– Я пойму, если вы захотите ее оставить, – повторил Джек. – Но еще я пойму, – и тут он придвинул стул поближе и положил руку поверх руки Томми, и участие его было неподдельным, – еще я пойму, если вы захотите от нее избавиться. И я могу вам помочь.
Глава двадцать седьмая
Лео никогда не был жаворонком, но с тех пор, как он поселился у Стефани, раннее утро вернулось в его жизнь; часы, которые он раньше проводил, борясь с явью, не желая чувствовать жгучее излучение ярости Виктории с другой стороны кровати, не готовый к извилистому, самообвинительному походу в ванную за водой, чтобы смягчить пересохший зловонный рот, или к бесславному грохотанию адвила, высыпающегося на трясущуюся ладонь. В то время не было ни единого утра, когда он, проснувшись, не обещал бы себе прожить наступающий день по-новому. И ни единого дня, когда не нарушил бы это обещание; особенно после полудня, когда понемногу обнажалась дневная скука, когда являлся призрак вечера в обществе язвительной враждебной жены.
Но сейчас он просыпался, когда утренний свет медленно смещал цвет неба от черного к водянистому зимнему голубому. Он тихо вставал с постели и шел в ванную, ступая на цыпочках по рассохшимся дощатым полам и ступенькам, скрипевшим от малейшего давления. Он забирал с крыльца «Нью-Йорк таймс» и шел в кухню ставить воду для кофе. Стефани по-прежнему пользовалась френч-прессом, который был у нее, когда они познакомились; все его знакомые тогда думали, что кофе появляется уже сваренным в местной кофейне или уличном фургоне. Налив кипяток поверх смолотых зерен, Лео садился за кухонный стол и медленно перелистывал газеты, дожидаясь, когда в трубах бухнет горячая вода, поднимающаяся из подвала; это означало, что Стефани встала и включила душ. Примерно к тому моменту, как Лео разделывался с мировыми и местными новостями, он слышал, как душ выключается с отчетливым скрежетом. Тут он опускал фильтр френч-пресса и наливал себе кофе.
И именно в это время, после встречи с Нэйтаном – сидя на кухне Стефани; глядя, как толстый ломоть солнца ползет по мраморной столешнице и приумножает каждое пятно и изъян; обдумывая предстоящий день – Лео ощутил, как внутри начинает сгущаться знакомая тьма, а по ее краям мерцает страх. Это напомнило ему детскую книжку, которую Мелоди любила, когда была маленькая; он читал ее сестре снова и снова, когда родители требовали, чтобы он с ней сидел; книжку про французскую девочку в соломенной шляпе и возвышавшуюся над ней женщину – он так и не понял, кем она была: учительницей? монахиней? няней? – у которой было чутье на неприятности. «Что-то не так», – говорила она, внезапно просыпаясь среди ночи. Да иди ты, думал Лео.
Лео на самом деле не верил в этот новый мировой порядок – очаровательный дом в Бруклине, милая рыженькая возится наверху, он с триумфом возвращается в команду Нэйтана. Он смотрел на все это с опаской, словно на перламутровую ракушку, найденную на берегу, в которой скрывалось что-то мерзкое: вонь водорослей, гниющий моллюск или – еще хуже – что-то все еще живое, шевелившее клешнями в поисках нежного кусочка плоти.
Надо было принимать решение. Сроки поджимали. Он раздумывал, кому можно отправить свое предложение; он знал, что оно стоящее. Если он хотел остаться, надо было разобраться, что делать с деньгами, которые он задолжал «Гнезду». Если он хотел остаться.
Много дней он думал о том, чтобы вернуть деньги брату и сестрам, потому что могло выйти красиво: широкий жест, герой-спаситель. Но вот к чему он все время возвращался: что, если однажды ему понадобятся эти деньги? Понадобится запасной аэродром? Он у него всегда был. От мысли о том, что его не будет, у Лео почти кружилась голова. Он все примерял решения, как пиджаки: остаться, сбежать, всем заплатить. Раньше у него всегда получалось жить припеваючи в знакомом чудесном режиме уклонения, вращая над головой миллион тарелок, пока все они одна за другой не падали, а он тут же не шел дальше, к чему-то сиявшему ярче; но сейчас все было по-другому.
Стефани. Он слышал, как она спускается по лестнице, готовая к работе, как ее сапоги стучат по ступенькам, твердо и быстро, слишком быстро; он всегда немного напрягался, ожидая, что услышит, как она оступится, упадет и скатится по лестнице, но этого никогда не случалось. Он скомкал рассказ о встрече с Нэйтаном, сказал, что им «слишком многое надо было наверстать» и что они встретятся еще. Когда ему удастся заинтересовать кого-то другого, он выдаст смягченную версию произошедшего.
– Не бегай так, – сказал он, когда Стефани вывернула из-за угла в кухню. – Ты убьешься на этой лестнице.
Она улыбнулась ему и схватила банан из миски на столе.
– Все слишком быстро для тебя, Лео?
Она очистила банан, налила себе молока в кофе.
Он улыбнулся ей в ответ, но непроизвольно подумал: ну, началось.
– Эй, – сказала она. – Ты должен был что-то прочитать для Беа? Она вчера мне звонила.
Черт. Беа. Рукопись.
– Черт, – сказал Лео. – Я забыл. Посмотрю.
– Если судить по недавнему опыту, чтения там немного. Позвони мне на работу, если будет что-то приличное.
