х.
Маан почувствовал себя жуком, оказавшимся под колесом автомобиля. Невероятная тяжесть навалилась на него, угрожая расплющить, превратить в мокрое желтое пятно. И он был беспомощен, сознавая это. Его сила была бесполезна, а запас выносливости стремительно истощался. Вскоре он превратится в безвольную тряпку, полностью утратив способность сопротивляться, и тогда Гнилец размажет его в кашу.
Побеждает сильнейший. Он знал это, когда ввязался в этот безнадежный бой. Он получил то, что заслуживал. А ведь в схватку его бросило неистребимое человеческое начало со свойственной ему безумной самонадеянностью. Часть Гнильца, распоряжавшаяся его разумом, с самого начала твердила ему о тщетности этой попытки, пыталась увести его от опасности. Но он не слушал ее, предпочитая доверять столько раз подводившему его слабому и беспечному человеческому мозгу. Мысль об этом была невыносима.
Мир вокруг стал сереть, обрастая вибрирующими фиолетовыми пятнами. Маан понимал, что это значит — тело сдает свои последние рубежи обороны. Есть предел, за которым сопротивление невозможно, и сейчас он пересек эту черту. За ней — смерть. Ровная серая гладь полного небытия. Окончание всего. Тело сдавалось, да и не существовало уже этого тела как единого механизма, оставалась лишь совокупность истекающих кровью органов, держащихся вместе.
Дальнейшая борьба была не только бесполезна, но и невозможна. Маан ощущал себя комом агонизирующей плоти в чужой хватке, и даже сопротивлением это назвать было нельзя — сопротивлялась лишь его твердая оболочка, уже готовая развалиться как орех в щипцах. Безошибочный инстинкт говорил ему, что это конец. Хватит мучить тело — оно служило, пока могло, и делало это безукоризненно. И нет в этом его вины. Просто в этой схватке он был слабее. Закон природы, против которого нельзя бунтовать. Но что-то заставляло Маана рвать свое тело в клочья, продолжая эту бесполезную пытку. И он понимал, что именно. Опять проклятая человеческая самонадеянность, деятельное безумие, которое на протяжении тысячелетий швыряло человека в самые безрассудные, опасные и безнадежные авантюры.
Извечное человеческое проклятье. Теперь оно не дает ему даже умереть без лишних мучений. Маан проклял его, наблюдая за тем, как мир отдаляется от него. Это было даже красиво. Серость окружающих предметов обретала необычную глубину, окрашиваясь в какой-то новый, прежде не существовавший, оттенок серого. Наверно, так ощущает себя человек, делающий последний глоток кислорода — и все равно продолжающий барахтаться, даже зная, что через секунду над ним сомкнется свинцовая поверхность воды.
Мир начал мягко пульсировать и Маан смотрел на это почти с умиротворением. Даже тупые резцы боли, разрывающие его на части, сейчас отступили.
Но какая-то мысль продолжала терзать его умирающий мозг, посылая в него яркие сполохи. «Успокойся, — сказал ему Маан, засыпая, — Успокойся, слышишь, ты…». Но он не успокаивался, он что-то требовал, о чем-то кричал. Бесполезный смешной человеческий мозг, такой нелепый в своей отчаянной жажде жизни. В мире, которого Маан уже почти не видел, он оставил какую-то мысль, какую-то важную мысль, которую ни в коем случае нельзя было бросать. Что-то важное. Что-то про тонущего человека…
Кислород.
В этой мысли не было смысла — просто бессмысленный сигнал гибнущего мозга. Но Маан вдруг встрепенулся, заставив гаснущий мир не пропадать. Что-то важное было сокрыто в этом странном слове. Что-то имеющее отношение к нему и происходящему вокруг.
Кислород. Баллоны. Стеллаж.
Маан заставил свои руки напрячься в последнем усилии. И они неожиданно подчинились, хотя тело, из которого они росли, было смято и раздавлено. Как честные слуги, они выполняли приказы до конца. Даже те глупые бесполезные приказы, которые отдавал человеческий мозг. Маан оторвал тело от земли и вместе с собой — приникшего к нему Гнильца. Он повернул голову, для чего потребовалось невероятное напряжение, и в обступавшем его густом сером тумане вдруг неожиданно четко и ясно увидел то, о чем думал. Обломки массивного стального стеллажа, срезанные ударом гибкого хлыста. Пустые кислородные баллоны выкатились из него, оставив лишь жалкие остатки конструкции — вертикальные и горизонтальные остро обрубленные штыри. Это выглядело как орудие пытки, созданное какой-то далекой и негуманоидной цивилизацией.
Маан вонзил лапы в пол и сдвинул с места тело. Намертво прижавшийся к нему Гнилец не обратил внимания на это движение. Им управляло чутье зверя, а оно говорило, что противник уничтожен практически полностью, и это не более чем агония. То самое чутье, которое никогда не ошибалось.
Единственное, чего боялся Маан — что сил не хватит на последний рывок. Что он свалится в метре от цели. Это было бы вдвойне обидно. Но тело сделало это. Шипастый каркас оказался совсем рядом. Маан видел выпирающие из него обломанные штыри, ржавые снаружи, но сверкающие в месте среза. Гнилец, висящий на нем, не видел их, да и не хотел видеть. Чутье самой Гнили говорило ему, что он победил, и на агонию противника можно не обращать внимания. Гниль выводила лучших хищников во Вселенной, и она знала в этом толк. Древняя, как сама Луна, Гниль, должно быть, была старше человека на миллиарды лет. По сравнению с ней он должен был выглядеть примитивным организмом, вся жизнь которого длится несколько дней.
