Он думал, что много лет назад смирился с решением не заводить детей; это его уже не очень беспокоило – так, побаливало временами. Но когда он увидел дочерей Мелоди – таких славных, таких милых, – в нем что-то стронулось с места, а потом Стефани сказала, что беременна, и его накрыло такой внезапной, неожиданной тоской, что пришлось выйти из комнаты продышаться. А потом эти признания, после которых Уокер больше не мог закрывать глаза на то, какое беспечное и алчное у Джека сердце. Казалось, в день рождения Мелоди под ним распахнулась зияющая расселина и он не мог вскарабкаться по склону и выбраться. День за днем он ощущал какое-то головокружение, как будто его ничто не держало, только внизу опасно виднелась долина сожаления и тщеты.
Вечером накануне переезда он впал в панику. Что, если он списывает горечь от своих собственных решений на поведение Джека? Что, если он несправедлив? Что, если ради них обоих нужно было дать еще один шанс? Он вернулся с работы если и не с желанием передумать насчет расставания, то по крайней мере с желанием все обсудить. Джек разговаривал по телефону в спальне за прикрытой дверью. Спорил с кем-то. Настаивал, что сможет найти другого «покупателя», убеждал человека на том конце передумать. Он не отменил продажу статуи, как писал Уокеру в имейлах. Он все еще пытался это провернуть.
Тут все и кончилось.
Уокер решил выжать все, что можно, из летнего домика на Лонг-Айленде и купить собственное жилье. Помочь Джеку с переговорами по поводу кредита. Он предполагал, что им нужно будет развестись, но начинать юридическую процедуру было не к спеху. В конце концов, ему, скорее всего, придется оплатить и это.
Глава тридцать восьмая
В тот вечер, когда у Мелоди случился не-день рождения, когда она обнаружила Нору и Луизу в спальне Джека и спросила, что произошло и почему Луиза плакала, в тот вечер, когда она не отступала, пока Нора в конце концов не выпалила, что они видели Лео в парке в двусмысленной ситуации, а потом они обе (пытаясь, как теперь понимала Мелоди, уклониться от того, что всплыло через много дней – от прогулов на курсах; от Симоны) указали на свадебную фотографию Джека и Уокера, Мелоди еще верила, что праздник можно спасти. Как ни нелепо, она продолжала в это верить, пока Джек и Беа расспрашивали Нору и Луизу о том дне, когда они видели Лео в парке, не утратила надежду и тогда, когда Стефани извергала содержимое своего желудка в углу гостиной, и даже потом, услышав новости об исчезновении Лео. И только когда Джек и Уокер принялись ссориться на кухне и их приглушенные голоса быстро перешли на крик, Мелоди осознала, что ужин так и не съедят, торт не разрежут, а миленький лимончелло не разольют по рюмкам.
Она осушила бокал шампанского, сняла нарядные босоножки, потому что ноги ее убивали, и задумалась, будет ли невежливо проскользнуть в кухню и забрать из ведерка со льдом оставшееся шампанское.
– Идем, именинница, – сказал ей Уолт. – Надевай пальто, пошли есть пиццу.
Еще несколько недель Мелоди подогревала и лелеяла свою обиду, словно та была крошечным угольком, которому нельзя было дать погаснуть, потому что она поддерживала огонь для всего племени. Потом как-то в субботу зазвонил телефон и сотрудник учебного центра спросил, не желает ли она заполнить онлайн-опросник, объясняющий, почему Нора и Луиза бросили программу. У них были проблемы с преподавателем? Потому что поступали жалобы от других родителей.
Это Уолт в конце концов вмешался и всех успокоил. Уолт договорился о возврате денег за курсы. Уолта Нора как-то поздно вечером застала в кабинете, куда зашла извиниться за то, что врала насчет курсов, и с полными страха глазами, но ослепительной улыбкой призналась, что ей нравится девушка. К Уолту Луиза и Нора пришли вместе, чтобы сказать, что им наплевать на список колледжей и они хотят присмотреться к государственным заведениям.
– Я пропущу год, – сказала ему Луиза. – Я бы очень хотела пойти на занятия по искусству и жить с вами.
– Я тоже могу пропустить год, – добавила Нора. – Мы можем работать и откладывать деньги.
Это Уолт обращался со всеми невозмутимо, бережно и с чистейшей неподдельной любовью. Он заключал их в утешительные объятия и на все говорил:
– Пожалуйста, не тревожься. Это не беда. Мы тебя так любим. Все будет хорошо.
И наконец, это Уолт снова выставил дом на продажу и нашел чистую и просторную квартиру за короткий срок. Уолт стал Генералом.
В тот день, когда они согласились на предложение о покупке дома, он повел всех в китайский ресторан.
– Праздновать, – с горечью сказала Мелоди.
– Нет, – ответил Уолт. – Есть.
Сидя в просторной угловой кабинке, Мелоди пыталась сохранять спокойствие и вести себя прилично. Она допивала второе пиво, и алкоголь постепенно забирался ей в голову. Принесли еду, и вся она была какая-то не такая. Неправильная. Неумолимо блестевшее коричневое блюдо на тарелке с курицей и кешью действовало Мелоди на нервы. Розоватая свинина (с чего вдруг она такая… флуоресцентная?), разложенная на жирном жареном рисе, вызывала тошноту. При виде паровых пельменей, похожих на морщинистые от воды пальцы, хотелось кричать. Праздная болтовня Уолта об их новых спальнях и о том, что поездки теперь станут короче, выводила ее из себя. (Он, кажется, не понимал, что близость квартиры к школе – не повод хвастаться.)
