ьвер, атаман! Это сделать вы всегда успеете — не так ли? Давайте лучше поговорим о деле. Вы — умный человек и давно уже разобрались в обстановке. Я хочу вам только помочь принять решение, к которому вы давно подготовлены. Мишке Кривому мужицкая республика не нужна, ему нужна анархия. Надежды на Петлюру? А что может Петлюра со своими несколькими тысячами солдат, оборванных, голодных, сидящих в лагерях для интернированных. Да и хочет ли он той же республики, о которой мечтаете вы? Для чего же тогда кормить вшей в лесах? Чтобы Украина досталась интервентам?
Андрей умолк. Молчал и Мордалевич…
Хотя Виноградский и предполагал, что может наступить момент, когда откровенное объяснение с Мордалевичем станет неизбежным, но сегодняшнее признание все равно получилось неожиданным. Однако дело было сделано, и теперь, пользуясь затянувшейся паузой, Андрей анализировал свой поступок, размышлял, не поторопился ли, не совершил ли непоправимой ошибки. Нет, ошибки, кажется, не было, даже если Мордалевич не примет предложения. Что оставалось делать? Воспрепятствовать выступлению банды было необходимо. Андрей сообразил, что, обнаружив чекиста в полномочном представителе Цупкома, Мордалевич должен, по крайней мере, потерять уверенность в успехе своего плана. По правде сказать, втайне Андрей рассчитывал даже на большее — на то, что сумел переубедить атамана. Но это была надежда, может быть, даже желание, которое просто-напросто хотелось принять за осуществимую реальность. Между тем, это смутное и дерзкое ожидание было не так уж далеко от истины.
Вопрос Андрея, что означали слова Мордалевича о «Вандее», пришелся в самую точку.
Те несколько дней, когда Мордалевич по вечерам оставлял своего гостя одного, стали для атамана мучительными. Эмиссар Петлюры и Цупкома не только не придал ему уверенности, но, напротив, своими неопределенными ответами и въедливыми вопросами еще больше разбередил душу Мордалевича. В одну из поздних своих прогулок по лесу, когда уже совсем стемнело и он, не видя дороги, отпустил поводья, потому что знал, что конь сам найдет дорогу в лагерь, его вдруг окликнул дискант любимца Тараса. То невесть почему вскрикнула вдали какая-то птица — Мордалевич не понял какая и не стал догадываться, потому что услышал в этом крике именно Тараса, не самого смышленого, но самого голосистого и наивного из своих последних учеников. Именно его, когда оставалось время от урока или когда просто хотелось услышать любимые строки, просил бывший учитель:
— Тараско, иди почитай «Каина».
Мордалевич любил, когда поэму Франко «Смерть Каина» читал именно Тарас, хотя учитель так и не смог научить своего любимца тем немногим правилам декламации, которые знал сам.
Мальчик читал поэму однотонно, на изначальной звонкой ноте, как бы со стороны и явно не понимая и не переживая всего ее смысла.
Может быть, это и придавало чтению какую-то пронзительную отрешенность и многозначительность…Птица больше не подавала голоса, но в воображении Мордалевича звучал мальчишечий дискант.
…И, зубы стиснув, отвратился Каин,
Чтоб прочь идти, — но вдруг печаль без меры
Им овладела, и тоска. Себя
Он ощутил таким бессильным, жалким,
Таким несчастным, как никто на свете…
Ни боли он не чувствовал, ни скорби, —
Одно бессильное оцепененье.
«Ложь! — возразил Мордалевич. — И боль, и скорбь. Если бы Каутские не только давали таким, как я, идеи, но и скликали в свой стан воинство, то, может быть, и не нужно было становиться под знамя Петлюры, чтобы бороться против большевиков. Не нужно? — переспросил себя сам. — А ляд его знает! Может, так оно и полагалось по логике борьбы…»
Как близко прирастает кожа к телу —
Не выйти из нее до самой смерти, —
пропел из далека памяти Тараско.
— Как близко прирастает кожа к телу, — неожиданно для себя вслух пробормотал атаман.
После этого ночного размышления что-то сдвинулось в душе атамана и никак не могло установиться. Он несколько дней был занят только собой. А потом, устав от неопределенности обстановки и, пуще того, от внутренней сумятицы, решился пойти на крайний шаг, о котором и объявил Игнату-Андрею. И вот теперь размышлял, что ответить.
— Резон в ваших словах есть, — наконец заговорил он. — Но я должен тщательно обдумать ваше предложение, посоветоваться с близкими мне людьми. Как еще они посмотрят на это дело? Кроме того, я хочу знать, кто даст твердую гарантию мне и моим казакам в случае явки с повинной?
— У вас же есть газета с текстом закона об амнистии. Этого разве мало?
— Бумага все терпит… — возразил атаман.
— А моя судьба — не пример? Вы думаете, я мало навредил большевикам?
— Ну, я тоже не большевик, — усмехнулся Мордалевич. — И не сочувствующий.
— И все-таки там считают, что вы не из породы Кривых. Признаюсь вам, что сам не очень в этом разбираюсь, — притворяясь простачком, сказал Андрей. — Пославшие меня люди говорили, что вы будто бы даже социалист. Вообще-то я этому не верю.
