Но, как выясняется, от затворничества Анфисы всё в гнезде начинает меняться не в лучшую сторону. Вместе со статусом старшей в семье и медным ключом на плечи нашей тёти легли ещё и обязанности по сохранению порядка в доме. А поскольку Анфисе явно безразлично, что станет с нами и квартирой, гнездо начинает гнить. Когда старшая не заботится о доме, забывает о своих домочадцах и ставит собственные душевные переживания выше проблем семьи, гнездо это сразу чувствует. Оно насквозь пропитывается горечью и равнодушием и начинает разрушаться.
В пятницу на потолке в ванной комнате впервые появляются чёрные пятна плесени, которые не выводятся никакими средствами, сколько я их ни тру щёткой и ни сбрызгиваю всякой химией. На следующее утро пятен становится в несколько раз больше, а к понедельнику они уже полностью покрывают весь потолок и медленно выползают в коридор и прихожую. На кухне начинают обрастать чёрной плесенью огромные многолитровые кастрюли, уже года два стоящие наверху кухонного гарнитура, меркнет и темнеет некогда яркий абажур люстры, а на подоконнике одно за другим высыхают и опадают растения Инессы. Последние мне особенно жалко. В память о тётушке после её похорон я старалась каждый день приглядывать за фиалками и цикламенами, но они буквально за один день осыпаются жухлыми листочками, а засохшие цветки опадают на подоконник. Мне ужасно обидно, что я даже цветы не сумела уберечь от смерти.
Борясь с наступающей гнилью, медленно, но верно захватывающей все комнаты квартиры, мы с сёстрами кое-что упускаем из виду. Поскольку Анфиса больше не принимает участия в жизни семьи, через полторы недели у нас окончательно заканчивается еда в доме. Первое время мы питаемся скромными запасами, хранимыми Ольгой в кладовке. Потом Дима любезно сообщает нам о тайнике с деньгами в старой комнате Анфисы, и на эти деньги Оля закупает макарон и крупы ещё на какое-то время. Но так не может продолжаться вечно. Тётя больше не занимается гаданиями, денег в доме уже нет, и через какое-то время старшая сестра за скудным ужином сообщает нам с Лерой и Димой печальную новость:
– У меня осталась одна гречка… С завтрашнего дня будем есть только её.
– Как же так? – выдыхаю я, ковыряя вилкой последнюю порцию макарон, сдобренных ложкой разбавленного водой кетчупа.
– Я не хочу голодать, – страдальчески говорит Дима. За последнее время он даже немного похудел из-за нашей вынужденной диеты. Когда в доме закончились все сладости, печенье и конфеты, он несколько раз пытался достучаться до матери, рассказывая ей, какие страшные лишения вынужден терпеть. Но Анфиса молчала, будто позабыв о сыне, и вскоре Дима, смирившись, соглашался есть уже буквально всё, что ему давали, начиная от столь нелюбимой куриной печени и заканчивая жёстким овсяным печеньем, которое из остатков крупы однажды испекла Оля, сжалившись над братом и Лерой, тоже захотевшей чего-нибудь сладкого.
– Голодать никто не будет, – чуть повысив голос, говорит Ольга. – Завтра я иду на работу – раздавать флаеры с рекламой у метро. Обещают оплату за каждый час. Совсем немного, но нам хватит, если будем экономными.
Я вижу, как нелегко ей даются эти слова. Она ещё никогда в жизни не работала. Ей ведь всего пятнадцать, да и скоро летние каникулы закончатся… Как мы будем выживать тогда, когда начнётся школа? Ей ведь в этом году ещё и экзамены сдавать. Но деньги действительно нужны.
– Я могу пойти работать с тобой, – решаюсь я. – Вдвоём мы раздадим намного больше!
– Нет, Варька. – Оля непреклонна. – Туда берут только с четырнадцати лет, с паспортом, а ты останешься в гнезде за главную. На тебе Лера, Дима и всё хозяйство. Иначе эта чёрная плесень, расползающаяся по квартире, скоро сожрёт нас всех.
Сестра косится на почерневший потолок. Куски некогда белой штукатурки время от времени падают на пол, а под ними виднеется ещё один слой черноты. Скоро плесень перейдёт на стены. Неужели нам придётся жить в этом гниющем доме? Или сбежать из собственного гнезда и оказаться на улице без еды и крыши над головой?..
– Что с нами будет? – озвучивает Лера главный вопрос, который вертится в голове у всех нас. – Анфиса о семье больше не заботится. Она забыла о доме и о вредителях и постоянно пребывает будто в каком-то сне… Похоже, мы теперь сами по себе.
– И в этом нет ничего страшного или дурного, – добавив в свой голос чуточку твёрдости, отвечает ей Ольга. – Инессы и мамы больше нет, Анфиса растворилась в своём горе. Но у нас есть крыша над головой, есть мы все друг у друга. Мы живы, здоровы и полны сил. Мы тоже можем подрабатывать. Можем сами охотиться на древоточцев, раз уж нас достойно обучили только этому… Мы должны жить дальше, несмотря на все трудности, несмотря на этот распроклятый договор с Царём Леса и несмотря на то, что нас все бросили. Мы должны жить дальше ради самих себя, ради того, что у нас осталось…
– А что у нас осталось? – не особенно проникнувшись речью Ольги, спрашиваю я. – Скоро даже крыши над головой не будет. Нам станет нечем платить за квартиру, плесень и гниль сожрут все комнаты, и в доме не найдётся и крошки. Кому мы тогда будем нужны, бездомные и голодные?