– Ты не хочешь есть? – спросил Уолт, указывая на нетронутую еду на тарелке Мелоди. Она посмотрела на яичный рулет. На вид он был чудесный, пухлый и хрустящий. Она вспомнила, как любила яичный рулет, когда была маленькая, пока однажды вечером не схватила его, не макнула в неоново-оранжевый соус к утке, не откусила огромный кусок и уже было начала жевать – когда Лео склонился к ней и сказал: «Знаешь, что в него кладут, что он такой вкусный? Дохлую собаку».
У нее ушли годы на то, чтобы поверить, что он шутил, и снова попробовать яичный рулет. Лео всегда все портил.
– Я не хочу есть, – сказала Мелоди, отпихивая тарелку. – Можешь взять.
– Хочешь, закажем что-то еще? Что-то не так? – спросил Уолт.
– Не так? – переспросила Мелоди. Она держала в руке печенье с предсказанием и так его сжала, что оно сломалось и кусочки разлетелись по всему столу. – Да, не так. Все кругом не так. Если ты не заметил, Уолт, весь наш мир недавно превратился в дерьмо.
В его лице мелькнуло что-то жесткое, почти нечитаемое послание – вроде тех слов, что надо увидеть в кубиках льда на рекламе алкоголя, и сейчас это означало: «Ты зашла слишком далеко».
– Извините нас, мы на минутку, – сказал Уолт Норе и Луизе. Мелоди сидела и смотрела, как он поднимается. – Можно с тобой поговорить? Пожалуйста.
Мелоди перевела взгляд на Нору и Луизу, которые сидели вытаращив глаза, и в конце концов Уолт взял ее повыше локтя и отчасти повел, отчасти потащил в глубь ресторана, к туалетам.
– Хватит, – сказал Уолт.
– Что ты делаешь? Почему ты со мной так обращаешься?!
– Я устал от того, что ты упорствуешь в своем несчастье. У нас ничего не «превратилось в дерьмо», если использовать твое прелестное выражение, включая наших детей, которые могут принять твою точку зрения слишком близко к сердцу. Хватит. Возвращайся за стол, извинись перед Норой и будь той, кем всегда для них была.
– Я имела в виду не Нору, – сказала Мелоди.
Уолт с отвращением отошел. Она была потрясена. Он никогда не говорил с ней в таком тоне и не прикасался иначе как с любовью и лаской. Она зашла в туалет, чтобы успокоиться. Да как он смеет! Она говорила не о Норе! (Ладно, может, и о Норе. Отчасти. Прости ее Господь.) Она склонилась над раковиной, умылась, посмотрела на себя в зеркало. Выглядела она чудовищно – потому что была чудовищем. Как можно было так во всем и во всех ошибаться? Не понять, что Нора лесбиянка, не знать, как с ней об этом поговорить (а если посмотреть шире, и вообще как поговорить о чем угодно); не заметить, что девочки врут; не понимать, что Лео лжец и вор. Оказаться не из тех матерей, что готовы пожертвовать домом ради обучения дочерей в колледже – по крайней мере, не по своей воле, не с любовью.
Она перестала понимать, кто она. Не знала, как быть той, кем была всегда. Да и потом, та, кем она была всегда, оказалась той еще дурищей, не так ли? Мелоди вернулась к столу, за которым все молча жевали, смотрели, как она приближается – с опаской, как она печально отметила. Она села, взялась за свой яичный рулет. Попыталась сказать «Простите меня», но не могла говорить. Откусила кусочек, подумала: «Дохлая собака» – и выплюнула в салфетку.
Не сказав ни слова, она схватила сумочку, вышла и села в машину, одна. Сквозь витрину ресторана она видела Уолта, Нору и Луизу. Они ели, но не разговаривали. Молча передавали друг другу блюда и жевали, глядя в тарелки. Она попыталась представить, что делась куда-то, просто исчезла без следа, и теперь это их жизнь. Муж без жены, дочери без матери. Картина выходила такая шаткая, незаконченная и печальная.
Уолт что-то сказал, и девочки покачали головами. Все положили себе еды с большого блюда в центре стола. Они постоянно оборачивались к другой части зала, напротив окна, все вместе. Мелоди подумала, не сидит ли там кто-то знакомый, а может, им просто нужно долить напитки и забрать коробки. Официанты в этом заведении имели обыкновение исчезать, едва тебе что-то понадобится. Наверное, Нора хочет еще печенья с предсказаниями. Уолт потянулся через стол и взял дочерей за руки. Что-то им сказал. Мелоди сощурилась и наклонилась вперед, словно могла прочитать по его губам. Она гадала, что он говорит. Девочки смотрели на него и кивали. Потом заулыбались. А потом они все обернулись и снова посмотрели в тот конец зала, и она поняла, что они делают; они смотрят на вход. Они ищут ее.
Глава тридцать девятая
Был вторник, и Джек открыл магазин пораньше после выходных в воскресенье и понедельник. По вторникам магазины обходило большинство декораторов, потому что пятничные любители и туристы рассасывались, но по утрам здесь еще было тихо. Как всегда. Джек сидел за маленьким письменным столом в глубине магазина.