Некоторое время все молчали, и рев огня был единственным звуком под раскинувшимся над ними бездонным небом; наконец Байрон вымученно улыбнулся. ― Я всегда знал, что ты язычник, ― сказал он Трелони, но не знал, что ты был языческим жрецом. В глазах у Байрона блеснули слезы, а голос ломался, когда он прибавил: ― Ты… хорошо все сказал.
Хант по горячему песку направился обратно к карете, а Трелони отошел по другую сторону огня. Байрон, очевидно сконфуженный тем, что выказал свои эмоции, щурясь, огляделся вокруг, словно кто-нибудь сказал что-то, что могло быть истолковано им как вызов. Кроуфорд смотрел на горящее тело.
― Я думаю, это сердце, ― сказал он.
― Что это? ― воинственно спросил Байрон. ― О. Он глубоко вдохнул и выдохнул, затем потер глаза. ― Хорошо ― но почему?
Кроуфорд кивнул на пылающий огонь. ― Оно почернело, но не сгорает ― хотя ребра вокруг него обвалились внутрь. «И еще, лишь когда я смотрю на него, ― подумал он, ― меня охватывает это чувство космической неправильности».
Байрон проследил за его пристальным взглядом и спустя несколько мгновений кивнул. ― Может ты и прав. Он тяжело дышал. ― Проклятье, как же все сложно. Нам нужно поговорить ― я должен рассказать тебе о том плане, который мы с ним пытались осуществить в Венеции, к сожалению безуспешно, и о том, что по моему мнению нужно, чтобы на этот раз все получилось. Байрон оглядел пустынный пляж, затем перевел взгляд на песок под ногами. ― Здесь нам говорить нельзя ― давай отправимся на Боливар. Я вплавь, а ты можешь на лодке. Я скажу Тито отправиться с тобой, он будет грести.
Кроуфорд тоже посмотрел на песок и вспомнил, что когда Шелли впервые говорил с ним о ламии, в то далекое лето шесть лет назад в Швейцарии, он настоял, чтобы они говорили на лодке посреди озера; а также о том, как он велел им с Джозефиной забрести на несколько ярдов в прибой, прежде чем поведал им о своем плане отправиться на Дон Жуане в шторм и утонуть ― и даже сказал Джозефине оставить ее стеклянный глаз на песке.
Так что Кроуфорд лишь кивнул и последовал за хромающим Байроном по белому песку навстречу волнам.
Высоченный большеусый Тито молчаливо работал веслами, направляя лодку с Кроуфордом навстречу Боливару, в то время как Байрон и один из его генуэзских гребцов плыли неподалеку, в нескольких ярдах от планшира правого борта. Кроуфорд надеялся, что Тито и этот итальянский моряк подстраховывают продвижение своего хозяина, но и сам время от времени посматривал на него, помня трудности, которые возникли у Байрона во время его вчерашнего заплыва.
Но сегодня Байрон плыл уверенно, его мускулистые руки ритмично рассекали зеркальную водную гладь, толкая его вперед ― хотя плечи его, как заметил Кроуфорд, были красными от загара. «Ему, пожалуй, следовало бы послать за рубашкой, когда мы доберемся до Боливара», ― подумал он.
Три обнаженные мачты Боливара вырастали все выше и четче, удаляясь друг от друга с каждым мощным гребком весел, и вскоре Кроуфорд уже мог различить людей на палубе корабля. Он приветственно махнул им рукой, и, хотя они махнули в ответ, они, очевидно, не узнали в нем того человека, который месяц назад помогал им обыскивать прибрежную зону в поисках признаков Дон Жуана.
Он оглянулся на отдалившийся берег. Дым от костра, словно башня, возносился в почти безветренном небе, а люди, стоящие на далеком берегу, выглядели, словно ошеломленные жертвы, выжившие после кораблекрушения.
Боливар к этому времени приблизился настолько, что заслонил собою треть неба. По оклику Байрона, Тито мощно налег на весла, и через несколько мгновений лодка остановилась, покачиваясь на волнах под аркой нависающего над ней корпуса Боливара.
Сверху с ограждения борта до воды протянулась веревочная лестница с деревянными перекладинами, но Байрон остановился примерно в ярде от нее, покачиваясь на волнах. Он скептически посмотрел на Кроуфорда. Тебе по силам управиться с веслами, чтобы лодку не ударило о корпус? Или не отнесло в сторону?
Кроуфорд пожал своими костлявыми плечами. ― Даже и не знаю.
― О дьявол, ну ладно, если что, я тебя подтолкну. Тито и вы тоже поднимайтесь на палубу ― и спустите нам бутылку холодного щакетра и пару бокалов.
Сопровождавший Байрона моряк, тяжело дыша, устало подплыл к лестнице, и, переведя дух, забрался по ступенькам на палубу, со следующим за ним по пятам Тито, который задержался, чтобы подвести лодку, остановив ее в ярде от корпуса.
Скрип шпангоутов[373] и плескание невысоких волн о борт корабля были теперь единственными звуками, и несмотря на свою широкополую шляпу, Кроуфорд ощущал, как раскаленное солнце словно давило на его голову.
Сквозь прозрачную воду он видел расслабленно движущиеся ноги Байрона, и, когда тот поднял руку, чтобы осторожно отвести со лба мокрые волосы, он, казалось, не обнаруживал никаких признаков усталости.
