Он был здесь уже целый месяц, по весьма иссушающему расписанию отворяя свои вены для томимых жаждой нефферов, и даже получал что-то сродни удовольствию от того, как этот процесс казалось дробил его индивидуальность на части. Несколько раз, когда клиент пил его кровь, он, казалось, становился этим клиентом, обретая способность отступить назад со вкусом собственной крови стоящим во рту и взглянуть на свое распятое тело. Фраза Puo vedere attraverso il sangue, что по-итальянски означало Можно видеть посредством крови ― казалось, была своего рода девизом этого места.
Но может быть Байрон просто уйдет. Кроуфорд затуманено надеялся, что так оно и будет.
Но вместо этого Байрон начал кричать, и отогнал осушавших потир нефферов, а затем полез наверх, чтобы отвязать запястья Кроуфорда от горизонтальной перекладины.
Нефферы начали, шаркая ногами подбираться обратно к кресту, но Байрон, держась за вертикальную стойку креста, свободной рукой выдернул и нацелил в них пистолет, и они снова подались назад.
Кроуфорд провел в этом положении несколько часов, и когда Байрон ослабил веревки, он упал прямо в его руки. Байрон спустился обратно, поддерживая тело Кроуфорда, и осторожно опустил его на каменный пол.
― Какого черта ты делаешь, ― пробормотал Кроуфорд, ― оставь меня в покое, не нужно меня спасать.
― Тебя может и не нужно, ― тяжело дыша, произнес Байрон, ― но кое-кого нужно. Это пойло в бокалах, его хоть пить то можно? А то может там кровь или моча или еще что похлеще?
― Обычно, брэнди, ― ответил Кроуфорд, надеясь, что Байрон просто по ошибке завернул сюда, чтобы напиться. ― Здесь его называют «граппа[364]».
Байрон поднялся и сграбастал бокал со стола, где раньше прихватил лампу, и одним глотком осушил половину. Затем припал к земле и поднес бокал к губам Кроуфорда, но внезапно остановился. ― Боже, ― сказал Байрон, ― да от тебя итак уже разит брэнди.
Кроуфорд вяло пожал плечами. ― Брэнди внутрь, кровь наружу. Такая жизнь.
Байрон сплюнул от отвращения. ― Это смерть, ― сказал он, оглядываясь, чтобы убедиться, что неффи держатся на почтительном расстоянии. ― Послушай, ты можешь пойти со мной или остаться здесь. На послезавтра намечено сжигание тела Шелли, и я думаю, что знаю, как использовать его останки, чтобы освободиться из сетей нефелимов. Я…
― Я уже от них свободен, ― сказал Кроуфорд. ― Это ты все еще там.
― А что насчет твоей девушки, Джулии или Джозефины, или как там ее на самом деле зовут? Слуги Шелли возвратились обратно в Пизу, и я знаю, что ты виделся с ней в Каза Магни, и знаю, что с ней случилось.
― Она сама посеяла свои хлеба и сама теперь пожинает. Он приподнялся, взял у Байрона чашку и осушил ее. ― Она знала, на что идет, когда соглашалась. Я остаюсь здесь.
Байрон кивнул. ― Ну хорошо. Я не собираюсь… похищать тебя, просто выведу тебя наружу, если ты решишь, что хочешь уйти. И даже это я делаю, главным образом, потому… что все еще помню, что произошло на вершине Венгерн шесть лет назад. Вы с Джозефиной спасли мою жизнь. Если ты не пойдешь со мной, я постараюсь спасти ее сам.
― Ну и отлично. Кроуфорд с трудом поднялся на ноги и стоял, покачиваясь от зловонного ветерка, массируя свои онемевшие кровоточащие запястья. ― Надеюсь, у тебя это получится лучше, чем у меня. Как думаешь, мог бы ты помочь мне забраться обратно и снова меня привязать?
Байрон заметно разозлился. ― Так и сделаю, как только ты узнаешь ставки.
― К чертям собачьим, я знаю ставки. Джозефина умрет, если не избавится от своего вампира. Ну, по крайней мере, она наслаждается этим. Все наслаждаются этим. Все, кто угодил в ее сети. Мне это тоже нравилось, пока оно у меня было. Люди, собравшиеся в этом месте, готовы принять яд, лишь бы хоть на полчаса прикоснуться к этому.
Байрон посмотрел на людей, в нерешительности толпящихся поблизости, и фыркнул. ― Думаю, ты переоцениваешь их храбрость. Они просто любят вмазать.
― Не ты ли страстно желал бросить все это? ― добавил Кроуфорд. ― Ну и что, пишешь теперь лучше прежнего?
Горькая улыбка скривила лицо Байрона. ― Джозефина ― это еще не все ставки.
― Твоя сестра и дети ― твоя забота. А что до Мэри и детей Вильямсов, то я уже…
― И это тоже, ― сказал Байрон. ― Джозефина беременна.
Впервые с тех пор, как он нашел это место, эту работу, Кроуфорд почувствовал, что в нем волной поднимается неподдельная паника. ― Не от меня, это невозможно! Я стерильный!
― Видимо, не такой уж стерильный. Антония, пожилая служанка Шелли, убеждена, что Джозефина пропустила месячные в прошедшем месяце и текущем, а в июле Джозефина совершенно точно больше ни с кем не… сожительствовала.
― Стресс, ― поспешно сказал Кроуфорд, ― Он может легко привести к тому, что женщина пропустит месячные, это, по всей видимости, как раз тот сам…
― Может быть, ― прервал его Байрон. ― Но что если это не стресс?
