«У ребенка должно быть все самое лучшее», – подумала она, надеясь, что потом вспомнит, что была достаточно адекватна для шуток.
Она пыталась справиться с потребностью тужиться, но понимала, что уже проиграла. Ее тело делало то, что считало нужным, и было совершенно ясно, что ее задача – подчиниться. Томми спустился и сгрузил возле ее головы кучу вещей, а теперь мыл руки на кухне. По крайней мере, она так думала. Она потеряла счет схваткам. Потеряла счет времени. Ей показалось, что она чувствует, как что-то выходит, но разве так могло быть на самом деле? Не могло, нет. Она вспомнила, что надо пытаться дышать коротко и резко – ха, ха, ха. Бесполезно. Она сунула руку между ног и нащупала голову своей дочери, скользкую и мокрую, шероховатую от волос. Ее дочка спешила.
– Томми! – завопила она в сторону кухни. – Она выходит!
Ее дочь прибыла.
Глава сорок пятая
Трех вещей в этой жизни Пол Андервуд тщательно избегал: пляжей, плавсредств и так называемой уличной еды. Он искренне не любил пляжи, ему не нравились ни песок, ни жгучее солнце, ни долетавший временами гнилостный запашок морских обитателей, ни хваткие усоногие, цеплявшиеся за скрученную бурую, инопланетную, покрытую мурашками водоросль. Определенные исключения он был готов сделать. В прохладный пасмурный день, желательно зимой и лучше при ветре с берега, его можно было убедить прогуляться вдоль моря – ради настроения, если, допустим, в конце предполагалось вознаграждение в виде миски чаудера или ведерка моллюсков на пару. Но при других обстоятельствах? Спасибо большое, но спасибо, нет. Он так и не научился плавать и цепенел при виде любых морских судов, от каяков до круизных лайнеров. (Водить он тоже не научился, так что перспектива оказаться на корабле с застопорившимся двигателем тревожила не меньше.) А в уличной еде была неприемлема и отвратительна сама концепция: сальная тележка сомнительной санитарии, картонные тарелки, терявшие прочность раньше, чем успеваешь доесть, необходимость есть стоя, заляпывая руки или брюки, и как обращаться с напитком, не говоря уже о приборах и салфетке? Пол не одобрял даже ужинов на открытом воздухе – в чем смысл, если поблизости есть совершенно замечательное помещение без насекомых и с кондиционером? Уличная еда – все равно что ужин на веранде минус приятные излишества вроде стола и стула. Другими словами, минус цивилизация.
В силу этого неудобства, которые переживал Пол, стоя на слегка покачивающемся дебаркадере под безжалостным карибским солнцем в ожидании парома и поедая вяленую курицу с жареным плантаном, поданную из фургончика, в ошарашивающей близости от дизельного выхлопа пришвартованного рядом парома, были безмерны. Безмерны и, кажется, тошнотворны.
Было ли у него утешение? Беа. Она сидела на скамейке на другом конце дебаркадера, склонившись к тарелке и ненадолго скрывшись под широкополой соломенной шляпой, которую Пол купил ей, едва они прибыли из аэропорта на паромный причал десять дней назад. Пусть по меркам Беа их поездка и была неудачной (она не нашла Лео), для Пола она прошла исключительно хорошо. Настроение Беа странным – но, возможно, предсказуемым – образом улучшалось с каждым днем. Отчасти дело было в обстановке, в том, что Нью-Йорк остался далеко, Пламы тоже. Она об этом не заговаривала – просто не желала говорить о том, что Лео не находился, – но то, что ее настойчивость слабеет, было для Пола очевидно. У нее, казалось, с каждым днем все больше разглаживался лоб. Расправлялись плечи. И она перестала грызть щеку.
Все были убеждены, что эти поиски – дурацкая затея. Что ж, если Пол в таком случае выходил помощником дурака, так тому и быть. Он с готовностью вызвался сопровождать Беа, когда она призналась, как нервничает из-за того, что едет одна, и сделал это не просто ради возможности побыть в ее обществе или предложить поддержку в непростом предприятии: он хотел помочь ей противостоять Лео, если тот и правда найдется. Пол был бы счастлив противостоять Лео.
Местами поездка ему нравилась, особенно крошечные, стоявшие бок о бок, но отдельные деревянные домики у воды – оба с зелеными черепичными крышами и вишневой бугенвиллеей, обрамлявшей входную дверь. Он оценил широкий вид на мерцающую голубую воду, которым можно было безопасно наслаждаться с затененной веранды. Да и началась поездка многообещающе. Служащий аэропорта опознал в фотографии Лео человека, который несколько недель назад сошел с чартера из Майами и не покидал остров – по крайней мере, самолетом.
Но после того первого обнадеживающего знака – ничего. Никто не узнавал фото или – Пол серьезно подозревал, что так все и обстояло, – узнавал, но не признавался. Беа все сильнее расстраивалась, и Пол начал иногда выходить в одиночку, искать в более отдаленных барах, там, куда нечасто захаживали туристы и где, полагал Пол, нечего было делать Беа. Но эти усилия тоже были напрасны. Два дня назад Пол уговорил Беа поужинать в маленькой таверне на острове. Он взял ее за руку и изложил, почему стоило вернуться в Нью-Йорк. Дальше физический контакт пока не продвинулся. Беа была вся в мыслях о Лео, временами впадала в уныние, и он не хотел, чтобы она бросилась к нему от тоски и отчаяния. Он уже столько ждал, мог подождать и до возвращения в Нью-Йорк. Или пока она сделает первый шаг. В последнее время они были очень даже simpatico, и он думал, что не совсем сошел с ума, считая это возможным.