Байрон поднял на него взгляд. ― Трелони и Хант могут иметь виды на это сердце, ― тихо сказал он. ― Или Мэри ― она вроде бы уже просила его.
Кроуфорд кивнул. ― Люди довольно сентиментальны по поводу таких вещей. Хант сказал мне, что Джейн Вильямс уже поставила урну с прахом Эда на каминную полку.
Байрон сплюнул. ― Как-нибудь она позабудет и заварит в ней чай. Он повернул голову, вглядываясь в оставленный ими берег. ― Так что, пусть они забирают кости или еще что-нибудь ― мы должны позаботиться, чтобы сердце досталось нам.
В этот момент вниз на веревке спустили корзину, и Кроуфорд, наклонившись, поймал ее и вытащил из нее бутылку и два обернутых салфеткой винных бокала. Пробка была вытащена из бутылки и неглубоко вставлена обратно, но Кроуфорду все равно потребовалась вся его сила, чтобы выдернуть ее снова, а его руки, когда он налил вино в один из бокалов и протянул его через планшир Байрону, сотрясала мелкая дрожь.
― Благодарю, ― сказал Байрон, делая глоток, а затем без усилий ровно держа бокал над водой, пока его ноги продолжали двигаться под поверхностью. ― Ты ведь умеренно образованный человек, Айкмэн, ― тебе приходилось слышать о Грайях?
― Грайях, как в греческих мифах? ― спросил Кроуфорд, ― Вроде они были тремя сестрами, с которыми советовался Персей, перед тем как отправиться сражаться с Медузой Горгоной? Он осторожно наполнил свой бокал и попробовал вино.
― И у них был на троих только один глаз ― верно? ― и им приходилось все время передавать его друг другу.
Байрон кивнул, а затем принялся описывать попытку, которую они с Шелли предприняли, чтобы пробудить ослепшие колонны Грай в Венеции в 1818. Повествование заняло несколько минут, и дважды за это время Байрон подгребал к лодке и протягивал пустой бокал за добавкой.
Кроуфорд прикончил вино в своем бокале и размышлял, будет ли благоразумно налить себе еще. Он решил, что не стоит ― у него и так уже кружилась голова, а эта история, по всей видимости, потребует от него всей его сосредоточенности. ― Ну так ― и зачем нам тогда это сердце?
― Я думаю, что именно оно привлекло к нему внимание Грай. Свежая кровь, которая была разбрызгана по мостовой, явилась для них своего рода временной заменой глаза, и ― дьявол меня разбери, Айкмэн ― когда Шелли в нерешительности застыл в точке, находящейся на примерно равном удалении от обеих колонн, эта кровь тотчас же начала носиться по камням мостовой от одной колонны к другой. Можно было физически ощущать внимание, которое они ему уделяли, словно… словно, давление на уши, когда ныряешь под воду.
Он протянул свой бокал, и Кроуфорд, перегнувшись через планшир, наполнил его снова.
― А затем, когда мы спасались бегством в гондоле, ― продолжил Байрон, ― третья сестра ― колонна которую века назад утопили в канале ― поднялась, возвышаясь над водой, когда мы проплывали мимо. Я думаю, если бы мы тогда в спешке не покинули их… область влияния, кровь понеслась бы горизонтально над водой к этой колонне. Они хотели как следует его разглядеть, и поэтому перебрасывали глаз туда и обратно, той из них, которая была к нему ближе всего.
― Но что такого… поразительного… для них, в его сердце?
― Я могу лишь догадываться, Айкмэн. Так как оно наполовину человеческое, а наполовину нефелима…
― Карбонария и силиконария, ― ввернул Кроуфорд.
Байрон моргнул. ― Если тебе так угодно. Как бы то ни было, это сердце представляет собой смешение, которое вряд ли логически возможно. Я думаю, что оно нарушает тот детерминизм[374], который проецируют Грайи c их глазом, и поэтому их глаз не может оставить его без присмотра. Я думаю, что такое создание как Шелли вообще не может быть зачато в поле этого глаза… хотя мог бы поклясться, что коль скоро такой человек есть, его нелегко будет и убить в этом поле. Глаз Грай предотвращает случайности, капризы судьбы. Как я сказал тогда Шелли, он не только устанавливает положение вещей, но и устанавливает его.[375]
Кроуфорд хотел что-то сказать, но Байрон уже заговорил снова. Его отставленная рука была все также неподвижна, хотя проступившая на лице мелкими капельками влага была, очевидно, потом.
― Причиной по которой австрийцы доставили глаз к этим колоннам, ― продолжал Байрон, ― было то, что они доставили туда также некоего немыслимо древнего австрийского короля или что-то вроде того, для того чтобы при особом уходе он мог жить вечно в детерминистическом фокусе пробужденных, зрячих Грай. Байрон пожал над водой обгоревшими на солнце плечами. ― Может, этот король тоже… полукровка, как Шелли.
В животе у Кроуфорда внезапно похолодело, хотя солнце над ним припекало с той же силой. ― Да, ― ответил он. ― Так и есть. Но в отличие от Шелли, который таким родился, этот король был… превращен в такого человека хирургическим путем.