И так на мгновенье оно раз за разом приходит,
Рожденье свое в поцелуях со смертью найдя;
И вновь сушит сердце и душу надежды лишает,
В вертепе пороков и грешных стремлений вертя,
Чудовищным миром бесплодных усилий играет,
Кольцом ядовитым пригревшись на шее змея.
— А. Ч. Суинберн, Долорес
Пиза[288] на северо-западном побережье Италии вблизи Ливорно, была, несомненно, лишь реликтовыми остатками своего былого великолепия. Дома были классическими Римскими, но со ставней на окнах облезала краска, а чистые некогда архитектурные линии были смазаны теперь водяными потеками и трещинами. Некоторые улицы были просто заброшены, и виноградные лозы и сорняки заявляли свои права на упавшие здания.
Желтая Арно[289] все еще полноводно текла под античными мостами, но устье реки, превратившееся в широкую дельту, утроило удаленность города от моря за столетия, прошедшие с тех пор, как Страбон[290] назвал Пизу одним из наиболее доблестных Этрусских городов. Угольщики и заготовители коры пробкового дерева трудились в Маремма[291], соленых болотах[292], что теперь окружали город, но местная торговля жила в основном за счет европейских туристов.
Большинство туристов прибывали посмотреть на кафедральный собор и знаменитую Падающую Башню, но некоторые приезжали с трудными заболеваниями в Университет ― где англоговорящий доктор был, несомненно, даром богов ― или, чтобы попытаться хоть мельком увидеть двух печально известных поэтов, изгнанных из Англии, которые недавно поселились в городе и, по всей видимости, собирались начать издавать какой-то журнал; такие литературно-озабоченные туристы были, тем не менее, извещены, что нужно торопиться, так как поэты, очевидно, чем-то насолили местными властями, и, как ожидалось, вскоре должны были уехать.
Пока Майкл Кроуфорд шагал на восток по Лунг’Арно [293], людной улице, что нависала над северным берегом Арно, он не особо приглядывался к людям вокруг. Сверху на мосту двое мужчин выбивали матрасы, а из окна третьего этажа свесилась женщина, что-то напевая и развешивая постиранное белье на протянутой через переулок бельевой веревке, но Кроуфорд, поглядывающий время от времени под ноги, чтобы решить, куда опереть наконечник своей прогулочной трости, совершенно не замечал старика, что ковылял ему навстречу.
Река была глубокой и бурной в этот пасмурный апрельский день, и все лодки были пришвартованы вдоль речной стены ниже выбеленных солнцем каменных домов ― даже скиф[294] любящего рисковые предприятия Шелли был на привязи, хотя он и был на этой стороне реки, и стремительно несущаяся вода отгораживала его от Тре Палаццо[295], где он жил. Очевидно, он навестил Байрона в Палаццо Ланфранки[296], вероятно в последний раз, перед тем как отправиться на север к заливу Специя[297].
А Байрон решил провести лето в Монтенеро[298], в десяти милях к югу. «Похоже, английское сообщество в Пизе распадается», ― подумал Кроуфорд; Байрон и Шелли образовывали ступицу колеса, вокруг которой все остальные вращались словно спицы.
Они с Джозефиной, конечно, останутся здесь. Они трудились одной командой как брат-и-сестра, доктор-и-медсестра на медицинском факультете университета, где приносили огромную пользу. Так что официальные антианглийские настроения их коснуться не должны.
В любом случае причиной всего этого был Байрон, и он уезжал. Его теперешней дамой сердца была молодая леди Тереза Гвиччиоли. Ее брат, а также отвергнутый ею муж, были известны как активные члены анти-Австрийского движения Карбонариев[299]. Байрон, очевидно, тоже был посвящен в члены секретного общества и часто бахвалился, что хранил оружие и амуницию для народной армии, когда гостил в Палаццо Гвиччиоли в Равенне.
Пизанские власти не особо обрадовались, когда Тереза с братом, а затем и собственной персоной Байрон, прибыли в их город. Напряженное перемирие почти переросло в войну месяц назад, когда Байрон, Шелли и четверо представителей местного английского круга ввязались в потасовку с грубым итальянским драгуном возле южных ворот. Драгун ударил Шелли по лицу гардой сабли, и в последовавшей за этим свалке один из слуг Байрона наколол драгуна на вилы. Вояка в конце концов оправился от раны, и слугу не посадили, но тайные агенты правительства теперь повсюду следовали за Байроном, Терезой и ее братом.
Кроуфорд, конечно же, надеялся, что они с Джозефиной вне подозрений.
Он продолжал работать врачом как Майкл Айкмэн, после того, как они с Джозефиной сбежали из Рима. Он боялся, что фон Аргау мог изъять его поддельные медицинские аттестаты из официальных записей в Риме, но в университете были настолько впечатлены его очевидным опытом и компетентностью, что обошлись без доскональной проверки бумаг, и они с Джозефиной перебрались сюда, в надежде, что наконец смогут где-то осесть. Кроуфорд думал, что они могут жить вместе как брат и сестра до конца жизни ― не похоже, чтобы один из них надумал жениться.
