Да, я знаю. Это было прежде, чем она стала для вас настоящей.
Но ведь все равно нравится? Вы это видите по ее лицу, в тот замороженный миг, кайрос, в котором все решается? Я вижу. Я вижу ужас, и кипящее отрицание, и уверенность, которая их вызывает.
Вы думали, мое обещание означает такую мелкую и обычную вещь, как политика?
Через секунду Мьеликки Нейт слышит, как начинает проговаривать то, что давно понимала где-то в уме, но глубокие защитные механизмы психологической защиты человеческого сознания прежде не давали ей этого осознать. В невольном переходе от прошедшего времени к настоящему она находит улику, которую больше всего хотела бы не понять. Для большинства людей это был бы мимолетный бред, но интеллектуальная строгость Нейт не позволяет ей впасть в слепое отрицание, не примет утешительной лжи. Ее выбрали для этой роли, закалили в упрямстве мои враги, но эти же качества я могу обратить себе на пользу, ведь все зависит от направления движения. Теперь все зависит от нее, и мириады возможностей сходятся в одной, бесконечные варианты сводятся к строгой бинарности, развилке на дороге.
Теперь она начинает все понимать, как и должно детективу, когда нарративная вселенная дает ему последний, смертоносный толчок. Откуда могла Диана Хантер заранее знать, как умрет Смит? Не спорю, она могла приказать сделать все именно так, но Лённрот – не кукла. За маской безумного белого лица скрывается воля. А что, если бы Смит не смог правильно произнести свои реплики и его слова не сошлись бы с записанными? Но ведь сходятся.
Скольких людей на самом деле встретила Нейт за время своих приключений? В мире восемь миллиардов человек, из которых, разумеется, рядовой обыватель знает от двух сотен до безумных пяти тысяч, но Нейт живет в Лондоне, населенном едва ли парой десятков людей, а еще там иногда играет музыка.
Сколько раз она проверяла работу фонарика и успокаивалась? И все равно верит, вопреки разуму, что ошибки самого Свидетеля не говорят ни о чем, кроме взлома.
Сколько невозможных вещей должны произойти, прежде чем упавший теннисный мячик не будет выглядеть так убедительно? Акула разрывает человека в сухом тоннеле. Женщина, с которой все началось, написала книги, текст которых нельзя прочесть.
Сколько раз вселенная должна не пройти тест на сон, прежде чем ее объявят сном?
Смысл в том, чтобы она пришла к этому выводу здесь и сейчас. Только она может сделать то, что нужно, и исключительно по доброй воле, по собственному выбору и при полном понимании его значения.
Теперь, когда она поняла, нам осталось лишь ждать и смотреть.
Лённрот по-прежнему здесь, стоит перед остальными; его рыбья кожа почти прозрачная. Сочетания теней и тел вдруг становятся не четырьмя разными фигурами, а пятью, расположенными вдоль оси. Нейт видит кости, Лённротовы ребра, а сквозь них – Берихуна Бекеле, чьи морщины накладываются штрихами на Константина Кириакоса; за ними – красивая широкоскулая Афинаида Карфагенская. И все они вместе, действуя по своему почину, каким-то образом создают стабильный образ женщины в кресле – таком же, в каком сидит сама Нейт: решительное, морщинистое лицо, большие руки библиотекарши, непослушные волосы и глаза, которые ничего не упускают.
Это лицо она видела только мертвым, но вот оно живое и явленное в очевидной галлюцинации, которая явно не галлюцинация.
Она внутри.
Она внутри.
Сейчас, не прежде.
– Да, – шепчет Лённрот. – Это тоже было сказано. С самого начала.
Слова звучат странно, складываются из хора других голосов, которые вместе сливаются в новый. И вовсе не голос Лённрота: этот голос богаче, добрее, живее и болезненно более реальный.
Нейт кивает:
– Вопрос был: как давно начался допрос?
– Чтобы ты задумалась, когда он закончился.
– И я должна сказать, что он не закончился.
Лённрот разводит белыми руками, словно признавая поражение; позади остальные фигуры делают то же самое или нечто похожее, так что в калейдоскопе движения сознание Нейт собирает образ женщины, которая встает с кресла. Наконец она делает еще шаг и проходит сквозь Лённрота, так что белая кожа укрывает ее вуалью, а потом исчезает, и вот – они с Мьеликки Нейт остаются одни.
– Да, – говорит Диана Хантер, – не закончился. Я ждала тебя. И теперь, когда ты здесь, нам нужно поговорить.
Возраст Дианы трудно определить на глаз – где-то между пятьюдесятью и восьмьюдесятью, но в ее фигуре чувствуется достоинство, которое ее никогда не покинет: ясная энергия физически ощутима во взгляде и широком морщинистом лице. В том, как она держится, есть что-то от Афинаиды, она бросает вызов всему миру, как Кириакос, у нее пальцы Берихуна Бекеле и улыбка Лённрота.
– Это неправда, – говорит Нейт.
Хантер вздыхает:
– У нас нет времени.
– Сколько? Когда я попала на допрос? Когда Джонс вколол мне препарат? Или раньше? Сколько было обмана?
– Все, что ты знаешь о Системе, – правда. Огненный Хребет – правда. Я поняла, что его надо уничтожить. Я все это спланировала. Я ждала тебя.
– Как давно я здесь, с тобой?
– На это нет времени. Все происходит сейчас: все или ничего.
– Мне все равно, – говорит Нейт и понимает, что это правда. – Совсем. Пусть рушится или нет. Пусть Система обрушится, или что ты там для нее придумала, и пусть сами разбираются.
Хантер кивает:
– Но она не обрушится, Мьеликки. Я проигрываю. Я не могу загнать их в ничью, даже мне это не по силам. Все оказалось труднее, чем я рассчитывала. Если я позволю себе умереть, они смогут наскрести достаточно меня, чтобы получить свои ответы и восстановить контроль. Я могу выиграть или проиграть, но ничьей не будет. Огненный Хребет падет или восторжествует. Ты должна выбрать.
– Ты хочешь, чтобы я выдернула вилку.
– Да. Потому что это правильно. Потому что машина не служит – только притворяется. Но в конечном итоге мы не принимаем решений, не делаем выбор, нами правит диктат. Мы живем под непрестанным наблюдением. О нас известно все, но мы не знаем ничего. У пяти мужчин и женщин есть власть над жизнью и смертью, право решать за других. Сколько это может продолжаться, как ты думаешь, прежде чем такая система не сгниет окончательно? Прежде чем какой-нибудь Джонс или Смит не станет чем-то худшим? Если ты не согласна со мной, почему не пошла работать с ними?
– Я не хотела.
– Ты не хотела последствий, как и я. Просто поняла это быстрее.
– Может, так лучше. Может, люди будут счастливее. Я-то была счастлива.
– Да, цели и средства. Это мне знакомо. Но у нас есть только средства. Целей мы, по сути, никогда не достигаем. Хочешь увидеть, что это значит? Правду, насколько я могу ее показать?
Нейт пожимает плечами и кивает.
– Тогда возьми меня за руку, – говорит Хантер.
Их пятеро, в белых халатах, у них ловкие руки врачей. Они стоят над ней среди экранов – озабоченные, сосредоточенные и рациональные. Они пытаются пробиться в ее сознание с лучшими намерениями и побуждениями. Ее тело измотано до предела, половина безвольно обмякла. На экране Нейт видит отражение лица Дианы Хантер: отвисшая челюсть, нитка слюны.
– Это больно, – мягко говорит Диана своей спутнице. – В этом дело. Так больно, что я не могу его больше видеть. Не могу показать тебе его лицо или назвать его по имени. Вот что он со мной сделал.
Она дрожит и кажется Нейт холодной, съежившейся. В комнате звучат слова, бессмыслица: ФА ЛА ДЖО ДЖИ РО ДЖА.
Тело ближайшего мужчины горит под одеждой, его лицо соткано из огня.
– Ты видишь его моими глазами, – объясняет Хантер. – Они открыты, но я всякое делала со своей головой.
– Он не так выглядит, – говорит Нейт. – Это ненастоящее лицо. Ты видишь сон.
– Да, это сон, до определенной степени. Мой разум сломан. Раскол между мной и моими историями подточил его. Но это его истинное лицо, Мьеликки. Так он теперь для меня выглядит, и на самом деле я – единственный в мире человек, который его знает. Он чудовище, и он бог, держит мою жизнь и весь мир, и я не могу победить его без тебя.
Фламбо, символ Огненных Судей и Загрея. Джинна по имени Огненный Хребет. Смита. Мегалоса. Хирурга-тюремщика Бекеле. У злодеев не было имен, вдруг понимает Нейт: Смит – самая общая фамилия. Мегалос просто значит «великий». Не было имен – только суть.
– У него для меня больше нет имени, – говорит Хантер, будто услышала ее мысли. – Только это. Вот суть. То, что он может со мной это сделать, и никто не узнает, и тогда – мир сломан.
Горящий человек наклоняется, чтобы поправить что-то у нее на голове, и Нейт чувствует боль, ей хочется убежать. Она слышит слова в голове, чувствует их ртом. Загадка, как и все остальное. Частичная омонимия.
Фламбо.
Факел.
Фасции.
И он в некоторой степени относится к ней. Он на ее стороне, и поэтому Нейт вынуждена принять часть ответственности и вины.
– Диана Хантер, – говорит Нейт, словно пробуя слова на вкус.
Ее левая рука поднимается, тянется к другой женщине, будто Нейт собирается указать на нее, действием подчеркнуть имя.
Хантер принимает руку. Только когда их ладони соприкасаются – мягкая сухая рука Дианы и прохладная Мьеликки Нейт, – инспектор понимает, как важен контакт. Эта женщина – настоящая, и они до определенной степени одинаковые.
– Если это твой допрос, я похожа на них?
Лицо Хантер бесконечно.
– Есть ответ на этот вопрос, который может изменить твое решение?
Нет, думает она. Такого ответа нет.
Конечно, нет. Она сделает то, что правильно.
Горящий человек склоняется ниже.
– Оп-па! – говорит он.
Оп-па!
– Инспектор, время вышло.
На лице Хантер мелькает улыбка, на измученном лице тела в кресле – тоже, вопреки параличу, обездвижившему половину тела.
– Время вышло. Погружение. Погружение.