– Лео? – прошептала она.
– Я в такой жопе, – сказал он себе в ладони.
«О господи, не сейчас», – подумала Стефани. Только не это предкоитальное выговаривание, не совершенно ненужное изложение того, в какой именно жопе он в данный момент. Она что, не видела его в деле уже не первый год? Не знала обо всех его недостатках? Она посмотрела на изгиб его спины, на канатик позвоночника, на то, как лежали его длинноватые в ту пору кудри на почти женственной шее. Его кожа сияла в лунном свете, как блестящая поверхность жемчужины.
Он поднял на нее глаза.
– Я правда в жопе, Стефани.
Она с полнейшей ясностью поняла, что он предлагал ей в это мгновение – не признание, не мольбу, но предупреждение. Он предоставлял ей изящную возможность сбежать. В те дни одним из талантов Лео была способность предсказать, как все сложится. Его любимым выражением была цитата из речи какого-то финансового воротилы: «Если хотите предсказать, как поступит человек, определите его мотивы». Лео говорил не «Я в жопе»; он говорил: «Из-за меня все окажется в жопе». Он знал о своих мотивах что-то, чего не знала Стефани.
Но он был там, без рубашки, у нее на кровати. Лео, в которого она была немножко влюблена с самого начала, и все, о чем она могла в тот момент думать, это как он прижимается к ней всем телом.
– Все в жопе, – сказала она, хотя ни секунды в это не верила. Она не была. Большинство ее знакомых не были. Но она знала кое-что еще: ни в чем нельзя быть уверенной; всякий выбор – лишь догадка с учетом некоторого знания или прыжок в таинственную бездну. Может быть, люди и не менялись, но их мотивы – вполне.
Поэтому, когда они с Лео впервые воспламенились, она практически изготовилась к разрыву. Каким-то необъяснимым образом она ждала разрыва и всей сопровождавшей его драмы, потому что разве нет чего-то почти красивого – если ты достаточно молод – в выкручивании внутренностей и блистательной перегрузке слезных каналов? Она приняла первый эмоциональный надлом с несомненным удовлетворением, потому что в расставании было что-то взрослое и в силу этого жизнеутверждающее. «Видишь? – сообщало разбитое сердце. – Я любило достаточно сильно, чтобы потерять; я достаточно чувствовало, чтобы плакать». Потому что, когда ты достаточно молод, ставки в любви так малы, почти незначительны. Насколько трагичным может быть разрыв, если он с самого начала вплетен в ткань ожиданий? Приевшиеся ссоры, ночные звонки, полные негодования рассказы друзьям за множеством напитков в пределах слышимости уместно флиртующего бармена – все это было театром для человека определенного склада, такого образованного ньюйоркца, и, стало быть, для Стефани тоже.
До тех пор, пока не перестало им быть. Пока она не перестала быть достаточно молодой. Пока, словно при аллергической реакции, каждый раз, когда она подвергалась Лео, волдыри не начали вспухать все быстрее, зудеть все сильнее и сходить все дольше.
Она не помнила, в какой раз (второй? третий?) поймала Лео на измене и выгнала, а он извинялся и умолял, и она собирала группу поддержки (терпение которой уже почти иссякло, дошло до предела, сочувствие сменилось недоверием – «а чего ты ждала? с чего в этот раз все должно было пойти по-другому?»), когда ее помощница, Пилар, расписала на салфетке стадии горя по Кюблер-Росс, чтобы разобрать ее разрывы с Лео: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие.
– У тебя ровно сорок восемь часов на каждую, – сказала Пилар. – Больше не потребуется, поверь.
Она открыла органайзер.
– Значит, ты шлепнешься в принятие в следующий четверг к шести, как раз вовремя для коктейлей. Тогда и увидимся.
– Не веди себя так, будто я – самое жалкое существо на земле, – сказала Стефани Пилар. – Потому что это неправда, совсем нет.
– Я веду себя так, будто ты – самая жалкая версия себя. Потому что так и есть, умножь на миллион.
И вот тут Стефани наконец спросила себя: «Неужели любовь к Лео превратила меня в ухудшенную версию Стефани?»
Когда Лео ушел из ее бруклинского дома, он почти ничего не взял с собой, оставил даже сотовый телефон и бумажник, что было хорошим ходом, убедительным обманным маневром. Когда он первый раз не пришел ночевать, Стефани поклялась, что выгонит его, едва он выйдет из загула и явится обратно, кающийся и измученный.
На второй вечер она начала осматривать дом и поняла, что не хватает некоторых вещей: ее небольшой дорожной сумки, кое-чего из одежды Лео, что получше. Ботинок, которые ему сшили на заказ в Италии. Ботинки говорили о многом; он обращался с этими чертовыми ботинками, как будто они его дети, кутал их в фетровые пеленки цвета красного вина. Еще пропала маленькая фотография, которую Стефани как-то вечером сделала на айфон; она смеялась, а Лео игриво прикусывал ее левое ухо – Стефани распечатала фотографию и заткнула за угол зеркала над комодом. Она надеялась, что кое-чего он не взял, и сверху донизу обыскала весь дом, но этой вещи не было: кожаной папки Беа с ее новым рассказом. Позднее Стефани поняла, что ей ни разу не пришло в голову поискать записку от Лео. То, что он мог оставить рассказ Беа, казалось возможным; то, что оставил Стефани какое-то объяснение, просто допустил, что поступил неверно, таковым не казалось. И ее куда сильнее, чем она признавалась даже себе, задело то, что он нашел время послать брату и сестрам письмо-обманку, чтобы выгадать время на побег.
