Но единственным праздником в доме Пламов, который Мелоди помнила, был день рождения Франси прошлым летом – он оказался таким шумным и затянулся настолько допоздна, что соседи позвонили в полицию. Полицейские, приятели Леонарда и Франси, присоединились к веселью и расположились на заднем дворе, потягивая пиво. Мелоди наблюдала из окна ванной на втором этаже, как ее мать слегка подпрыгивает на коленях полицейского, каждый год приходившего к ним в школу рассказывать об опасных незнакомцах; он звал себя «офицер Дружелюбный». Руки офицера Дружелюбного привольно лежали на талии Франси, как раз над округлением ее бедер. «Руки вверх!» – повторял он, и Франси поднимала руки и хохотала, когда его ладони скользили вверх по ее телу, останавливаясь, едва его пальцы касались снизу ее грудей. Мелоди была уверена, что никаких игр на том празднике не было. Или мешков с подарками. Только торт и музыка, и полно сигарет и коктейлей.
Франси встретила Мелоди и ее школьных подруг на пороге, одетая в кимоно, с бокалом мартини. У Мелоди оборвалось сердце. Халат посреди дня был очень плохим знаком. И коктейль тоже.
– Добро пожаловать, дамы, добро пожаловать.
Франси жестом пригласила всех зайти. Мелоди видела, как девочки осматривают дом, а потом переглядываются – настороженно, но с интересом. Тюдоровский особняк снаружи выглядел величественно, но внутри был запущенным и неухоженным, порядка в нем не было. Прихожая, посреди которой девочки стояли в зимних пальто, была забита уличной одеждой на все времена года. На скамье были свалены пальто, шапки и варежки свешивались из корзин, стоявших на полу, повсюду валялась обувь – сломанные шлепанцы, вечерние босоножки, непромокаемые сапоги, зимние ботинки.
– Вы как раз вовремя, – сказала Франси. – Обожаю пунктуальных гостей.
– Мы пришли прямо из школы, – пояснила подруга Мелоди Кейт. – Тут быстро.
– Да, точно. Точно, – кивнула Франси, сфокусировав взгляд на Кейт и осматривая ее с ног до головы. – Мыслишь логически. Отличница?
– Мама, – сказала Мелоди.
Она хотела, чтобы мать прекратила разговаривать с ее подругами, а еще больше – прекратить этот допрос, одну из любимых привычек Франси: оценивать людей по первому – часто необъяснимому – впечатлению. Мелоди хотела, чтобы Франси пошла наверх и переоделась в брюки и свитер, и волосы завязала сзади бархатной резинкой, как мать Кейт, или принесла поднос с печеньем и горячим какао, как мать Бет, и спросила про домашнюю работу, или ворвалась в двери после целого дня в городском офисе, как мать Леи, и сразу побежала на кухню, сказав с чудным ирландским выговором: «Скоро ужин, лапы мои. Вы небось оголодали!»
– Логика – недооцененное свойство, – продолжила Франси, обращаясь к Кейт. – Она очень важна в жизни, важнее многих других вещей.
Она повернулась к двум другим девочкам и немного сощурилась, словно пытаясь сфокусироваться; выловила луковку из мартини.
– Ты – хорошенькая, – сообщила она, тыча мокрым от джина пальцем в Бет, которая, в общем, была самой хорошенькой девочкой в школе. Мелоди пришла в тихий восторг, когда однажды Бет после французского заговорила с ней, рассказала, как сделать челку объемнее, и поделилась тушью с блестками.
– А ты, – сказала Франси, разглядывая Лею, которая отступила назад и сжала кулаки, словно знала, как подготовиться к уничижительной оценке Франси, – ты, должно быть, лесбиянка.
– Мама!
– Что такое лесбиянка? – спросила Кейт.
– Неважно, – сказала Мелоди, схватив Лею за руку и махнув остальным, чтобы шли за ней. – Она шутит. Это семейная шутка. Потом объясню.
Это правда было чем-то вроде семейной шутки, хотя объяснить ее Мелоди не могла. Лея была самой давней подругой Мелоди, незаметная неясная девочка, ее самой примечательной чертой был постоянный насморк из-за круглогодичной сенной лихорадки. Лея слегка хандрила и таскалась за Мелоди по школе, шмыгая и чихая.
– Как твоя подружка-лесбиянка? – спрашивала Беа, имея в виду Лею. – У вас все серьезно?
– Заткнись, – отвечала Мелоди.
Она поначалу даже не знала, что такое лесбиянка. Однажды она пробралась в кабинет Леонарда и посмотрела в словаре, а потом ей пришлось посмотреть слово «гомосексуальный», и она сразу поняла, что к ней оно не относится, поняла и к кому относится: к Джеку. Она представила Джека и его друзей, сидящих на солнце, расслабляющихся у бассейна в клубе, натирающих друг другу плечи детским маслом. «Гомосексуалисты», – подумала она, захлопывая книгу.
Мелоди повела всех на кухню, выходившую во двор на первом этаже. Не было ни серпантина, ни шариков, ни праздничных картонных тарелок и стаканчиков, ни блестящих картонных букв, складывавшихся в «С Днем Рождения!» поверх стола для завтрака, но была коробка с тортом. Мелоди с огромным облегчением увидела, что, по крайней мере, торт есть.
– А где праздник? – спросила Кейт, разглядывая кухонную мойку, полную грязной посуды, и стол, заваленный каталогами и пустыми пакетами из магазина.
