Мать Бет, приехавшая развезти девочек по домам, осмотрела сцену – торт для вечеринки по поводу беременности, Франси тихонько храпит в халате, пустой бокал для мартини на пианино – и тихо закрыла раздвижные двери между гостиной и холлом. Помогая девочкам застегнуть пальто и найти варежки, Мелоди услышала, как Бет говорит матери:
– Она сказала, что я хорошенькая. Почему она говорит, что Лея лесбиянка?
На следующий день Мелоди боялась идти в школу, переживала, что подруги скажут о ее слезливой, пьяной, странной матери. Но они говорили только об очень крутом празднике, на котором Лео Плам, старшеклассник, пел с ними, и танцевал, и учил их играть в карты.
– Привет, Бетти! – кричали девочки – с любовью, не насмешкой, – когда видели Мелоди в коридоре. Она никогда не была счастливее, чем в те недели и месяцы, когда доучивалась в шестом классе.
Поэтому Мелоди поразилась – и пришла в восторг, – когда Джек и Уокер предложили устроить ужин в честь ее сорокового дня рождения. Каждый год она говорила Уолту, что хочет отметить день рождения тихо, дома, с семьей, и каждый раз – каждый – очень расстраивалась, когда он ей верил.
– Я правда думаю, что Лео сегодня сделает объявление, – сказала она, опустив козырек от солнца и крася губы перед крошечным зеркалом. – Думаю, он всех удивит хорошими новостями.
– Да, это уж точно будет сюрприз.
– Не знаю почему, но дни рождения пробуждают в Лео все самое лучшее. Правда.
– Как скажешь.
– Так и есть!
Мелоди включила радио и стала подпевать песне, которую вроде как знала. Имейл от Лео пришел расплывчатый, это правда, но было в нем что-то ободряющее. Она почти наизусть выучила длинный абзац – что-то о волнующем проекте для Нэйтана, складывавшемся «на глазах», и о том, что Лео уедет из города встретиться с инвесторами и будет не на связи, но вернется с новостями о том, как продвигаются дела, как раз к ужину в честь ее дня рождения.
«Я настроен очень оптимистично», – написал он.
Уолтер немного повысил голос, чтобы его было слышно поверх радио.
– Что я на самом деле думаю, – сказал он, – так это чем скорее вы перестанете видеть в Лео своего личного спасителя, тем лучше будет для всех. Включая тебя. Включая нас.
Мелоди сделала радио погромче. Она не хотела, чтобы Уолт погубил ее надежду. Он никогда не верил в «Гнездо», и иногда ей казалось, что он почти доволен, что оказался прав. Она верила, что Лео сегодня что-то решит. В ее день рождения! С самого утра она будто готовилась к свиданию. Купила новое платье (по секретной кредитке, вот насколько она была уверена в Лео), сходила на маникюр, откопала хорошенькие висячие сережки с бриллиантами (ненастоящими), которые Уолт подарил ей после рождения девочек. Она еще раз взглянула на себя в зеркало. Возможно, сережки были уже перебором. Не надо было использовать столько средств для укладки. Она принялась поправлять челку. Мелоди всегда было не по себе рядом с братьями и сестрой, она немножко нервничала. Она видела, как они оценивают ее одежду, осуждают Уолта. (Как они смеют! Они бы не распознали доброго, хорошего, способного человека, даже если – ну, даже если бы их сестра вышла за него замуж.) Она покачала головой. Сегодня все будет по-другому. Все уже по-другому.
Уолтер покрепче взялся за руль, проглотил то, что хотел сказать, и с тоской подумал о том, как придется ехать домой с Мелоди, которая превратится в полутруп. Он даст ей денек-другой прийти в себя после того, что произойдет сегодня с (или без) Лео, а потом снова выставит дом на продажу. Им, конечно, предстояли непростые недели, и он сожалел об этом, но еще ему хотелось побыстрее приступить к необходимым переменам. Они справятся. Мелоди соберется. Она всегда собиралась. Он всегда мог на нее положиться.
Луиза в нетерпении топталась у двери учебного центра на Западной Шестьдесят восьмой улице, глядя на грозные тучи, быстро бежавшие перед холодным фронтом, который нес более типичную для этого времени года погоду. Собирался дождь, и Луиза хотела попасть к Джеку до того, как польет. Она знала, что Нора наверху прощается с Симоной на неделю. Она стояла в вестибюле, где пахло хлоркой и тухлой тряпкой, пытаясь не думать о том, чем ее сестра как раз сейчас занимается с Симоной.
Тремя этажами выше Нора жалела, что не может пропустить мамин праздничный ужин и провести остаток вечера в кабинке туалета с Симоной, стоявшей на коленях на закрытой крышке унитаза, чтобы никто из других девочек в туалете не догадался, что их в кабинке двое. Симона прижала палец к губам Норы, и Нора приподняла юбку Симоны и обнаружила там, где думала найти белье, голую кожу.
– О, – сказала Нора, а Симона одними губами произнесла «шшш», и они вцепились друг в друга и закачались в такт жестяному ритму босановы, лившейся из чьего-то открытого окна в переулок и крошечную кабинку.
Это было так просто, но с тех пор, как Симона выдала несложное заклинание – «ты не обязана быть ничьим зеркалом», – у Норы от ощущения свободы кружилась голова. Она любила свою семью – отца, сестру, мать; они были ей очень дороги, и она никогда бы не причинила им боль и не расстроила бы намеренно, но Симона была права. Норе пора перестать беспокоиться о том, что нужно всем остальным, и подумать о себе. А ей нужно было открыться Луизе, потому что ее мучило, что у нее есть от сестры тайна. Из-за этого ей казалось, что она делает что-то нехорошее. А ведь она не делала.
