Оля молча хлопает глазами и с тоской глядит на упавшую тарелку, которая хоть и не разбилась, но шуму наделала.
– Извини… – жалобно просит старшая сестра, теребя в руках полотенце.
– Оля, да приди же в себя! – Я мокрыми руками обхватываю её лицо и заставляю посмотреть на меня. – Что с тобой? Тебя кто-то обидел?
У неё на глаза наворачиваются слёзы, и маленькая одинокая слезинка срывается с её длинных ресниц и катится по щеке до самого подбородка.
– Это всё из-за Антона, – неохотно признаётся Ольга.
А мне всё сразу становится понятно. Ну конечно! Из-за кого ещё могут быть эти горькие девичьи слёзы, как не из-за главного объекта воздыхания сестры!
– А что с ним? Вы поссорились, и он тебе больше не пишет? – возвращаясь к мытью посуды, уже тише спрашиваю я.
Не то чтобы мне это действительно интересно, но душевное спокойствие Оли нужно поддержать. А то она так половину посуды в гнезде перебьёт со своей хандрой.
– Он не захотел со мной встретиться! – бросает сестра. – Мне казалось, мы так хорошо с ним общаемся последнее время. Он уже и про мои любимые музыкальные группы спрашивал и даже про цветы. Каждый день узнавал, какие у меня планы на день, куда собираюсь пойти… Я уж думала, что сейчас вот-вот пригласит на свидание! Но нет…
– Не пригласил?.. – сочувственно интересуюсь я, подавая Оле очередную мокрую тарелку.
– Не пригласил, – грустно подтверждает сестра и начинает водить полотенцем по вымытой посуде. – Я тогда подумала: я же прогрессивная девушка – почему не могу первой позвать парня погулять? И написала ему сегодня утром. Набралась храбрости и пригласила в городской парк… А он отказался…
Я изображаю самую негодующую гримасу, какую только умею, и громко цокаю языком, осуждая Антона. Оля наконец-то чувствует, что хоть с кем-то может поделиться своими душевными терзаниями:
– Написал, что он сейчас в деревне! До самого конца лета! Представляешь?!
– И что тут такого? Многих на лето ссылают в деревню. Чем он хуже? – не понимаю я. – Потерпите оба, встретитесь в сентябре.
– Да нет же! – Оля швыряет полотенце на столешницу. – Я его сегодня видела в городе! Когда мы с Инессой шли в библиотеку, он прогуливался с каким-то своим дружком по другой стороне улицы! А мне сказал, что в деревне! Обманщик!
– Да, незадача…
– Это значит, что он со мной просто не хочет видеться! Понимаешь, Варь? – отчаянно твердит сестра. – Врёт, лишь бы со мной не встречаться… Значит, я ему не так уж и нравлюсь, как мне казалось!..
– Да успокойся ты, – прошу я Ольгу, смывая пену с рук. – Чего ты его на улице-то не окликнула, а? Или почему не спросила, зачем он тебе соврал? Напиши, что видела его! Вот и узнаем тогда, зачем он тебе лапшу на уши навешал.
Сестра резко идёт на попятную:
– Я так не могу. Зачем у человека допытываться о его мотивах? И так же всё ясно – он врёт и видеться не хочет. А значит, между нами уже не всё так искренне и радужно.
– Ну ты и глупая, – тяжело вздыхаю я. – Нет бы всё узнать!
– И ничего не глупая! – злится Ольга. – Это ты мелкая и наивная! Думаешь, всё в жизни так просто и парой слов можно все проблемы решить! Дурочка! – Она бросает на меня недобрый взгляд и быстрым шагом выходит из кухни.
И как так получилось, что виноватой во всём оказалась я? Вроде бы врёт ей Антон, она же сама не хочет его ни о чём спрашивать, но винит почему-то меня – человека, который захотел её поддержать и выслушать…
Утром лицо у Ольги такое опухшее и отёчное, будто она выпила перед сном целое ведро воды. Судя по покрасневшим глазам, сестрица всю ночь рыдала из-за своей несчастной любви, зарывшись лицом в подушку.
Мы обмениваемся достаточно прохладными взглядами, и она уходит на кухню готовить завтрак, а я бужу Леру, и мы с ней умываемся. Несмотря на поздний час, ни Анфиса, ни Инесса ещё не выходят из своих комнат, и только Дима, уже вооружившись смартфоном и оседлав стул задом наперёд, сидит на кухне и играет в очередную стрелялку.
– Мама не спала всю ночь. Крутилась с боку на бок. Вот я и ушёл сюда, как только проснулся. Она, наверное, сегодня поздно встанет, – отвечает на мой вопрос Дима, пока я вожу у него перед носом последней оставшейся в вазочке печенькой. Плата за информацию оказывается достаточной, и брат вновь погружается в виртуальный мир, позабыв о нас.
Когда завтрак уже на столе и мы с сёстрами усаживаемся на свои места, вдыхая аромат манной каши с маслом, Оля первой смотрит на часы на стене и хмурится:
– Инесса давно должна была встать. Ей на работу через полчаса, а она ещё не позавтракала.
– Может, у неё в будильнике батарейка села? – предполагает Лера, положив в свою кашу клубничное варенье и с удовольствием облизывая сладкую ложку.
– Может быть. Варь, разбудишь её?
