рном рынке вещи с сомнительным – или скандальным – провенансом. Что эти люди потом делали с произведениями искусства, которые приходилось скрывать от всего мира, Джек понятия не имел. Не его проблема, не его забота.
Когда Джек впервые предложил Томми О’Тулу помочь избавиться от Родена, тот сначала решил, что Джек знает, как вернуть статую первоначальным владельцам.
– Это будет крайне неразумно, – сказал Джек. – Кончится все тем, что вас арестуют и напечатают фотографию на первых страницах газет.
Он рассказал, кто у него на примете: иностранец с неопределенным бизнесом.
– Мы задерем цену, но даже после торга деньги будут очень приличные, – пояснил он.
– Мне наплевать на деньги, – сказал Томми. – Я просто хочу, чтобы она попала в безопасное место и о ней заботились.
– Конечно, – успокоил его Джек.
Никто никогда не признавал, что дело в деньгах. Бабушкино обручальное кольцо, изумрудный браслет тети Герти, чиппендейловский столик, принадлежавший нескольким поколениям семьи, – не в деньгах дело, никогда. Вот только оно всегда, целиком и полностью, было в деньгах.
И эти деньги, весьма немалые, вызывали у Джека беспокойство. Требовался способ провести их, не привлекая ненужного внимания. Он собирался сегодня поговорить с Лео с глазу на глаз, попросить совета определенного рода, который должен был убить двух зайцев: помочь решить, как поступить с их с Томми нежданной радостью, и выяснить, насколько Лео знаком с укрыванием доходов.
Джек слышал, как Уокер в кухне фальшиво насвистывает в такт классической музыке по радио. Какой-то Шуберт. Уокер всегда был счастливее всего, принимая гостей. Джек взмолился про себя мирозданию. Если он сможет продать статую и выплатить кредит, то станет другим человеком. Даже думать забудет о «Гнезде». Если он сможет сохранить летний домик, то простит Лео аварию. Чистый лист, все дела. Он станет лучше, станет добрее и ответственнее, станет цельным и честным человеком – таким, какого заслуживает Уокер.
Беа в замешательстве стояла перед редакционной эспрессо-машиной, до нелепости сложным итальянским агрегатом, на котором надо было выставлять давление, определять напор воды в зависимости от помола кофе и проверять термометры пара, прикрепленные к молочникам. Беа обычно пила чай, но иногда ей хотелось (нужно было) выпить кофе. Каждый раз, как она подходила к сверкающей машине, все заканчивалось тем, что она робко поворачивала пару рычагов, всматриваясь в лотки, а потом просто спускалась в угловой магазин. Но сегодня не было настроения выходить на улицу.
Она пришла в редакцию в субботу, пытаясь доделать все накопившееся, и чувствовала себя вымотанной после нескольких бессонных ночей и почти постоянной тревоги из-за Лео, который перестал выходить на связь с тех пор, как она привезла ему свой новый рассказ. До Стефани она тоже не могла дозвониться – спросить, что за странный имейл пришел от Лео про «уход с радаров» (полнейшая ахинея, очень в его духе), или узнать, придут ли они, как собирались, на день рождения Мелоди. Она даже не знала, на что надеяться: будет Лео или нет; будет злым или безразличным – учитывая его молчание, Лео в хорошем настроении даже близко не ожидался. Если Лео не придет, разверзнется ад.
– Сколько вообще стоила эта чертова машина? – спросила Беа Пола. Технически офисные расходы были ее сферой, но она не вникала.
– Я за нее заплатил, – сказал Пол. – Это мой подарок редакции. Хочешь, я тебе что-нибудь сделаю?
– Да, пожалуйста.
Беа села на диван напротив кофемашины. Он был низкий, с жесткими подушками, обитыми тканью в узелках. На Беа был один из любимых ее нарядов, так она пыталась поднять себе настроение. Ярко-красный джемпер с лаковыми сапогами до колен. Заднюю поверхность бедер сапоги не защищали, а диван царапался.
– Почему мы не можем завести удобный диван? – спросила она. Она понимала, что ведет себя как вечно недовольный подросток с претензиями, но ей было все равно. – Такой, чтобы в него можно было погрузиться и, не знаю, почитать или позависать.
– Потому что это редакция и я хочу, чтобы народ тут не устраивался поудобнее и не зависал, а совсем наоборот.
Полу нравилось, когда все сидели с прямыми спинами за столами, в правильной позе, и напряженно смотрели в компьютеры, постукивая по клавиатурам, стоявшим по центру столов, на которых больше ничего не было.
Беа проверила почту в телефоне, пока кофемашина стучала и свистела, как паровой двигатель. Если Лео и в самом деле исчез, Стефани или помогла ему, или покрывала его, или Лео и ее кинул. Беа встала с дивана и пересела за общий стол. Опустила голову на скрещенные руки, ощутила щекой прохладное дерево. Ей хотелось плакать. Хотелось кричать. Хотелось просто услышать голос Лео и постараться понять, что вообще происходит. Она хотела знать, что Лео думает о ее рассказе. Хотела вернуть свою счастливую кожаную папку.