Нора встретилась с Луизой у входной двери, так быстро пробежав три пролета лестницы, что у нее закружилась голова и пересохло во рту. Луиза увидела ее раскрасневшееся лицо и опухшие губы и нахмурилась. Они обе тяжело сглотнули.
– Мы опоздаем, – сказала Луиза, толкая вращающуюся дверь и выходя под дождь. – Мама распсихуется.
Уокер отменил встречи с клиентами во второй половине дня в субботу и ушел с работы пораньше, чтобы начать готовить. Он стоял в их с Джеком маленькой, но изысканно спроектированной кухне и энергично отбивал куриные грудки между двумя листами пергаментной бумаги. Он задумал ужин в весеннем стиле, и, хотя была еще не совсем весна, мироздание решило пойти ему навстречу; вечер выдался прекрасный, достаточно мягкий, чтобы открыть в гостиной окна и наслаждаться легким земляным запахом оттаивающей почвы.
Уокер не помнил, когда они в последний раз звали родных Джека в гости. Много лет назад. Ужин в честь дня рождения Мелоди был идеей Уокера. Ему не терпелось собрать их всех в одной комнате и попытаться немножко подтолкнуть в сторону какого-то соглашения насчет адской суммы, которую они упорно называли «Гнездом», что Уокера страшно бесило. Мало того что это было инфантильно, у него в голове не укладывалось, как взрослые люди могут, судя по всему, всерьез использовать этот термин и даже на секунду не задуматься о том, насколько извращенная получается метафора, описывающая их дисфункциональное поведение и в качестве отдельных личностей, и в группе. Еще одна из множества вещей, касавшихся семейства Пламов, которые он перестал пытаться понять.
Но Уокер кое-что понимал в разрешении конфликтов. А еще понимал – как адвокат, выступавший посредником во множестве разводов и разладившихся деловых партнерств, – как деньги (и чувство, что тебе должны, часто сопровождающее саму мысль о них) могут исковеркать отношения, воспоминания и повлиять на принимаемые решения. Он годами наблюдал, как это происходит с Джеком и его семьей, и с него было достаточно.
Он думал, что Джек скорее всего прав; Лео наверняка где-то припрятал деньги, но гоняться за Лео означало проиграть с самого начала. Уокер считал Лео неудачником. Они все его мифологизировали, словно он какой-то блистательный несговорчивый бог и ему просто нужна правильная жертва, чтобы излить на них бесконечные благодеяния. Насколько Уокер понимал, Лео был просто из тех, кто в нужное время оказался относительно смел и ушел с выигрышем еще совсем молодым. «Спикизи Медиа», вот формула его успеха. Он даже не был богат по нью-йоркским меркам, а что он с тех пор сделал? Ничего. Все профукал. Превратился в пиявку.
Но с тех пор как Лео попал в аварию, Уокер наблюдал интересную динамику: Пламы снова общались, и хотя разговор сперва обычно заходил о Лео и деньгах, происходило и кое-что еще. Они запросто совершали вылазки в жизни друг друга. Он не раз слышал, как Джек и Мелоди говорили по телефону о чем угодно, кроме Лео и «Гнезда». Беа всегда была самой милой и открытой из всех; Уокер думал, что она будет только за воссоединение. Если Лео сегодня вечером просто согласится хоть на что-нибудь, на что угодно, на какой-то план выплаты (частичные взносы?), просто бросит всем кость, чтобы они прекратили глодать изношенные хрупкие хрящи «Гнезда», – может быть, они смогут двинуться дальше, попытаться выстроить друг с другом отношения, не касающиеся этого чертова наследства.
Уокер был превосходным посредником, он умел выводить людей из беды, в которую они сами себя загнали. С семьями было труднее всего, это он знал, но еще он знал, как можно попробовать увести взрослых людей от их старых ран и помочь им найти способ если и не полюбить, то хотя бы приспособиться. Получалось не всегда, но шанс был. Не было ни одной причины для того, чтобы Пламы не могли начать приспосабливаться друг к другу и пытаться стать каким-то подобием семьи, пусть условным и непростым, неважно.
К тому же Уокер подозревал, что у Джека какие-то финансовые проблемы. Можно подумать, в первый раз. Со временем он расскажет Уокеру, и они все уладят. План на сегодняшний вечер: свести их вместе за едой. Поначалу сосредоточиться на дне рождения Мелоди. Немножко игристого, роскошные куриные скалопини, кокосовый торт, который любит Мелоди, – она как-то об этом обмолвилась, он помнил. Потом мягкий разговор о доброте. Приспосабливание. Другое, более крепкое гнездо.
Зажигая свечи, выставленные на подоконнике – что должно было придать комнате теплое свечение, смягчив обыденную послевоенную архитектуру, паркетный пол и ненадежный гипсокартон, – Джек тишком писал имейлы о продаже Родена. Изначально интерес к скульптуре был впечатляющим, но Джек быстро сузил поле до двоих покупателей, один из которых отпал, когда начали обсуждать цифры. С оставшимся Джек ни разу не встречался, но был о нем наслышан: коллекционер из Саудовской Аравии, постоянно живет в Лондоне и бывает наездами в Нью-Йорке. Он часто покупал на че