Сердце Кроуфорда грохотало, и он попробовал снова отпить из стакана, но тот был пуст. ― Это ложь, ― сказал он насколько мог ровным голосом. ― Ты просто говоришь мне это, чтобы заставить меня уйти отсюда.
Байрон решительно покачал головой. ― Не в моих правилах отговаривать кого-нибудь от самоубийства, если только он на самом деле знает, что делает. И теперь, когда ты знаешь, каково будет твое решение, идешь со мной или остаешься? Я не намерен тут задерживаться. Все, что мне нужно знать, следует ли мне и тебя прихватить.
Кроуфорд, щурясь, оглядел катакомбы. Внезапно он почувствовал себя очень уставшим, и он позволил этой усталости течь сквозь него, притупляя встрепенувшуюся на миг ясность, которую вызвало появление Байрона.
«Ну и что с того, что она беременна, ― затуманенно думал он. ― Во всем виноват тот проклятый моряк. Он пусть и вытаскивает ее из чертова горящего дома, ее и ее нерожденного ребенка. Я останусь здесь, в Галатее, где я могу обменять кровь на полента[365], рис и пасту ― и брэнди ― много брэнди».
― Ты иди вперед, Джон, ― сказал он, но когда повнимательнее присмотрелся к своему соседу, увидел, что это был не Китс. «Куда же подевался Китс? Он только что был здесь ― они пили кларет и херес Олоросо[366]».
― Я Байрон, ― терпеливо ответил Байрон. ― И если ты скажешь мне уйти, я уйду.
«Почему этот человек вызывал в нем такое беспокойство? Конечно, Кроуфорд хотел, чтобы он ушел. Кто вообще был этот Байрон»? Кроуфорд силился вспомнить, где мог встречать этого человека… «в Альпах? Едва ли это было возможно».
Мысль о полента напомнила ему, что он сегодня еще ничего не ел, и он потянулся к карману за куском засохшей кукурузной каши, которую, как он помнил, он туда положил ― но его карманы были полны совсем других вещей.
Он нащупал железный гвоздь, липкий, словно от крови, и на миг в голове мелькнуло воспоминание, как он надавил ладонью на его острие на террасе Женевской виллы Байрона; также здесь нашелся стеклянный пузырек, но он никак не мог вспомнить, была ли налитая в него жидкость ядом, который фон Аргау поручил ему дать Джозефине, или это была порция крови Шелли смешанная с желчью ― э-э, то есть с уксусом; затем он обнаружил тот самый кусок полента, но когда он извлек его из кармана, тот оказался овсяной лепешкой с маленьким выпуклым изображением двух сестер, которые были физически соединены в области бедра. Лепешкой, которую Джозефина должна была разломить на его венчании с ее сестрой, чтобы он мог иметь детей.
Он поднял ее на уровень глаз. Все еще целую.
Теперь он понимал, что пьянство его не спасет, алкоголю недостанет сил удержать его здесь и дать ему умереть. И слезы разочарования побежали вниз по его изможденным, бородатым щекам.
Недовольные нефферы прикончили потир с его кровью, и один из них принес пустой сосуд обратно и поставил его у подножия вакантного теперь креста.
Кроуфорд раскрошил овсяную лепешку на множество кусочков и разбросал их по каменному полу. ― Вы все, гости на свадьбе, ― мрачно крикнул он сгорбленным фигурам, наблюдающим за ним и Байроном.
― Поднимайте крошки и жрите их, жалкие ублюдки, и брачная церемония, наконец, завершится.
Байрон все еще терпеливо, выжидающе смотрел на него. ― Я Байрон, ― повторил он, ― и если ты скажешь мне оставить тебя здесь…
― Я знаю, кто ты, ― сказал Кроуфорд. ― Пошли отсюда. От этого места лучше держаться подальше.
Кроуфорд едва мог идти. Байрон вынужден был подхватить его под правую руку, а затем шаркающей походкой двинулся вперед, таща на себе большую часть веса своего товарища, в то время как ноги Кроуфорда бесполезно сучили по каменному полу. Когда их пошатывающаяся на ходу пара медленно миновала наклонный участок пути, приблизившись к входной двери, несколько завсегдатаев этого злачного места заступили им дорогу, и один из них невнятно пробормотал, что было бы досадно позволить двум таким превосходным бурдюкам покинуть это место.
Напряженный оскал на лице Байрона растянулся в волчью ухмылку. Свободной правой рукой он снова выхватил пистолет. ― Серебро и дерево, ― выдохнул он по-итальянски, ― пуля что надо. Можешь подохнуть также как твои идолы.
Завсегдатай неохотно отступил назад, и спустя несколько мгновений Байрон и Кроуфорд, еле переставляя ноги, миновали аркообразный дверной проем. Когда Байрон повел его к деревянным ступеням, Кроуфорд прищурился поверх его плеча.
― Это не Темза, ― удивленно сказал он, ― и это не Лондонский мост.
― Да уж, не много же от тебя осталось, Айкмэн, ― заметил Байрон, когда начал тащить их обоих вверх по лестнице.
Наверху на мостовой они остановились, чтобы перевести дух. Кроуфорд щурился от причиняющего боль слепяще-яркого уличного света, и спрашивал себя, где же, черт возьми, он находится. Он скосил глаза к носу и с удивлением увидел, что у него была борода, и что, несмотря на покрывающую ее грязь, она была белой.