– Друг другу в первую очередь! – непоколебимо заявляет старшая сестра, и я вижу уверенность в её глазах. – Мы вместе. Мы сплочённая семья. И даже потеряв гнездо, мы останемся вместе. К тому же если разрушится это гнездо – мы найдём новое. Дом не там, где мы прописаны, а там, где живёт наше сердце, где обитают дорогие нам люди. Если захотим, то найдём себе другой дом, и он станет нашим новым гнездом – без плесени, горечи и взаимных обид!
Мне нравятся строгость и убеждённость в её голосе. Если бы медный ключ, открывающий двери любых измерений, не висел сейчас на шее у Анфисы, я бы с радостью признала Ольгу новой старшей в нашей семье. Она всегда готова взять на себя ответственность за всех нас, потому что её так воспитали, и именно за ней я готова пойти куда угодно. Но реальность такова, что старшая в гнезде – Анфиса, заточившая себя в темницу собственных чёрных мыслей и отрёкшаяся от семьи. И мы с этим ничего не можем поделать – только наблюдать, как эта женщина невольно разрушает наш дом и обрекает нас на выживание.
На следующий день с самого утра Ольга отправляется на свою первую работу. Мы все вместе провожаем её в прихожей, желая удачи, и смотрим, как она исчезает в темноте прохладного подъезда, совсем как взрослая отправляясь зарабатывать деньги.
Я чувствую, что должна как-то поддержать Ольгу. Она решила ради всех нас трудиться в поте лица, и мы должны отплатить ей тем же. Кажется, Лера и Дима со мной согласны, поскольку на моё предложение отмыть дом до блеска оба соглашаются довольно быстро. Впервые за последние недели мы решаем сделать в гнезде генеральную уборку, впустить в нашу мрачную обитель побольше света и вместе с пылью изгнать отсюда горькие мысли о потере.
Занавески во всех комнатах раздвинуты, окна распахнуты, и свежий воздух с летним зноем и запахом травы врывается в гнездо, наполняя его теплом. Мы подметаем полы, отскребаем плесень в тех местах, где дотягиваемся до неё, вытираем пыль и отмываем зеркала и окна. Сквозь чистые стёкла свет проникает охотнее, и в доме становится свободнее дышать – волна свежести проносится по всем комнатам.
По всем, кроме одной.
Запертая спальня тётушки Инессы, уже целиком и полностью перешедшая к Анфисе, по-прежнему остаётся тёмным пятном на карте нашей квартиры. Пока я шпателем счищаю плесень в углу коридора, в голову мне настойчиво лезут тревожные мысли. Последние несколько дней, сколько бы я ни прислушивалась, никаких звуков из спальни не доносилось. Раньше я хотя бы могла определить, когда Анфиса с помощью ключа покидала гнездо, когда она спала, а когда бодрствовала, но теперь из-за двери давно уже не слышится ни единого звука.
Отложив шпатель и сырую тряпку, я подхожу к комнате Анфисы и прижимаю ухо к гладкой поверхности двери. За ней – глубокая всеобъемлющая тишина. Я собираюсь с духом и стучу костяшками по косяку.
– Тётя?.. Тётя? Ты здесь? – негромко зову я Анфису.
Ответа нет, а дверь, как и в мои предыдущие попытки достучаться, заперта изнутри на вертушок. На что я вообще надеюсь? Ясно же, что она просто вычеркнула нас с сёстрами и Диму из своей жизни и, видимо, собирается прожить отмеренные ей десять лет в одиночестве, запершись в тёмной спальне. Хотя всё это как-то странно и неправдоподобно. Я никогда не замечала у Анфисы тяги к отшельничеству, да и не настолько сильно, по моему мнению, она любила Инессу, чтобы так убиваться из-за её смерти.
– Анфиса, у нас закончились деньги и еда в доме, – неожиданно решаюсь поделиться с ней я, приникнув к щели между дверью и косяком. – Ольге пришлось устроиться на работу. Сегодня она первый день раздаёт флаеры у метро. Нам бы очень пригодилась твоя помощь, тётя…
Я не знаю, что ещё сказать. Во мне по-прежнему теплится надежда добиться от Анфисы внятного ответа, освободить её из плена этой комнаты, где она сидит как в узилище, будто не по своей воле. Даже несмотря на всё её поведение и явную нелюбовь к нам с сёстрами, я верю, что семья для неё всё-таки что-то значит. Она жила с нами столько лет, считая гнездо и своим домом тоже, она может быть хорошей тётей. Где-то в глубине души я верю в это.
– Выйди, пожалуйста, из комнаты. – Я зажмуриваю глаза. – Ты слышишь меня, Анфиса? Если слышишь, то, пожалуйста, выйди… Нам… Нам очень непросто сейчас. Нам нужна старшая в семье. Не бросай нас, пожалуйста…
Я растираю кулаками заслезившиеся глаза. По ту сторону двери по-прежнему тихо. Может, её вообще нет в комнате? Для кого тогда я тут распинаюсь?
Я приникаю глазом к замочной скважине. В нашем доме такие есть абсолютно у всех дверей, хотя ключей от них никогда не было. Это сделано исключительно для того, чтобы старшая в семье могла использовать медный ключ в любой точке квартиры. Кажется, так было заведено в гнезде ещё задолго до нашего с сёстрами рождения.
В узкую скважину совершенно ничего не видно, и я ложусь на паркет, надеясь разглядеть что-нибудь через щель под дверью. Едва мои глаза привыкают к темноте спальни, я вздрагиваю. В горле застывает крик.