– Праздник там, где вы его устроите, дамы. – Франси пошла за девочками на кухню, чтобы долить свой бокал; шейкер с мартини блестел на столешнице, усыпанной крошками в масле. – Праздник – это ощущение, а не место.
Девочки непонимающе смотрели на нее. Стоял февраль, но Франси вывела их на лужайку позади патио, где не было снега, но все равно было голо и морозно, и устроила вялую игру в «Приколи ослику хвост».
– Бога ради, – орала она, стоя посреди патио в шубе и с сигаретой, пока девочки осторожно продвигались вперед, выставив перед собой руки в варежках, – неужели так трудно найти огромное дерево?
Игра «Приколи хвост» много лет лежала в чулане под лестницей. Мелоди отчаянно пыталась вспомнить, что еще есть в этом закутке, заваленном сломанными игрушками и старыми настольными играми. Как можно притворяться, что у тебя праздник, целых два часа?
– По-моему, девочки, у вас все на мази, – сказала Франси, запустив их обратно в дом и вручив Лее брелок в виде крошечного кубика Рубика, извлеченный из ящика со всяким мусором, в качестве приза: она приколола хвост ближе всего к ослиной заднице. – Я к вам еще загляну попозже.
Мелоди принялась рыться в коробках под лестницей, гадая, получится ли собрать достаточно денег из «Монополии», чтобы хватило на игру.
– У меня есть «Твистер», – сказала она подругам. – Вертушка сломана, но можно закрывать глаза, тыкать в цвета и так играть. Получается не хуже.
– Может, лучше я просто позвоню маме? – спросила Бет.
Все девочки так и стояли в пальто.
– Я пить хочу, – сказала Лея.
– Давайте разрежем торт? – предложила Кейт.
Остальные с готовностью закивали.
Мелоди знала, что торт – это то, что бывает в конце праздника. После игр и вкусностей разрезают торт, и все берут пакеты с подарками и расходятся по домам. Мелоди не хотела резать торт. Она стояла со сломанной вертушкой от «Твистера» в руке, пытаясь не заплакать – а это унижение грозило вот-вот случиться с того момента, как мать встретила их на пороге, – и тут открылась дверь. Лео.
Лео в тот день пожалел Мелоди. Он сделал девочкам огромные миски попкорна с маслом. Поднялся к себе и принес колоду карт, стал учить их играть в двадцать одно на монетки; сам сел раздавать. Он принес проигрыватель, который держал под замком в своей комнате, и разрешил им танцевать и кривляться под «Start me up», а сам играл на воображаемой гитаре. И вот, когда все начало налаживаться, снова пришла Франси и повела девочек – вспотевших, запыхавшихся и поголовно слегка влюбленных в Лео – в гостиную есть торт, торт, который она явно забыла заказать заранее. «Поздравляем, Бетти!» – было написано на торте, а внизу глазурью был нарисован аист со свернутым подгузником в клюве.
– Кто такая Бетти? – спросила Бет.
– Это еще одна семейная шутка, – сказала Мелоди, наслаждаясь универсальностью этого нового объяснения и припасая его на будущее. Торт, однако, был вкуснющий, и девочки, взяв по огромному куску, переместились на диван, куда им велела сесть Франси, чтобы послушать, как она играет на пианино песни Гарольда Арлена. Поначалу это было весело, и, глядя, как пальцы матери почти летают над клавишами, Мелоди думала, что, если праздник закончится прямо сейчас, как раз после зажигательного исполнения «If I only had a brain», все будет хорошо. Завтра в школе станут говорить, что праздник удался. Ее репутация будет спасена.
Но потом Франси начала петь «Over the Rainbow» и через несколько строчек расплакалась.
– Мама? – слабым голосом сказала Мелоди.
– Это так грустно, так грустно, – сказала Франси; повернулась к ним. – Студии убили Джуди Гарлэнд[55]. Они ее убили. Такой голос – и какая трагедия. Они ее создали, и они же ее убили.
Девочки сидели тихо, нервно хихикали.
– Стимуляторы, чтобы весь день работала. Снотворное, чтобы спала по ночам. Она же была всего лишь ребенком. – Теперь Франси встала к ним лицом, ее халат немножко распахнулся спереди. – Я хотела быть актрисой. Я могла бы поехать в Голливуд.
– Ты бы поборолась за место под солнцем, Фран, – сказал Лео, прислонившийся к дверному косяку; его это все развлекало.
– А почему не поехали? – спросила Бет, немного оживившись.
Она хотела поехать в Голливуд, все время об этом говорила. Родители возили ее прошлым летом на студию «Юниверсал», и ей все понравилось; она так рассказывала об экскурсии на студию, как будто летала в Лос-Анджелес на кинопробы.
– Отец мне не позволил. – Франси села в огромное глубокое кресло перед девочками. – Он думал, это неприлично. Настаивал, чтобы я пошла в колледж, осталась дома. Потом я встретила Леонарда, залетела, и все.
– Мама!
Франси сердито взглянула на Мелоди и махнула рукой, словно отгоняла мелких мошек.
– Ох, расслабься, Эмили Пост[56].
Она закрыла глаза, положила ноги на оттоманку и задремала. Лео с другого конца комнаты пожал плечами, глядя на Мелоди. «Видишь? – как бы говорил он. – Вспомни об этом в следующий раз, когда позовешь домой друзей».