Сейчас ему было сорок два, и он почти всегда ходил с тростью из-за жеманной уверенности, что уже никогда не сможет разработать свою левую ногу, и проводил большую часть времени, читая или работая в саду; а Джозефина пребывала в здравом уме весь беззаботно пролетевший последний год. Вина и кухня Тосканы[300] поправили также и ее фигуру, так что теперь она выглядела почти как ее покойная сестра, а щедрое итальянское солнце покрыло загаром ее кожу и расцветило длинные волосы всеми оттенками серебра, золота и бронзы. Они сдружились с Пизанскими англичанами и часто гостили по средам на званых обедах Байрона. Хотя теперь они, по правде сказать, были скорее итальянцами, чем англичанами.
Кроуфорд смотрел вправо, на плещущую под ногами воду канала, и, когда поднял взгляд, чтобы не пропустить беломраморный фасад дома Байрона, увидел старика, который, как и он, прогуливался с тростью ― но Кроуфорд был слишком занят своими мыслями, так что удостоил его лишь мимолетного взгляда.
В этот миг на балконе второго этажа показался Байрон, его седеющие волосы трепетали на ветру, и Кроуфорд уже хотел махнуть ему, но задержал руку, когда увидел мрачное выражение на осунувшемся лице лорда. Спустя мгновение парадная дверь распахнулась, и из палаццо выскочил Перси Шелли. Он тоже выглядел расстроенным.
― Перси! ― окликнул его Кроуфорд, ускоряя шаг. ― Что случилось?
Шелли сощурился, словно не узнавая его, затем тряхнул головой. ― Вы с сестрой сможете отправиться с нами в Специю? ― прямо спросил он. ― У меня есть основания думать, что нам понадобятся… медицинские навыки по твоей части.
Кроуфорд, честно говоря, так и не сумел проникнуться симпатией к Шелли. ― Даже и не знаю, Перси, по крайней мере, не сразу. А что, Мэри или Клэр беременны?
― По правде сказать, мы думаем, что Мэри может быть снова ― но мы еще не совсем уверены… Он раздраженно махнул рукой. ― Я могу заплатить вам больше, чем вы получаете в вашей больнице.
Кроуфорд знал, что это не так ― Шелли задолжал многим людям, даже своему английскому издателю. ― Сожалею. Мы действительно не можем покинуть Пизу. Ты же знаешь, Джозефина нездорова. Ее нервное расстройство…
На миг показалось, что Шелли готов возразить ― но он просто молча кивнул и гордо прошествовал мимо; мгновение спустя он слетел по ступенькам частного причала Байрона к пришвартованному скифу, гневно стуча каблуками по мокрому камню.
Кроуфорд снова взглянул на балкон, но Байрон уже скрылся внутри. Он вернул взгляд на улицу, и, наконец, заметил давешнего старика ― и тотчас нырнул под прикрытие утопленного входа в дом Байрона и загромыхал дверным молотком, так как ему показалось, что он узнал этого старика.
Он думал, что это был… как же его звали?… де Лож, тот самый выживший из ума странно-говорящий старикан, который тогда во Франции помог ему раздобыть паспорт Айкмэна ― а затем попросил утопить его в качестве ответного одолжения ― шесть долгих лет назад и более чем в пятистах милях отсюда.
― Ну, давай же Флетчер, ― прошептал он в закрытую дверь. Он пытался убедить себя, что де Лож не может его узнать ― он уже не тот молодой, темноволосый Майкл Кроуфорд, что из последних сил выбрался на берег возле поселка Карнак, тем июлем 1816-го.
«Может, это вообще не де Лож. Что ему здесь делать»?
«Мог ли он искать здесь Кроуфорда»?
Эта мысль испугала его, и он еще сильнее замолотил в дверь.
Наконец слуга Байрона отворил дверь, с огорченным удивлением на морщинистом лице.
― Извини за такую настойчивость, Флетчер, ― хватая ртом воздух, выдохнул Кроуфорд, и миг спустя брови слуги задрались еще выше, так как Кроуфорд поспешно скользнул внутрь, а затем рывком захлопнул за собой дверь. ― Там… один мой давнишний кредитор, и я не хочу, чтобы он меня увидел.
Флэтчер пожал плечами и кивнул, и Кроуфорду пришло на ум, что за эти годы Байрон, вероятно, несметное число раз врывался в дома, где он жил, точно также объясняя свою поспешность.
― Прикажете о вас доложить, ― осведомился Флэтчер, ― или вы просто… ?
― Нет, он на самом деле меня ожидает. Мы собирались прокатиться верхом и пострелять в Маремма.
― Я доложу милорду о том, что вы здесь, ― сказал Флэтчер, поднимаясь по лестнице, ― хотя он, возможно, не в настроении.