Еще она почти каждый день писала. Щелк-щелк, щелк-щелк. Когда дверь в ее комнату была открыта, он слышал с веранды, как она стучит по клавиатуре. Он спросил, над чем она работает, и она отмахнулась, но он видел, как ей приятно. Он проявлял терпение. Если у Пола Андервуда что и было, так это безграничное терпение.
А сегодня утром она вдруг постучала в его дверь еще до завтрака. Она так быстро говорила, что он поначалу ничего не разобрал. Она отослала Стефани пятьдесят страниц чего-то нового, вот что она ему сказала.
– Новый Арчи…
– Нет, нет, – сказала она, изо всех сил качая головой. – Не Арчи. Никакого больше Арчи, к черту его. Нечто другое. Я пока даже не понимаю, что это, но послушай.
Беа зачитала вслух имейл Стефани, полный щедрой похвалы и заканчивавшийся так: «Не останавливайся. Мне ужасно нравится. Я смогу это продать». Вот и все, Беа готова была ехать домой.
Они сунули немного денег местному полицейскому, попросив его «посматривать», не появится ли Лео. Уложили вещи, купили билеты. Теперь они ждали паром, который должен был отвезти их на остров покрупнее, в аэропорт. Пол подошел к Беа, она встала и выбросила пустую тарелку из-под посредственной еды в ближайшую урну. У Пола болела голова.
– Схожу через дорогу за аспирином, – сказал он. – И сразу вернусь.
Он пошел к небольшой заправке и стоявшему рядом шаткому деревянному строению, где продавали запчасти, кое-что из бакалеи и всякую всячину. По обе стороны двери стояли ящики с манго разной степени зрелости, а над ними кружили тучи плодовых мошек. Зайдя в магазин, Пол подошел к холодильнику взять газировку с гуавой, которая нравилась Беа. В боковой комнате сидела шумная компания, он слышал, как хохочут несколько мужчин. Пахло травой.
Пол услышал Лео раньше, чем увидел, он узнал лающий смех, который мог принадлежать только Лео. Он сказал себе, что ему послышалось, что они столько часов, столько дней провели в поисках Лео, что он его создает из воздуха в последние минуты перед тем, как сесть на паром. Но потом он снова услышал этот смех, уже ближе – смеявшийся направился в туалет в глубине магазина. Пол присел за картонной рекламой «Кодака», которой было лет двадцать, не меньше – двое американских подростков в полный рост хохочут с теннисными ракетками в руках; от солнца краски на рекламе выгорели до разных оттенков синего, так что модели казались привидениями, несмотря на весело отставленные локти и зубастые улыбки. Из своего укрытия Пол увидел затылок смеявшегося, его рост, волосы, характерный профиль – это был совершеннейший, несомненный Лео Плам.
Он нашел Лео.
Потом Пол говорил себе, что в тот день замешкался в лавочке, потому что перегрелся на солнце. Или дело было в вяленой курице, уже колыхавшейся у него в животе как дурное предзнаменование, учитывая, что они собирались сесть на паром, потом на небольшой самолет до Майами, а потом на большой до Нью-Йорка. Или шок, самый настоящий шок. Он не думал, что Лео на самом деле найдется. Он поспешно расплатился за газировку и крохотный флакон детского аспирина (другого не было). Переходя дорогу, он думал, что сказать Беа. Вернувшись на причал, отыскал под стеной немного тени и на минутку задержался там, чтобы подумать еще. Снова увидев Лео, Пол понял, насколько тот ему отвратителен. Нэйтан рассказал Полу, какую игру вел Лео против него, как подвергал сомнению его способности и компетенцию. Пол был вне себя, но он понимал: Лео разозлил Нэйтана достаточно, чтобы весы качнулись в пользу Пола. Первые средства от Нэйтана уже поступили, и Пол денно и нощно трудился, чтобы доказать Нэйтану, что тот не ошибся с выбором.
Издалека он видел Беа, сидевшую там же, где он ее оставил. Соломенная шляпа лежала рядом с ней на скамье; она слишком много времени провела на солнце. На ней было старое желтое платье, которое Пол помнил по ее первой фотографии в «Спикизи»; он выбрал эту фотографию для обложки – решение, в итоге почему-то приписанное Лео. Как и тогда, она сидела в профиль, лицо ее было ничем не омрачено, даже полно надежды. Он подошел и протянул ей газировку.
– Холодненькая, – сказала она, обхватив бутылку обеими руками и прижимая ее к щеке. – Что? – спросила она, глядя Полу в лицо. – Что случилось?
– Ничего, – сказал он, стараясь изгнать с лица малейшее облачко. – Я просто подумал, что ты сейчас выглядишь по-настоящему счастливой.
От того, что он знал и как хотел поступить с этим знанием, у него заколотилось сердце.
– Я вроде как и счастлива, – сказала она удивленно.
Пришел их паром, выходящие пассажиры хлынули на дебаркадер.