Томми за кухонный стол. Томми вывалил всю историю почти без расспросов, и Джек понял, что, как ни странно, сочувствует ему. Бедолага. Действовать нужно было бережно.
Джек высказал свое предложение, налил еще чаю, открыл пачку затхлых ванильных вафель и стал ждать, что Томми ответит.
– Не знаю, – сказал Томми. Он смотрел на закрытые дверцы шкафа, за которыми жила статуя. – Не знаю.
– Можете мне доверять, – заверил Джек. – Я не стану ничего предпринимать, пока вы не скажете, что готовы. Поймите, если кто-нибудь узнает…
– Понимаю. Поверьте, мне кошмары снятся, что я умру и дочкам придется с этим разбираться.
– Если хотите ее оставить, я пойму.
Джек и правда понимал. Ему была понятна потребность иметь что-то на память от мертвых. Они с Уокером потеряли десятки друзей; их много раз отводили в сторону горюющие матери, сестры или кузены, предлагавшие что-то на память о покойном, как подарок на вечеринке. «Пожалуйста, – однажды взмолилась сводная сестра их друга, – родители просто отвезут все в благотворительную организацию; пожалуйста, возьмите что-нибудь о нем на память». И они брали. Много всего. Платок Майкла для нагрудного кармана, цвета лайма, солнечные очки-авиаторы Эндрю, крошечные стульчики, которые Дэвид делал из проволочек от шампанского, бесчисленные фотографии в рамках и неисправные часы, дурацкие галстуки и ремни. Джек аккуратно складывал все это на полку в книжном шкафу в спальне. «Музей Смерти», – мрачно шутил Уокер, но он тоже ценил эти сувениры. Всю эту память. На полке не было ничего ценного, и все на ней было ценно. То было прошлое, которое оба они пережили, которого избежали. Отчаяние и надежда. Жизнь и смерть.