– Наверное, вечером увидимся, – с улыбкой сказал он.
– Смешно.
Она потянулась и поцеловала его. У ее губ был вкус банана и кофе, и он привлек ее к себе. Сунул руки ей под пиджак, крепко обнял, пытаясь выправить то, что готово было обрушиться внутри. Он пригладил Стефани волосы, поцеловал ее, крепко, раскрываясь ей, и тьма, лившаяся сквозь него, посветлела. Стефани, казалось, думала о другом, она была напряжена, и он гладил ее шелковую блузку, пока не ощутил, как приподнялся сосок, а потом провел языком по ее губам, как она любила, сперва легко, потом настойчивее, пытливее, пока не почувствовал, как она расслабилась, прижавшись к нему.
– Так нечестно, – сказала она, мягко высвобождаясь. – Мне надо на работу.
Стефани понимала, что надо перестать откладывать и сказать Лео, что происходит. Сегодняшний вечер, надо полагать, вполне подойдет.
– Может, закончу сегодня пораньше.
– Звучит неплохо.
Она быстро чмокнула его в щеку.
– Беа, – сказала она, взяв сумку. – Не забудь.
Когда Стефани ушла, он сварил еще кофе. Впервые за несколько недель у него не было ни малейшего желания открывать ноутбук. Идти в «офис». Работать. Мысль о том, чтобы сесть и смотреть из заднего окошка на унылое лоскутное покрывало соседних бурых дворов, навевала тоску. На столе завибрировал его телефон. Он поднял его, посмотреть, кто звонит. Опять. Матильда Родригес. Он смутно помнил, что выпросил у нее номер телефона в тот вечер, когда случилась авария, и написал ей несколько эсэмэсок, пока она забирала из кухни свои вещи, прежде чем они направились к машине. Она не должна была звонить. Надо будет поговорить с Джорджем. Он скрывался не только от Матильды; Джек каждый день слал ему имейлы о праздничном ужине в честь дня рождения Мелоди, и сама Мелоди оставила кучу сообщений, просила с ней пообедать. «Только мы, вдвоем. Это срочно».
Что-то тут не так.
Он поднялся на второй этаж, нашел кожаную папку Беа – на полке, там же, где оставил ее, когда думал, что у него есть дела поважнее. Может быть, рассказ окажется удачным. Может быть, ему будет что сказать, что-то полезное. Он попытался унять пляшущие мысли и сосредоточиться на нескольких абзацах в начале. Рассказ был о мужчине по имени Маркус. (Лео неожиданно для себя ощутил укол разочарования: история не об Арчи.) Какой-то мужик по имени Маркус. Свадьба. Официантка. Машина. У Лео заколотилось сердце. Он быстро перелистал рукопись, и со страниц всплыли слова «фары», «оторванная нога», «приемный покой», «швы». «Tomelo, Mami», – прочитал он. «Пусть отнимают», господи. Он вернулся к первой странице. Рассказ был о его аварии. О нем.
Глава двадцать восьмая
В тот вечер, когда Стефани собиралась сказать Лео, что беременна – но не сказала, – она пришла домой и обнаружила, что он в той же одежде, что и утром, включая футболку, в которой спал. Он был не в себе из-за рассказа Беа. Наверное, он начал читать сразу после ухода Стефани и потом весь день себя накручивал. Только минут через пять Стефани смогла успокоить его настолько, чтобы можно было понять, что случилось: в рассказе описана его авария и кто-то, кто в этой аварии пострадал – как именно, Лео был не в состоянии или не хотел объяснить.
– Ты кого-то убил? – в конце концов спросила Стефани.
Пока он не ответил, она была уверена, что убил, уверена, что бесконечный ужас, который она видела в его глазах, объяснялся необходимостью рассказать ей, что он сел за руль, пьяный и под кайфом, кого-то случайно убил и как-то умудрился выкрутиться. Но нет. «Тяжелая травма», вот и все, что он повторял; что-то скверное, но с этим разобрались, только, если Беа напечатает рассказ, твердил он, правда выйдет наружу и все, у кого на него зуб, дадут себе волю – все это вылилось из него сплошным обвинительным, неразборчивым потоком; Стефани толком ничего не поняла.
Лео стоял перед ней, потрясая рукописью.
– Это полная хрень! – воскликнул он. – Очередной рассказ об Арчи!
– Да? – удивилась Стефани. Рассказ об Арчи. Интересно. – Хороший?
– Ты издеваешься? Не в этом дело!
Он швырнул рукопись на стол, и пара страниц медленно спланировала на пол. Он наступил на одну, разорвав ее пяткой.
– Она делает вид, что это не рассказ об Арчи – назвала героя по-другому, – но это он. Он о том, что было прошлым летом, и черта с два она его напечатает.
– Ты с ней говорил?
– Нет, еще нет. Я не уверен, что вообще теперь захочу с ней разговаривать.
– Сделай глубокий вдох и притормози, – сказала Стефани.
Она отодвинула стул и махнула Лео, чтобы сел. Он сел, яростно потер голову руками и громко застонал. Его немытые волосы торчали в разные стороны, суточная щетина затемняла нижнюю часть лица, глаза были красные, а взгляд – по-прежнему безумный.
– Может быть, просто нужно, чтобы она поняла, как тебя это расстраивает. Может быть, рассказ можно исправить. Она же прозу пишет, в конце концов. Это всего один рассказ…