«Но, возможно, — подумал Маан, перенося вес тела и поднимая тело вертикально, насколько позволяли руки, — возможно, Гниль кое в чем и ошибается. Возможно, ей стоило бы изучить человека получше».
Он рухнул на остов стеллажа. Обрубные штыри вошли в гладкую спину Гнильца, прижавшегося к Маану, почти на всю свою длину — прежде чем трубы согнулись под их общим весом. Он услышал негромкий хруст. Внутри тело Гнильца оказалось мягче, чем снаружи. Из него не вылилось ни капли крови, но в тех местах, где его пронзила сталь, выступило что-то густое, коричневое и липкое, напоминающее тягучую древесную смолу.
Несколько секунд Маану казалось, что Гнилец даже не заметил этого — его губительная хватка не ослабла, не умеющее передавать эмоций рудиментарное лицо тоже не преобразилось. Это могло означать, что Гнилец гораздо крепче, чем можно было представить. Это могло означать, что даже последний его безрассудный рывок был напрасен. Это могло означать, что глупо надеяться на чудо.
Гнилец закричал. У него не было рта или чего-то похожего на рот, но от его крика Маан едва не потерял остатки сознания. Это был даже не крик, но что-то оглушающе-громкое, утробное, нечеловеческое. Хлысты, оплетавшие Маана, вдруг распались, рассыпались в разные стороны и затрепетали в жуткой хаотической пляске, с шипением полосуя воздух и рассекая лежащие вокруг каменные осколки и остатки стеллажа. Некоторые удары достигали Маана, но уже не представляли для него опасности, большая часть из них уже неспособна была пробить кожу.
Маан, пошатываясь, поднялся. Его тело было покрыто кровью и иссечено так, точно его прокрутили в огромной мясорубке. Но оно вновь подчинялось ему и ждало приказов. Рожденное Гнилью, это тело обещало ему служить до самой смерти. Маан опустил взгляд на верещащего, беспорядочно хлещущего хлыстами Гнильца. Его раны были не смертельны, но достаточно серьезны чтобы повергнуть его в глубокий, как бездонные лифтовые шахты Сырой Долины, болевой шок.
— Дурак… — пробормотал Маан, занося лапы, — Если… увидишь Гниль, передай… передай ей мою благодарность.
Он ударил обеими лапами сразу, целя в распластанного под ним Гнильца. Тяжелые когтевидные кулаки, с легкостью дробящие камень, вспороли покрытое мелкой черной чешуей тело, точно это был наполненный водой длинный узкий бурдюк. Гнилец засучил хлыстами, но вряд ли это было попыткой ударить его. Скорее всего — безотчетным движением умирающего существа. Маан надеялся, что он способен испытывать боль.
А затем он напряг лапы и потянул их в разные стороны. Гнилец затрещал, и на мгновение даже показалось, что в его пустых желтых глазах, равнодушных как пузыри, вдруг появится подобие чувства. Их взгляд какое-то время казался задумчивым. Но это, конечно, было лишь иллюзией.
Маан разорвал Гнильца пополам и бросил остатки оземь. Те еще извивались, хотя уже не были единым целым. Тонкие хлысты дрожали, чертя в пыли беспорядочные кривые. Сейчас они казались ломкими и слабыми. Внутри Гнильца не оказалось костей или чего-то, что походило на них — только вязкая коричневая жижа и бело-розовые потрохов, чье предназначение Маана не интересовало. Он стоял и смотрел на своего умирающего врага — сам трясущийся от боли и усталости, едва владеющий телом.
Победил слабейший. Победило бессмысленное упорство и безумная самонадеянность.
В который раз за последние миллионы лет.
ГЛАВА 15
Сложнее всего было начать двигаться. Тело отказывалось подчиняться, оно истекало кровью и было переполнено болью настолько, что ощущалось одной огромной раной. Но Маан знал, что погоня не закончена. Охота продолжается. А значит, ему надо уходить, если он хочет прожить еще немного. Это было трудно. Он шатался, едва удерживая равновесие, пол под ним был мокрым от крови. Застывая, она образовывала тускло-желтую корку. Маан уперся дрожащими от напряжения лапами в пол и потащил свое тело вперед, мимо разорванных останков Гнильца, уже переставших шевелиться. Пустое треугольное лицо с глазами-пузырями глядело в потолок. Оно не видело Маана и не интересовалось им.
Первый шаг был труднее всего. Поначалу Маану показалось, что он не сможет сдвинуть тело с места. Сил хватало только на то чтоб оставаться в сознании, и ни каплей больше. После схватки, из которой он вышел хоть и полумертвым, но победителем, ему нужен был отдых. Долгий отдых. Он должен дать покой изувеченному телу, хотя бы на время. Нельзя терзать его дальше.
Но Сырая Долина за его спиной полнилась все новыми звуками, никогда прежде не звучавшими под высокими каменными сводами. Она больше не была безлюдна, в этих обрывках звуков, приглушенных длинным тоннелем, Маан различал следы присутствия множества людей. Эти люди не стояли на месте, судя по всему, они прочесывали каждый квадратный метр, и он не сомневался в том, что именно они ищут. Сырая Долина была велика, но при грамотном подходе, обладая достаточным количеством людей и акустическими радарами, можно прочесать ее за несколько часов. А может, его потайной