Сегодня был назначен ужин в честь дня рождения Мелоди, и Стефани весь день говорила себе, что не пойдет, но в конце концов почувствовала, что должна лично сказать семье Лео, что он пропал. «Пропал» было слишком оптимистичным словом, она это понимала. «Пропал» подразумевало, что могло что-то случиться, что Лео столкнулся с какой-то бедой, что он пытается попасть домой и ему что-то мешает. Все это могло быть правдой, но Стефани знала, что это не так. По дороге к Джеку она решила, что будет краткой. Расскажет, что ей известно, а потом быстро уйдет. Она не хотела застать истерику, которая, скорее всего, разразится следом.
Принятие. Ей надо было не врать хотя бы себе; она никому не рассказала об исчезновении Лео и о беременности, потому что цеплялась за соломинку надежды, только вот надежда, когда речь шла о Лео, была билетом в один конец до отчаяния. Она пойдет на ужин, расскажет правду, снимет груз с души, потому что так делают люди (если они не Лео), которые миновали гнев – и надежду – и пришли к принятию.
Стоя под дождем перед домом Джека на Вест-стрит, она взяла себя в руки и позвонила в домофон.
Глава тридцать четвертая
Нора и Луиза сидели ближе к центру длинного стола, а взбешенная Мелоди стояла над ними.
– Расскажите им, – скомандовала она, обводя рукой стол, за которым сидели все. – Расскажите то, что только что рассказали мне.
– Джек женился, – сказала Нора.
– Не это! – воскликнула Мелоди. – Расскажите им, как видели Лео.
– Вы поженились? – спросила Беа Джека и Уокера. Уокер поднял руки, словно сдаваясь, и покачал головой, снимая с себя ответственность. Он-то хотел пригласить всех.
– Когда вы видели Лео? – спросил Джек у Норы, не обращая на Беа внимания.
– В прошлом октябре, – сказала Нора.
– Расскажи им остальное, – попросила Мелоди.
– Он был в Центральном парке. Лежал на спине, – пояснила Луиза.
– В парке? – теперь Беа повернулась к Луизе. – Лежал на спине в Центральном парке?
– Наркотики, – выплюнула Мелоди. – Он покупал наркотики.
– Я этого не говорила! – возразила Луиза. – Я сказала, что он мог покупать наркотики.
– Но вы не видели его с наркотиками? – спросил Джек.
– Мы просто видели, как он лежит на спине, – объяснила Нора. – Это было после снежной бури, везде был лед. По-моему, он просто поскользнулся.
– Это было в тот день, когда мы встречались в «Устричном баре», – сказала Мелоди. – Он якобы приехал прямо из Бруклина. Помните? Он сказал, что опоздал из-за метро, так что он делал в Центральном парке?
Пламы сидели в задумчивости. Почему Лео оказался в парке?
– Даже если он пошел в парк что-то купить, – произнесла Беа, – что с того?
Мелоди фыркнула.
– Серьезно? Он три дня как вышел из клиники.
– Хорошо, – сказала Беа. – Но какое отношение это имеет к нам?
Она уже устала от этого разговора, устала обсуждать Лео, думать о Лео, ждать Лео, а еще она втайне ощущала облегчение и радость от того, что в ее сумке лежала рукопись, та самая, с пометками.
– Когда ты в последний раз видела Лео? – спросил ее Джек.
Беа слегка заерзала на стуле; она надеялась, что ей не придется сегодня отвечать на этот вопрос.
– Я его уже пару недель не видела, – сказала она, подливая себе шампанского.
– Я думала, он тусуется у вас в редакции. Так мне Джек сказал, – удивилась Мелоди.
– Было дело, – ответила Беа. – Но в последнее время он не заглядывал.
– Джек часто видится с Лео, – добродушно заметил Уокер, ставя посреди стола огромное блюдо с курицей, на которое скорбно уставилась Мелоди. У нее пропадал аппетит. – Только на прошлой неделе, да?
– Ты виделся с Лео на прошлой неделе? – спросила Беа.
Джек замялся. Каждый раз, когда он встречался с Томми или с возможным покупателем статуи Томми, он врал Уокеру, что встречается с Лео.
– Я… эээ… точно не знаю, когда в последний раз его видел…
Прежде чем он сумел как-то закончить предложение, зазвонил домофон. Три коротких звонка, потом два длинных, именно так Лео всегда звонил в дверь. Джек с облегчением расслабил плечи. Беа вскочила так поспешно, что врезалась в стол, зазвенели стаканы для воды. Нора и Луиза выпрямились и с надеждой посмотрели на дверь. Уолт налил еще немножко оливкового масла себе на тарелку, чтобы макать хлеб.
– Ох, слава богу, – сказала Мелоди, когда Уокер пошел к двери, вытирая руки о фартук. – Пришел.
Глава тридцать пятая
Когда Уокер открыл дверь и через порог шагнула Стефани, на лицах у всех отразилось почти комическое разочарование. Джека сразу же прорвало: он хотел знать, где Лео, что-то говорил про то, как дочери Мелоди наткнулись на Лео, когда тот «покупал наркотики» в первые же выходные после выписки из клиники.