Весь вечер она провела в своем механическом трансе, щелкая шеей из одного положения в другое и неуклюже перемещаясь, словно ее конечности вращались на шарнирах, и Клэр выбежала из столовой, а маленький Перси Флоренс расплакался и потребовал, чтобы мама увела его от этой «заводной леди». Когда, несколько часов спустя, она пришла в себя, она все еще была Джулией.
Так что он отказался, по крайней мере, в этот мгновенье, от мысли попытаться вернуть Джозефину ― он решил, что с Джулией ему хоть немного, но все же лучше, чем с этой заводной леди.
С почти сверхъестественным ужасом он подумал о том, что тело Джозефины являло собой совершенную копию его мертвой жены. По крайней мере, если судить по месяцу его тесного знакомства с этим предметом; по сути, он начал узнавать свою жену только сейчас, спустя шесть лет после ее смерти, и был потрясен, обнаружив, что она ему ни капли не нравится.
Два дня назад она ясно дала понять, что не потерпит никаких сексуальных домогательств до тех пор, пока они находятся в этом доме, и он был уверен, что по крайней мере отчасти, ее хроническое негодование было вызвано тем обстоятельством, что это заявление не отправило его тотчас же паковать чемоданы.
По правде говоря, близость с ней его совсем не прельщала. Он знал теперь, что любил несчастную Джозефину ― которая могла теперь быть совершенно мертва, не уцелев даже дремлющей искоркой в брошенном ею разуме.
Эта мысль напомнила ему о мучительном предположении Шелли, что Аллегра может быть все еще жива, затерянная где-то в глубинах своего кошмарно возрожденного черепа. «Все мы узники в наших собственных головах, ― подумал он, вспоминая о неотступно терзающих его воспоминаниях, ― но большинство из нас хотя бы может переговариваться с другими заключенными через прутья решетки, а иногда даже протянуть руку и встретить ответное рукопожатие».
― Пошлой ночью на берегу я встретила одного джентльмена, ― продолжала Джулия, ― англичанина. Полагаю, одного из друзей Шелли, которые приплыли на том корабле. Надеюсь, он не отбыл на нем сегодня. ― Он доктор, ― добавила она, подчеркивая это слово. Кроуфорд был всего лишь хирургом. ― Он сказал, он может восстановить мое зрение. Он обещал это.
Мгновение Кроуфорд озадаченно смотрел на нее ― затем вскочил на ноги и подался вперед, вговаривая слова прямо в ее лицо. ― Не приближайся к этому человеку, ― резко сказал он. ― И даже не вздумай его приглашать, ты поняла меня? Это очень важно. Он… убийца, даю тебе слово. Поговоришь с ним еще хоть раз, и клянусь, мы никогда отсюда не уедем, и пусть моя лондонская практика катится ко всем чертям.
Она улыбнулась, заметно успокоившись. ― Надо же, ты, похоже, ревнуешь! Ты и впрямь вообразил, что я буду флиртовать ― а тем более заниматься чем-то большим ― с другим мужчиной, когда я замужем за преуспевающим доктором?
Он выдавил из себя ответную улыбку.
В субботу переоборудованный Дон Жуан отправился в первое плавание ― Шелли, Вильямс и Робертс весь день и добрую часть вечера рассекали на нем по спокойным водам залива, и снова встали на якорь, только когда Луна начала прятать свой лик за вуалью облаков. Шелли выглядел заметно посвежевшим и вернувшим душевное равновесие, пока во время запоздалого ужина Клэр с дрожью в голосе не сообщила ему, что дважды за этот вечер видела его расхаживающим по террасе… до того как Дон Жуан вернулся.
Джозефина лишь презрительно закатила глаза и пробормотала что-то на счет алкоголизма, но Шелли отбросил вилку, вскочил и задернул занавески на окнах. ― С сегодняшнего дня будем держать их задернутыми после наступления темноты, ― сказал он.
Вспомнив, что Джозефина встретила кого-то, по-видимому, воскресшего Полидори, Кроуфорд кивнул. ― Хорошая мысль.
Клэр, допивающая уже третий бокал брэнди, нахмурилась, словно почти вспомнила причину, по которой следовало возразить Шелли; она поспешно глотнула еще брэнди, и тревога, судорогой сведшая ее лицо, мало-помалу разгладилась.
В улыбке Эдварда Вильямса мелькнуло что-то болезненное, что-то, что заставило Кроуфорда вглядеться в его лицо, еще до того как он заговорил. ― Но позже, мы же можем открыть их позже, Перси? ― заметно нервничая, спросил Вильямс. ― Я только хочу сказать ― ведь так приятно смотреть ночью вдаль, на воды залива.
Кроуфорд глянул на Шелли, и увидел, что он тоже заметил волнение Вильямса.
― Нет, Эд, ― устало сказал Шелли. ― Днем смотри на этот чертов залив, когда тебе вздумается. Но ночью все шторы должны быть задернуты, от заката до рассвета. Он посмотрел на Кроуфорда и Джозефину. ― Думаю, Айкмэны не откажутся… вымыть эти окна раствором, который их укрепит.
― Окна! ― воскликнула Джозефина. ― Ничего подобного! Мой муж доктор, а я ни какая-нибудь там домработница! Как только вам пришло в голову…
― Я сделаю это, Перси, ― тихо сказал Кроуфорд. ― После того как все отправятся спать.
Джозефина вскочила из-за стола и умчалась в их комнату.
