— Несолидный! Человек! Не берегущий свою честь! Да к тому же еще и с грязным задним проходом! — сквозь смех простонал я.
— Ишь ты, сразу запомнил! — восхитился Хэхэльф.
Потом я все-таки выполнил его нехитрую инструкцию и осторожно намазал живот густой темной жидкостью, на ощупь действительно напоминающей масло.
— Вот и молодец, — обрадовался Хэхэльф. У него был вид заботливой мамаши, убедившей свое чадо принять прописанную доктором горькую микстуру. — Можешь застегнуться. Или ты теперь собираешься всегда ходить в таком виде?
— Рубаха испачкается, — проворчал я. — Пропадет. Жалко же!
— Не испачкается, — заверил меня Хэхэльф. — Масло уже почти впиталось, сам посмотри.
Я опустил глаза и с изумлением обнаружил, что мой живот снова стал почти таким же чистым, как после купания. Пока я пялился на сие чудо, слово «почти» перестало быть актуальным: последнее темное пятнышко бесследно исчезло с моей кожи.
— Круто! — восхитился я, застегивая маленькие непослушные пуговицы, скользкие, как стекло. Потом прислушался к своим ощущениям и с удивлением сказал: — Знаешь, пока ничего не происходит. Я по-прежнему не чувствую себя голодным.
— Ничего, скоро почувствуешь! — оптимистически заверил меня Хэхэльф. — Требуется некоторое время, чтобы масло сагыд как следует пропитало твои потроха. Оно и к лучшему: пир начнется не раньше, чем через четверть часа.
Вынужден признаться: я не дождался начала пира. Минут через десять я понял, что просто погибну, если немедленно не съем хоть что-нибудь. К счастью, существовала корзина с плодами, опустошенная всего наполовину. Я извлек оттуда спелую умалу и захрустел, как оголодавший кролик.
— Ты бы все-таки прожевывал, — сочувственно сказал Хэхэльф. — Так ведь и подавиться можно! Держи себя в руках, Ронхул: вечер только начинается!
— Ты сам намазал меня этой дрянью, — проворчал я, — а теперь выпендриваешься… Раньше надо было думать!
Тем не менее Хэхэльфу как-то удалось сдержать мой первый стихийный порыв жрать все, что под руку подворачивается. А потом я и сам взял себя в руки: ко всему можно притерпеться, если припечет. По крайней мере, когда пришло время идти во двор, я не рычал при виде пищи и вообще вел себя вполне прилично.
Нам достались почетные места: Хэхэльфа усадили по правую руку от пустующего пока места ндана-акусы, а меня — рядом с ним. Сервировка оказалась скромной. Перед нами стояли пустые миски разных размеров и лежали большие трезубые вилки. От знакомых мне столовых приборов они отличались тем, что острия их зубцов располагались не на одной прямой линии, а являлись вершинами равностороннего треугольника. Оно к лучшему: тщетные попытки отличить рыбный нож от десертной вилки обычно лишают меня душевного равновесия.
— А где ндана-акуса? — шепотом спросил я Хэхэльфа. — Что, он передумал общаться?
— А кто его знает, — пожал плечами Хэхэльф. — Но то, что его пока нет, — это нормально. Ндана-акуса всегда появляется примерно через час после начала пира: во-первых, чтобы продемонстрировать окружающим свое презрение, во-вторых, дабы дать всем понять, что он не торопится набить желудок… Ну и еще потому, что в начале пира все так голодны, что уделяют ндана-акусе недостаточно внимания, а ему это не нравится…
— Мудрое решение! — удивленно согласился я. — И самое главное: все довольны.
Потом я сказал себе: «можно», — и принялся вовсю демонстрировать гостеприимным хозяевам свое уважение. Уписывал за обе щеки все, до чего мог дотянуться, не слишком заботясь об этикете, благо и сами бунаба о нем не слишком заботились. Они дружно пережевывали пищу и практически не общались, только время от времени что-то неприветливо бурчали: насколько я понял, просто просили своих соседей по застолью передать им то или иное блюдо.
— Я же говорил тебе, что на кухне этого дома хозяйничает настоящий монстр! Готов поклясться, что для большинства домочадцев это первая трапеза за день, — ехидно шепнул мне Хэхэльф.
В самый разгар этого «веселья» из глубины сада вышла самая невероятная компания, какую только можно себе представить. Большие, почти в человеческий рост, толстые, мохнатые создания, этакие пушистые «холмики» с короткими лапками, маленькими аккуратными, почти кошачьими ушками, черными блестящими глазками-бусинками и неописуемо большими щеками — Дизи Гиллеспи обзавидовался бы! Удивительные звери были одеты в разноцветные передники. Из кармашков торчали трезубые вилки вроде тех, которыми были вооружены все участники пира.
Из дома тут же выскочили несколько рабов с ковриками под мышками и мисками в руках. Они поспешно расстелили коврики на некотором отдалении от нас, расставили котлы с едой и рванули в дом, чтобы через некоторое время появиться с новыми порциями. Толстые звери чинно расселись по местам, достали из карманов свои вилки и принялись за еду. Я смотрел на все это, разинув рот, временно забыв даже о непреодолимом чувстве голода, масле сагыд и прочей мистике Хомайских островов.
— Кто это, Хэхэльф? — шепотом спросил я.
— Это? Это кырба-ате, — с набитым ртом ответил он. — Впрочем, бунаба называют этих замечательных толстяков «шубабодо». Хочешь сказать, что никогда раньше их не видел? Вообще-то на Мурбангоне их хватает. Хотя, конечно: Землю Нао они не очень-то жалуют, а ты в основном там околачивался…
— А кто такие эти кырба-ате? Что они здесь делают?