Пол считал, что это его почти безупречный капучино (пенка могла бы быть посветлее, но насыщенность самого кофе была выше всяких похвал) волшебным образом развязал Беа язык, чего он так терпеливо дожидался. Она отпила два больших глотка, улыбнулась – слабо, но искренне – и сказала:
– Это именно то, что мне было нужно.
Он спросил, не случилось ли что, и все вырвалось наружу сплошным задыхающимся потоком. Беа думала, что Лео сорвался. Или сбежал из города. Она рассказала Полу про аварию, про ночь в больнице, про то, как стала соучастницей и помогла заставить молчать бедную девочку, которая как-то вечером ушла на работу, а в итоге лишилась ноги. Беа рассказала о своей рукописи, о том, что отдала ее Лео и потом он фактически пропал. Рассказала о кошмарах с Таком. Она замолчала, бледная и опустошенная. Кожа в уголке глаза пульсировала так, словно под ней бились крошечные крылья.
Пол смотрел на нее, пока она говорила, наслаждаясь – возможно, больше, чем следовало, – медленным осознанием того, что вещь, которую она потеряла, у него. Изящная кожаная папка лежала у него в кабинете уже несколько дней, с тех пор как он увидел, как Лео удаляется от скамейки на набережной с какой-то женщиной, не Стефани. Пол посчитал, что папка принадлежит кому-то из них, и отнес ее в кабинет для сохранности. Он оставил Лео сообщение, что папка у него, но рассказ Беа объяснял, почему Лео не отвечал на сообщения – а возможно, и не получал.
Пол соврал бы, если бы сказал, что не оценивал – пока Беа говорила, – насколько глубоки будут ее облегчение и благодарность, насколько они возрастут пропорционально ее очевидному огорчению. Он мог бы ее остановить, но дал ей выговориться. Он даже не столько слушал, что она говорила, сколько смотрел, как шевелятся ее губы, рассматривал розовый румянец, расползавшийся из-за ворота ее блузки вверх по шее, наблюдал, как она отчаянно борется со слезами и пытается не дрожать подбородком.
– Что думаешь? – наконец сказала она. Он понял, что она замолчала и теперь разглядывала его (совсем как он – ее).
– Думаю? – выдавил он.
– Как думаешь, где он? Что делает?
– Я не знаю, где Лео и что он может делать, – сказал Пол. Он зашел в кабинет и вернулся с папкой Беа. – Но ты ведь об этом говорила?
Он протянул ей папку, и она ахнула.
– О господи, – сказала она. – Откуда она у тебя? Это Лео тебе отдал?
Отдавал ли Лео ему папку?
– Возможно.
Беа расстегнула ремни и вынула стопку листов.
– На них пометки, – сказала она. – Он оставил пометки.
– Лео?
– Да, это почерк Лео.
Она быстро перелистала рукопись: пометки синим карандашом, который предпочитал Лео, были почти на каждой странице – сделанные его мелким петлистым почерком, на их общем особом языке («использовать», «использовать осторожно», «не использовать»).
– Он прочел, – сказала Беа, еще до конца в это не веря.
Страницы в ее руках, исписанные замечаниями Лео, были его способом дать ей если не одобрение, то разрешение. Потому что она знала Лео. Если бы он не хотел, чтобы рассказ был опубликован, то в жизни не стал бы тратить время, сидеть и улучшать текст. Он бы сжег рукопись в камине Стефани. Он бы выбросил всю пачку в уличный мусорный контейнер. Утопил бы в реке. Если она в чем и была уверена, то в этом. Но он так не сделал. Беа поискала на последней странице замечание подлиннее, которое как-то объяснило бы все, послужило бы более явным благословением, но там ничего не было.
Она вернулась к началу рукописи.
– Что? – спросил Пол, увидев у нее на лице удивление и облегчение.
Вот оно, прямо на первой странице. Лео вычеркнул имя, которое она выбрала для героя, «Маркус», и вместо него написал «Арчи», а на левом поле, подчеркнув дважды: «Использовать».
Глава тридцать вторая
Нора и Луиза не привыкли быть в центре внимания на семейных праздниках, и им это нравилось. Когда они добрались до квартиры Джека и Уокера, их родители и Беа были уже там. Они вошли в комнату, складывая неустойчивые черные зонтики, и все движение и разговоры прекратились. Шестнадцатилетние девочки словно заворожили всех, чего в помине не было, когда они застенчивыми детьми прятали лица в широком отцовском бедре, если собиралась вся семья.
Луиза была вылитая Мелоди в подростковом возрасте, настолько похожа, что Джек смотрел на нее с тяжелым сердцем, по старой привычке подбираясь в ожидании, что это знакомое лицо сейчас перекосится и заплачет из-за какой-то воображаемой обиды. Но вместо этого Мелоди в исполнении Луизы улыбнулась ему – любопытной, теплой, славной улыбкой. Ему захотелось провести рукой по ее волосам, почувствовать форму ее черепа. От волнения он слишком сильно сжал ее плечо, и Луиза поморщилась.
Беа крепко обняла девочек, а потом отодвинулась от них на расстояние вытянутой руки, рассматривая их волосы, рост, одинаковую россыпь веснушек на одинаковых лицах.
– Какие вы красавицы! – повторяла она, прижимая их к себе и целуя в обе щеки, отчего они обе вспомнили слово, прежде не приходившее им в головы: «