Пару часов спустя, когда огни были потушены, Кроуфорд раздавил несколько дюжин зубчиков чеснока в ведро соленой воды, затем оттащил его в столовую, отдернул шторы и, используя вместо тряпки старую рубаху, расплескал эту смесь по оконным стеклам и плоским камням пола.
Он был рад, что в комнате было темно, так как совсем не горел желанием узнать кого-нибудь среди нескольких людских фигур, что неясными силуэтами, бесшумно жестикулируя, маячили снаружи на погруженной в темноту террасе.
На следующий день Шелли, Робертс и юнга-англичанин Чарльз Вивьен отправились в море без Вильямса, так как у него начался сильный жар, и все чего он хотел ― лежать и тихо страдать. Кроуфорд предложил осмотреть его и возможно прописать ему какое-то лечение, но Вильямс поспешно заверил его, что в этом нет никакой необходимости. У Кроуфорда наворачивались на глаза слезы, когда он увидел нездоровую яркость в доселе ясных и веселых глазах.
Ближе к полудню Кроуфорд натянул шорты, которыми его снабдил Шелли, и спустился вниз. Ветер волновал кроны деревьев на холме позади дома, и бегущий по волнам Дон Жуан крошечным белым пятнышком виднелся на южном краю небосвода. Кроуфорд вошел в воду и поплыл. С тех пор, как неделю назад умер нерождённый ребенок Мэри, он каждый день совершал длинный заплыв.
Вода была освежающе прохладной, и он полностью отдался этому ощущению и отплыл довольно далеко, прежде чем расслабился и лег на спину, наконец позволив себе наслаждаться солнцем на лице и груди.
Сегодня воскресенье. Завтра они отплывают в Ливорно, и там ему придется решить, что делать с Джозефиной. Не может же он и впрямь отправиться с ней в Англию ― может ли он, с чистой совестью, купить билеты для них обоих, а затем спрыгнуть с корабля, оставив ее путешествовать в одиночестве? Едва ли. Была ли она его женой или женщиной, которую он любил, он обязан придумать лучший способ о ней позаботиться. К тому же, Джозефина может когда-нибудь вернуться. Он не мог поверить, что она ушла навсегда.
Еще два раза в ночи он чувствовал близость ламии ― оба раза «Джулия» отшатывалась от него, очевидно думая, что он собирается нарушить их уговор об отсутствии секса, пока они не покинут Специю ― и понимал, что Шелли все еще бесприбыльно выплачивает свою часть соглашения. «Иссыхание духа в пустыне стыда[321]», ― думал он, мысленно повторяя строчку одного из Шекспировских сонетов, которую недавно сбивчиво процитировал Шелли.
Кроуфорд гадал, проделывает ли ламия с Шелли все то, что когда-то она делала с ним ― и если да, возносит ли это Шелли на туже вершину блаженства. Он отказывался в это верить. И с изумлением спрашивал себя: «неужели Вильямс занимается сексом с воскресшей Аллегрой, или она лишь целомудренно его кусает».
Он не знал, как помочь Вильямсу ― затащить его в Альпы, а затем на вершину Венгерн? Вместе с Джулией? ― и хотя он обработал чесноком окна и порог детской комнаты и дал Джейн Вильямс нелепо звучащие указания, не позволять детям разговаривать с незнакомцами, он безрадостно размышлял, сколько у них еще оставалось времени, прежде чем один из детей, вероятно Перси Флоренс, начнет чахнуть и угасать.
В конце концов, он позволил ногам опуститься и посмотрел обратно в направлении дома, и легкий холодок прошел по его телу; его отнесло в сторону, пока он беззаботно отдыхал, и теперь он был в два раза дальше от берега, чем думал. Он поплыл обратно, чувствуя, как колотится в груди сердце.
Берег, казалось, вообще не приближался, и он проклинал свою четырехпалую левую руку и негнущуюся левую ногу.
Спустя несколько минут он начал задыхаться от этого заплыва навстречу волнам, и по его неутешительным прикидкам, несмотря на все усилия, его отнесло еще дальше. Солнце обжигало его лысеющую голову и слепило глаза, отражаясь от стеклянной поверхности волн.
Он заставил себя дышать медленно, стоя в воде. «Надо плыть под углом к волнам, ― сказал он самому себе, ― только и всего. Ты умрешь не здесь, ты меня понял»?
Он попытался понять, куда влекут его волны, чтобы поплыть к берегу в том же направлении, и обнаружил, что больше не видит дом. Коричневая пестреющая зеленью полоса материка утратила привычные черты и казалась теперь намного дальше. Казалось, что пронзительно фиолетовое небо и слепящее солнце давили на нее, заставляя ее сморщиваться.
Он несколько раз глубоко вдохнул, а затем, насколько мог, выбросил тело из воды и крикнул, «Помогите!» ― но усилие оставило его бездыханным, и звук вышел слабым.
«Просто держись наплаву, ― сказал он себе; ― ты можешь это делать весь день, верно? Дьявол, помню как-то раз в Бискайском заливе мы с Бойдом пробарахтались в воде целых два часа, пытаясь выяснить, кто продержится дольше, а товарищи плавали до нас, подкрепляя нашу решимость свежими бутылками эля. И вылезли мы в тот раз лишь потому, что стало ясно, чтоб чтобы дождаться пока один из нас сдастся, потребуется продолжать состязания как минимум до темноты. Это течение скорее прибьет тебя к какому-нибудь берегу, чем утащит из залива в открытое море».