— Как — что? Сам не видишь: едят! — пожал плечами Хэхэльф. — Они всегда едят. Вот уж кому не требуется масло сагыд! Они каждый вечер приходят к ндана-акусе, когда в доме начинается пир. Тут уж хочешь не хочешь, а корми гостей!
— Это обязательно?
— Вообще-то, конечно, не обязательно. Но весьма желательно. Кырба-ате — звери Мараха. А с Мараха лучше не ссориться: ни с людьми Мараха, ни с животными, ни даже с деревьями… И потом, если ндана-акуса не будет кормить их на пирах, они повадятся на его огороды. Здесь земля добрая, урожай следует за урожаем: сегодня сорвал умалу, а завтра на ее месте уже новая пробивается… Но если кырба-ате начнут ходить на твой огород, можешь искать себе новое занятие, чтобы прокормиться: тебе ничего не останется!
— Страсти какие! — уважительно сказал я. — Настоящий рэкет!
— Ну, для ндана-акусы Анабана приглашать к себе десяток кырба-ате каждый вечер — не проблема, сам понимаешь, — заверил меня Хэхэльф. — Зато он может хвалиться перед соседями своим богатством: говорит им, что кормит всех окрестных кырба-ате. Такое удовольствие мало кому по карману. А они за это не трогают огороды: ни его собственные, ни его людей… Ну вообще-то, бывает, побезобразничают иногда, но только изредка, чтобы их уважать не перестали!
— Ну дела! — изумленно сказал я. И робко спросил: — А местные жители на них не охотятся? Они на вид такие славные… и совершенно беззащитные: ни клыков, ни когтей!
— Смеешься? — Хэхэльф даже на месте подпрыгнул от удивления. — Охотиться? На кырба-ате? Они же Мараха, дурень!
— А в чем это выражается? Я имею в виду: они умеют делать какие-нибудь чудеса, как люди Мараха?
— Еще бы! — с энтузиазмом кивнул Хэхэльф.
— А какие? — не отставал я.
— Понятия не имею, — он пожал плечами. — Они никому об этом не рассказывают… Да ты жуй давай! Тетя Хондхо уже на тебя подозрительно косится. Наверное, ей кажется, что ты недооцениваешь жареные плавники рыбы бесеу[59] в сладком соусе из плодов улидибу… Зря я, что ли, столько масла сагыд на тебя перевел? Неужели уже наелся?
— Нет, конечно, — вздохнул я. — Просто эти удивительные зверушки… Глаз отвести не могу!
— Ты бы действительно лучше жрал, чем на нас пялиться. А то тощий такой — смотреть противно! — внезапно сказал один из мохнатых гостей, обернувшись к нам. Он говорил громко, четко и, судя по всему, на языке кунхё — по крайней мере, я его сразу понял.
— Ничего себе, — упавшим голосом сказал я. — Скажи, Хэхэльф, здешний повар добавляет кумафэгу во все блюда или только в некоторые? Предупреждать надо…
— Никто никуда кумафэгу не кладет, ты что, спятил? — он озадаченно покачал головой. — С чего ты взял?
— Они со мной разговаривают, эти зверушки, — пожаловался я. — Сейчас в беседу вступят мои ботинки… Знаешь, мне уже не смешно!
— А, ты решил, что тебе мерещится! — рассмеялся Хэхэльф. — Не переживай, кырба-ате действительно говорят, да еще и на всех языках, какие только есть в мире Хомана, как и все прочие Мараха… Правда, деревья Мараха крайне редко говорят вслух, но такое с ними все-таки иногда случается.
— Давай-давай, жуй, — снова ворчливо сказал мне пушистый кырба-ате, — и нам не мешай. Потом, когда мы поедим, можешь подойти поближе, если уж тебе так припекло.
— Слышал? — весело спросил меня Хэхэльф. — Экий ты, оказывается, обаятельный, Ронхул Маггот: даже кырба-ате согласны подпустить тебя поближе. Вообще-то они нашего брата, человека, не слишком балуют вниманием…
Тут у меня случился очередной приступ обжорства, и я наконец оставил его в покое. Все к лучшему: по крайней мере, тетушка Хондхо смогла убедиться в моей лояльности к жареным плавникам рыбы бесеу.
Ндана-акуса Анабан появился, как и предсказывал Хэхэльф, примерно через час. Оглядел всех присутствующих с таким выражением лица, словно оказался в обществе отравителей, клятвопреступников и предателей сотрапезников, и уселся на подушки между Хэхэльфом и своим старшим сыном, нданой, местным «принцем Уэльским» со странным трехступенчатым именем Рэй И До, молчаливым мужчиной средних лет, почти столь же величественным, как его отец, и таким же недовольным. Хэхэльф сообщил мне, что ндана Рэй И До — «человек степенный и с правильным мнением» — среди бунаба это считалось самым крутым комплиментом.
Некоторое время ндана-акуса Анабан брезгливо разглядывал поставленную перед ним еду, потом все-таки снизошел до того, чтобы ее продегустировать, и что-то буркнул себе под нос.
— Он говорит, что еда не так отвратительна, как могла бы быть, если учесть, что все повара в этом доме — бездарные бездельники, — перевел мне Хэхэльф. И добавил: — На самом деле он так не думает, и все это знают, просто ндана-акуса должен все время быть недовольным, иначе его постепенно перестанут уважать.