— Допустим, что вы меня не обманываете, пан чекист, но все равно мне нужна встреча с ответственным представителем Советской власти или вашим начальством из Чрезвычайной комиссии. Но все это лишь в том случае, если я вообще буду вести переговоры. Надо потолковать с атаманами.
— Атаманы пойдут за вами, Юрко Арсенович. Постарайтесь только обезоружить Кривого и таких, как он.
— Послушайте, пан чекист, вы еще не мой начальник штаба, чтобы давать мне советы. Не забывайте к тому же, что, кроме Кривых, есть еще тысяча повстанцев, которым нужно как-то объяснить крутой поворот.
— Берусь вам в этом помочь, как и подготовить встречу с заместителем Манцева, Ефимом Георгиевичем Евдокимовым. Он руководит всей операцией по ликвидации Цупкома. Такой вариант вам подходит?
Мордалевич кивнул.
— Если все пойдет как положено, ваша встреча состоится через два дня, утром 11 июня, то есть за сутки до съезда.
17
…Вечером следующего дня на большой поляне в центре лагеря собрались все члены банды, кроме занятых дозором и другими неотложными делами. На холмике стояли суровый Мордалевич, лихой адъютант Хома и сосредоточенный Андрей Виноградский, чувствовавший особый подъем в эту ответственную минуту. Он сам лишь недавно обнаружил в себе агитаторскую жилку, и предчувствие новой удачи уже наполняло его.
— Скажет пан сотник.
— Хлопцы! — тотчас же начал Андрей. — Засиделись вы в лесу, закисли, а некоторые мхом заросли, обабились совсем, хоть и без жинок. Живут — мечтают по ним, по жинкам то есть. Да по чадам своим соскучились, исплакались. А еще по курям, поросятам, коровам, по домашнему борщу с пампушками, — травил Андрей души слушавших.
— А я так скажу, — продолжал оратор. — Плохие все то воины, если им в навозе копаться слаще, чем сражаться за свободу под знаменем головного атамана Симона Петлюры, который далеко от нас готовит для нашего освобождения поход иностранных полков.
Толпа зашумела, переваривая бурное выступление, а Мордалевич с удивлением отметил, как ловко чекист построил свою речь. Между тем Андрей продолжал:
— И еще скажу, что все эти плакальщики…
— Да ты не брехай, хороший человек, не насмехайся, ты дело говори! — прервал Андрея голос из толпы.
— Я и говорю: купились эти плакальщики на большевистские посулы. Ну, разверстку вам отменили, на налог перевели. Так что ж, в ножки им за это кланяться! Так, что ли? Или вот еще, — Андрей достал из-за пазухи взятую у Мордалевича газету. — Указ пятого Всеукраинского съезда Советов об амнистии. Слухайте, что тут написано: «Виновных в бандитизме, если они добровольно явятся в распоряжение местных властей… от ответственности освободить…»
Поднялся невообразимый шум.
— Есть такой указ?
— А ну, покаж!
— Условия, условия какие?
— Во-во, какие условия? — подхватил Андрей. — Условия, хлопцы, такие, что никак нам этот указ не подходит — забудем его, как и не было.
— Ты прочти-ка!
— Вот условия: «если… сдадут все имеющееся у них оружие и дадут обязательство не принимать участие в вооруженных выступлениях против Советской власти». Ну разве пойдет на такие условия настоящий повстанец?! — выкрикнул Андрей.
Он прервал свою речь, желая дать выкричаться толпе, но она на этот раз молчала.
Мордалевич толкнул в бок своего адъютанта, тихо что-то сказал ему.
— Расходись, хлопцы! — крикнул тот.
Все поднялись и тут же разноголосо заспорили, разбредаясь группками по лагерю.
— Прекрасная речь, пан сотник, — пожал руку Андрею подошедший Оксаненко.
— Ну, теперь вы видите, трудно ли будет склонить ваше воинство к явке с повинной, — сказал Виноградский Мордалевичу, когда они остались наедине.
— Да, воинство лихое, что и говорить, — сумрачно согласился атаман. — Кстати, можно подумать, что вы старый большевистский агитатор. Уж очень хитро у вас получается.
— Представьте себе, сам удивляюсь такой прыти, — весело ответил Андрей. — Все дело, наверное, в том, что надо понимать нужды простого человека. А я сам-то из мужиков. Давайте, пан атаман, обсудим кое-что. Я думаю, что ваша встреча с Евдокимовым может состояться в течение ближайших суток.
— Ну что же, встретимся. Только давайте договоримся: со мной поедете вы и Хома.
Перед рассветом в лагерь явился сын лесника с сообщением, что к ним в дом прибыли двое, желающие видеть атамана. Мордалевич, Виноградский, Хома быстро собрались и вместе с Володей отправились на встречу.
На переговорах Мордалевич пытался вначале диктовать условия, но Евдокимов решительно отверг их и потребовал безоговорочной сдачи оружия и немедленного вывода из леса всех без исключения бандитов.
Вскоре были решены все спорные вопросы. Мордалевичу были названы места организованной явки его людей для сдачи оружия и получения документов об амнистии. Срок явки с повинной был установлен трое суток, считая с 11 июня.
Улучив минуту, Евдокимов шепнул Виноградскому: