И, поблагодарив хозяев за угощение, Оксана ушла. Вместе с ней ушла и безухая овчарка.
За деревней рос огромный калиновый куст, цветший теперь и источавший сильный горьковатый дух. Запахи калины, клевера и ещё каких-то не то трав, не то цветов, мешались в один пьянящий аромат. И воздух, вмещавший в себя такое множество запахов, казался необыкновенным густым и горячим напитком, пить который хотелось маленькими глотками, чтобы не обжечься и насладиться букетом.
Под калиной жил своей жизнью пруд. Подойдя ближе, девочки увидели рыбок, высовывавшихся наружу и оставлявших после себя разбегающиеся круги. Кричали, как безумные, сочно-зелёные лягушки, водомерки выписывали лапками сложнейшие, невиданные узоры. Чуть в сторонке стояла красная церковь. Костлявая, с торчащими во все стороны ржавыми железяками и ветками какого-то кустарника, росшего на крыше, она уныло смотрела на своё отображение в пруду и на девочек не обратила никакого внимания. Пройдя гуськом по узкой тропке, вытоптанной среди лопухов и кустиков пижмы, девочки вышли к старому серому колодцу. Отсюда можно было видеть далеко окрест: деревня, как и множество других деревень, расположилась на холме. Зелёные перелески, ярко-жёлтые островки сурепки, лиловый дымок колокольчиков – всё это весело, по-летнему, переливалось, играло и порождало безотчётную радость и предвкушение чего-то хорошего, что обязательно должно случиться. И почему-то хотелось петь, смеяться, верить, что нет плохих людей, и что жизнь – это праздник от рождения до смерти…
Там, где небо касалось земли, девочки увидели спину дракона. Это холмы, поросшие лесом, чернели колючей щёткой. И вдруг дракон шевельнулся и приподнялся. Спина его изогнулась, ощетинилась. Дракон ожил и стал страшен. Один из гребней на его спине оторвался и тотчас разлился по небу чернильным пятном. И жирная, подгоняемая ветром туча поползла навстречу девочкам.
– Дождь будет! – сказала Марина, щурясь на тучу и прикрываясь рукой от солнца.
И девочки врассыпную побежали под горку, туда, где в тени под вербами дремала речка.
Побросав полотенца в траву, спустились к воде. Потоптавшись немного, ощупью, повизгивая и подняв руки, точно оттягивая страшный миг, стали входить в реку. Наконец, Оксана, зажмурившись и сжав плотно губы, плюхнулась на живот и, задрав высоко голову, поплыла по-собачьи. Испуганные неожиданно-громким всплеском, сороки, трещавшие где-то в кустах вербы, вдруг замолчали. Метнулась в сторону стайка лимонных бабочек. Застыли в изумлении золотистые стрекозы. И только смелая коноплянка продолжала насвистывать свою ласковую, чуть грустную, похожую на звуки флейты, песню. Обрызганные Марина и Вера, подались было с громким смехом назад, но спустя минуту уже плыли за Оксаной. Угрюмая, холодная река, не успевшая ещё как следует прогреться, встретила девочек неприветливо. Но они с наслаждением барахтались в тёмной зеленоватой воде, то повизгивая и отфыркиваясь, то переговариваясь ничего незначащими фразами.
Вдруг раздалось первое недовольное рычание.
– Нельзя в грозу купаться – убить может, – очень серьёзно сказала Оксана. И все трое, не сговариваясь, повернули к берегу.
Выйдя на сушу, дрожа и стуча зубами, принялись растираться полотенцами. Опять зарычало. Чернильное пятно расползлось и уже приближалось к деревне. Внутри пятна сверкнула молния. Вдруг как-то сразу потемнело и посвежело. Ветер засвистел в кустах вербы, испугал старую осину, дёрнул за косы берёзку. И швырнул в девочек какими-то семенами. Первые капли, сначала редкие и мелкие, так что непонятно было, идёт ли дождь, или это только так кажется; затем крупные, тяжёлые упали на землю. Исчезли бабочки и стрекозы, смолкли птицы – насторожилась всякая тварь. Стало слышно, как захлюпала, зачавкала вода в речке, как зашептали обрадованные влаге листы и травы. Накинув полотенца на головы, девочки побежали к деревне. А когда дождь застучал по спинам и икрам, они сжались, как будто захотели сделаться меньше, и прибавили шагу.
Зарычала уже совсем близко, прямо над головами, огнедышащая туча. Но, изрыгнув пламя, успокоилась и затихла. А дождь шуршал всё громче и громче...
– Переждём под деревом! – крикнула Вера.
– Нет! Нельзя под деревом в грозу – убить может!
И девочки побежали дальше по мокрой и скользкой траве, балансируя и рискуя на каждом шагу упасть и скатиться вниз к речке. Но вот показались взъерошенные, мокрые, похожие на стайку воробьёв кустики пижмы, и серый, глянцевый от дождя колодец. Здесь девочки разделились. Оксана, жившая на другом краю деревни, побежала к себе.
Не успели Марина и Вера, мокрые и продрогшие, вбежать в дом, как чернильное пятно, точно разбавленное дождевой водой, стало блёкнуть, тускнеть и вскоре расползлось по небу светло-серыми облаками, пробитыми кое-где золотыми иглами лучей. Дождь прекратился, проглянула лазурь, и солнце, показавшись, отразилось в каждой упавшей капле.
Девочек встретила Маринина мама.
– Замёрзли? – она засмеялась. – Вон возьмите, переоденьтесь. Она кивнула на серый, тряпичный диванчик, где приготовлены были пёстрые старенькие, но чистые, а главное сухие, платьица и полотенца.
– Переодевайтесь, чаю попьём.
И вскоре девочки и родители Марины сидели за высоким, покрытым клеёнкой столом и пили чай с баранками и клубникой. Напившись чаю, решили играть в лото. Уговорились, что ставка – рубль. Расселись, раздали карты, разыграли, кому кричать – игра пошла.
Самым азартным игроком оказался Маринин отец. И хоть ставка была невелика, он всякий раз, проигрывая, расстраивался и начинал сердиться. Но стоило ему выиграть, как настроение его тут же менялось. Он аккуратно подсчитывал выигрыш и был чрезвычайно собой доволен. Нацепив на нос очки, он взялся приглядывать за остальными, чтобы не мошенничали.
В лото у цифр так много смешных прозвищ, неизвестно, кем и когда придуманных, что играть в эту игру молча совершенно невозможно.
– У меня «цыганка»!
– Какая «цыганка»?
– Ну... карта такая… счастливая, где все цифры подряд…
– Ха-ха-ха! Это «арапка» называется.
– Ну «арапка»…
– Я кричу! Барабанные палочки, восемьдесят три, пятьдесят...
– Ровно?
– Нет, с полтиной! Как свиньи спят, кочерга, двадцать шесть...
– Стоп, стоп! Какие свиньи?
– Два раза не повторяю! Дед...
– Сколько ж ему лет?
– Шесть!
– Вот так де-эдушка!..
– Да что это за свиньи были?
– Господи! Шестьдесят девять...
– Так бы и говорили...
– Папа! Не запускай глазенапа!
– А что такого? Мы же не в карты...
– Семён Семёныч, три...
– По одной – не ошибётесь!
– Что?! Уже квартира?!
– А то!
И так далее.
Кричали все по очереди, каждый по-своему. Кучка мелочи кочевала от одного игрока к другому. Всякий выигрыш встречался смехом, присвистом и завистливыми вздохами. Играли долго, пока не стало темно в комнате. Чтобы не напустить комаров, свет решили не зажигать, а потому игру пришлось прекратить.
Девочки вышли из дома и уселись на высокое деревянное крыльцо. Дом, доставшийся родителям Марины от деда, был старый, но крепкий и добротный. Ступени крыльца гладкие и широкие, такие, что на каждой из них с лёгкостью можно было бы разместиться на ночлег.
Было сухо, влага успела испариться. Солнца уже не было видно. Но облака, застывшие на западе в каком-то сказочном вихре, светились изнутри нежнейшим розовым светом. А ветер, закрутив их винтом, внезапно стих, чтобы полюбоваться своим творением.
Залаяла где-то басом собака. Наверное, та безухая овчарка, что приходила с Оксаной. И тут же из всех дворов послышалось недовольное ворчание и тявканье.
Маринина мама вынесла в эмалированной миске черешни. Поставив миску на ступени рядом с девочками, снова ушла.
Вскоре стемнело. И только на западе тёмно-синий небосвод оставался бирюзовым с бледно-розовым росчерком. Вышел похожий на лимонную дольку месяц. Глянул сверху на девочек и отвернулся. Утихли звуки. По временам только басовитая собака тихонько потявкивала, точно перхала. Засвистал, защёлкал соловей. И, точно пытаясь саккомпанировать, заиграли слаженно цикады.
Ночь была тёплой, свежей и душистой. Одна из тех ночей, когда хочется сидеть вот эдак до утра, слушать, вдыхать и смотреть, как загораются звёзды, сбивающиеся, точно куры, вокруг петуха-месяца.
Девочки молча ели черешню и бросали косточки в траву.
– Оксанка, наверное, на дискотеку в Константиново пошла. Она каждую субботу ходит. Парень у неё там – вот и таскается, – сказала вдруг Марина. И по её тону можно было заключить, что не одобряет она такого верхоглядства со стороны Оксаны.
– Далеко это? – спросила Вера.
– Километров пять...
– И какая ж там в Константинове дискотека? – Вера усмехнулась.
– Да-а... Какая-то… В сельском клубе.
– А домой-то пешком?
– А то как же... Транспорт ей, что ли, персональный подавать?
Помолчали.
– Вон смотри... Большая Медведица, – Вера ткнула пальцем куда-то в воздух. – А парень-то её проводит домой? Страшно ночью-то...
– Может, проводит. Всё равно страшно, хоть с парнем, хоть без... По ночам-то таскаться... Мне вот Пашка, ну... брат мой двоюродный, рассказывал... У его жены, у Пашкиной, дядька в Смоленске живёт. Вот он Пашке-то сам и рассказал. Раз едут они с женой с дачи, а уж поздно было. Темно. Они на даче-то задержались, ну и оказались ночью в дороге. Так вот, едут они, вдруг видят, вроде женщина с ребёнком стоят на дороге, голосуют. Женщина не старая, лет тридцати, наверное, ребёнка, мальчика, за руку держит. Увидела машину-то, ну, и подняла руку. Голосует, значит. Дядька-то Пашкиной жены пожалел – с ребёнком всё-таки, да и поздно – остановил машину... У них – «шестёрка»... Женщина села и говорит: «Мне в такую-то деревню надо. Вы меня довезите и у меня переночуйте. Но только утром я вас рано разбужу. Я, говорит, с петухами встаю». Дядька с женой согласились. Ну, едут, значит. Приезжают в деревню. А в деревне-то уж спят все. Они её к дому подвезли, ну, сами заходят. Расположились. Она их спать, значит, уложила. А наутро чуть свет будит. Вставайте, мол, мне уходить надо. Ну, они встали, оделись и уехали. И всё бы ничего. Да только дядька в дороге уже спохватился, что часы забыл. Жаль стало часов-то – пришлось вернуться. Ну, возвращаются, значит, в ту деревню. А уже, понятно, светло. Так вот, возвращаются, находят тот дом. Его, дом-то, легко было запомнить – он первый с краю стоял. Не перепутаешь. Так вот, возвращаются, смотрят... А дом-то заколочен!