Я пожимаю плечами и иду к спальне Инессы. Приоткрыв дверь, осторожно заглядываю в тёмную комнату. Портьеры сдвинуты так плотно, что в помещение не проникает ни один лучик света. Тётушка всегда любит спать в полной темноте, и я первым делом раздвигаю занавески, чтобы разогнать мрак.
Инесса лежит на спине, её крепкие белые руки вытянуты поверх пледа. Лицо умиротворённое, как у ангела, и мне даже не хочется будить тётушку, настолько она спокойно спит.
Но за опоздание на работу начальство её не похвалит.
Я забираюсь на кровать и слегка касаюсь запястья Инессы, чтобы её разбудить не испугав. Но рука тёти оказывается холодна как лёд. Я хмурюсь и сжимаю запястье крепче. Инесса никак не реагирует. И только тогда, заметив, что её грудь не вздымается, я сразу же обеспокоенно прикладываю ладонь к её губам, надеясь уловить дыхание.
Его нет.
Инесса мертва.
Глава 6Участь семьи
Этот страшный день – день прощания с Инессой – я запомню до конца своей жизни, потому что нет ничего хуже, чем видеть, как твоего самого родного и любимого человека кладут в гроб, чтобы потом опустить в чёрную влажную землю и закопать навсегда. И с каждой горстью земли, брошенной на крышку, мне всё больше и больше кажется, что происходящее – лишь ужасный сон, и я непременно сейчас проснусь: ведь не может же это случиться в реальности. Ведь тётушка Инесса была ещё так молода, полна сил и энергии! Как она могла умереть?! Как могла оставить нас с Лерой и Олей на попечение своей озлобленной угрюмой сестры?!
А земля всё стучит и стучит по крышке гроба, а слёзы всё льются и льются у меня по щекам. Это так несправедливо. Ещё вечером мы вместе ужинали, обсуждали что-то с улыбками – а уже утром Инессы не стало. Люди не должны так внезапно покидать эту жизнь. Потому что теперь мне кажется, что я ей чего-то недодала, что недостаточно проводила с ней времени, что редко говорила ей, как сильно её люблю, редко обнимала. Сейчас мне так хочется повиснуть у неё на шее и расцеловать, но я уже лишена этой возможности навсегда. И осознание этого заставляет меня вновь и вновь заходиться в слезах.
Даже Лера с Олей не могут перестать плакать. И я вижу в их глазах отражение своих мыслей и главный вопрос – как же так?!
Анфиса с нами больше не разговаривает. Иногда вижу, что она сглатывает слёзы, но в целом на её лице больше смятения и опустошённости, чем горя. Не знаю, что у неё на душе, да и знать не хочу. Она будто отгородилась от нас с сёстрами и даже от Димы, поставила незримую стену отчуждения и живёт теперь сама по себе.
Хорошо хоть нашла в себе силы организовать похороны, пусть они и получились очень скромными и какими-то скомканными. Тётя практически никого не позвала, на кладбище приехали лишь коллеги Инессы из библиотеки и несколько её старых подруг. А знакомых у Инессы было гораздо больше: она всегда с удовольствием заводила дружеские отношения, окружала себя энергичными и общительными людьми. Но Анфисе не было дела до этого списка – она пригласила первых десять человек из телефонной книги сестры – и на этом успокоилась. Это кажется мне ужасной непочтительностью по отношению к Инессе. Ведь она наверняка бы хотела, чтобы все её знакомые имели возможность попрощаться с ней в последний раз.
Домой с кладбища мы едем молча. Лера кусает завязки воротника на своём чёрном платье, Дима мнёт пальцы, Оля, упёршись лбом в окно, безучастно смотрит вдаль, а я сверлю глазами затылок Анфисы, сидящей в такси на переднем сиденье. Она ловит в зеркале заднего вида мой горящий взгляд и сразу же отворачивается. Мне хочется сказать ей много нелестных слов, но я не нахожу в себе сил. Со дня смерти Инессы их вообще, кажется, не прибавляется: всё уходит на слёзы, беспокойное ворочание в кровати по ночам и бесцельное хождение по опустевшему гнезду. Без тётушки Инессы оно словно стало совсем другим. И если в остальных комнатах я ещё чисто механически убираюсь, чтобы хоть чем-то занять руки и голову, то в спальню Инессы даже не могу зайти. Мне кажется неправильным переступать этот порог, где вся комната ещё хранит дух умершей, где стоят её любимые вещи и книги, где царит привычный полумрак и на стенах висят старые фотографии родственников. Без Инессы эта комната больше похожа на склеп, где не хватает лишь гроба, и находиться там мне физически больно.
Едва мы возвращаемся домой после похорон, на душе становится ещё тяжелее и беспросветнее. В гнезде в воздухе летает пыль, она переливается в солнечных лучах, пробивающихся из зашторенных окон, а по полу стелется узкая светлая дорожка со стороны кухни. Но всё это так не важно, всё это так обыденно.
– Я должна вам кое-что сказать, – неожиданно подаёт голос Анфиса, пока мы молча разуваемся в прихожей. Она делает движение кистью, приглашая нас в её комнату, и растворяется в темноте своей спальни.
Мы с сёстрами и братом ныряем следом и усаживаемся на раскладной диван Димы, стоящий в углу. Тётя зажигает одно из настенных бра, чтобы не раздвигать занавески в своей тёмной обители, и останавливается перед нами как мрачный дух, исполненный скорби.
– Теперь, когда моей сестры больше нет, обязанности старшей в гнезде переходят ко мне, – без особенной уверенности в голос