Давным-давно Джейн перестала восхищаться пейзажем. А ведь всегда считала, что свежему снегу дано волшебное свойство – самую прозаическую местность, например, ее родной Уэльс, превращать в страну фей. Поля и холмы сверкали восхитительной белизной в тусклом свете занимавшегося дня. В другой реальности эта картина заворожила бы Джейн, но сейчас она только досадовала на снег и ждала от него подвоха. Достаточно ли быстро они едут? Не сгинут ли бесследно на этой опасной дороге? Не станет ли очередной снегопад непреодолимым препятствием? Не падут ли лошади? Не замерзнут ли они с Сесилией насмерть? Утихнет ли когда-нибудь этот надсадный ветер?
По всей видимости, Сесилию терзали те же страхи.
– Может быть, зря мы не поехали прямым путем, милая Уинифред? – спросила она, стараясь перекричать ветер.
Джейн обернулась.
– Бран советовал держаться подальше от Дамфриса и Карлайла. Там кишмя кишат королевские солдаты.
– А сколько до Ньюкасла?
Джейн чихнула и утерла нос платком, прихваченным из мужнина комода.
– Около ста миль.
– В отличие от тебя, дорогая Уинифред, я никогда не была сильна в арифметике, – призналась Сесилия.
– Если будем ехать с такой же скоростью, часов через двенадцать доберемся, – пояснила Джейн.
Повисла пауза, во время которой Джейн с ужасом вникала в смысл собственных слов.
– Тогда нужно прибавить скорости, Уини, – пролепетала Сесилия.
– Передохнем на первом же постоялом дворе, какой попадется после того, как минует самое теплое время дня, – распорядилась Джейн.
Она бросила на подругу Уинифред лукавый взгляд. К счастью для Джейн, глаза Сесилии сверкнули – она еще способна была понимать шутку. Сесилия улыбнулась сквозь шарф – теплого времени день не сулил вовсе.
Хвала Господу, ветер унялся. Ехали теперь в тишине, нарушаемой только храпом коней да кашлем и тяжким дыханием обеих женщин. Увы, отдых от ветра оказался недолгим, ибо Господь весьма изобретателен. Ветер сменился снегопадом. Пухлые снежинки замелькали в воздухе; поначалу редкие и мягкие, за час они превратились в колючий буран. Температура воздуха понизилась. Джейн едва различала дорогу – и то лишь благодаря прутьям живых изгородей, кое-где выглядывавшим из-под снега. Им встретился только один всадник; коснулся шляпы при виде дам и проехал мимо, не проронив ни слова; последнему обстоятельству Джейн очень порадовалась. Для разговоров было слишком холодно. Уж конечно, мороз сделал людей заложниками домов и каминов; мало кто покинул сегодня свое жилище, а кто покинул, того крайняя нужда заставила. Еще примерно через час они поравнялись с телегой, в которой ехало семейство с шестью маленькими детьми, закутанными в тряпье. Джейн и Сесилия рады были, что приближаются к городу – наверняка Ньюкаслу – не одни, а в компании приличных людей.
– Мой муж здесь работает, – сообщила мать семейства. По крайней мере, Джейн так послышалось – акцент был слишком сильным даже для ушей Уинифред.
Джейн кивнула.
– Наши – тоже, – сказала она, не придумав в ответ ничего лучшего.
– Какая у вас надобность? – спросила женщина в телеге и принялась расстегивать платье, чтобы покормить младенца грудью.
– Хочу в гувернантки наняться, – сказала Джейн, надеясь, что ответ пристойный и в меру расплывчатый. Действительно, если забыть про старый плащ, она вряд ли сойдет за жену фермера – и кобыла у нее чистокровная, и перчатки на меху.
Женщина кивнула и забыла про Джейн – дорога сделала поворот, вдали замелькал город Ротбери. Однако внимание путников отвлек тошнотворный запах, а затем и зловещий вид – виселица на перекрестке.
Дети захихикали, стали показывать пальцами на виселицу. Мать семейства и Сесилия отвернулись, а Джейн обнаружила, что не может отвести глаз от разлагающегося трупа. Воняло тухлыми яйцами и гнилым мясом; сочетание было такое, что Джейн потянуло на рвоту, и она плотнее закрыла нос шарфом.
– Хорошо, что у нас с собой мятные пастилки, – пробормотала Сесилия. – Наверняка это не последний висельник, что попадется на пути.
Джейн подстегнула кобылу, стремясь скорее миновать зловещее зрелище, еще более отвратительное от скопища ворон, успевших пролезть в клетку к трупу.
– Кто бы это мог быть?
Уинифред, конечно, знала ответ; Джейн поняла это, лишь когда слова сорвались с языка.
От жуткого смрада глаза у нее слезились. Сесилия, более привычная к таким зрелищам, пожала плечами.
– Наверняка это разбойник с большой дороги. Бедняжка Уинифред! Тебе всегда делается дурно, как увидишь подобное.
Джейн поглубже вдохнула ледяного воздуха, и тошнота чуть отпустила.
– Придется привыкать, – ответила она и пришпорила кобылу, чтобы висельник поскорее остался позади.
Эллен пряталась за спиной доктора Эванса, когда на пороге отделения интенсивной терапии возникли Максвеллы-старшие. Отец того и гляди взорвется, мать совсем поникла, бледная, губы в нитку.
У труженицы соцслужбы, которая привела Максвеллов, вид измученный. Вокруг Уилла толпятся врачи, каждым движет личная и профессиональная заинтересованность. Тут и диетолог, и специалист по респираторным заболеваниям, и терапевт, и фармаколог, и медсестры, которые обслуживают Уилла. Не хватает только регистратора да больничного священника; впрочем, отец Уайли может в любую секунду появиться, так его ситуация зацепила.
– Что, черт возьми, происходит, Эванс? Вы мне обещали…
– Мистер Максвелл, пожалуйста, успокойтесь, – начал доктор Эванс, раскрыв ладони в подтверждение своей честности.
– Успокоиться? – Максвелл дернул рукой, за которую цеплялась его жена. – А не пошли бы вы сами знаете куда, мистер Эванс?
Эллен переглянулась с коллегами – на всех лицах было неодобрение. Впрочем, от Максвелла ждали подобной реакции – не он первый позабыл о вежливости, когда его сын попал в беду.
– Джон, не надо, – проблеяла Диана Максвелл.
Роберт Эванс, краснолицый валлиец, телосложением напоминающий шкаф, даже бровью не повел. Эллен с удовольствием отметила, что полную невозмутимость сохраняют и остальные ее коллеги. Все они привыкли к эмоциональным срывам, которые особенно часты именно в отделении интенсивной терапии.
– Чего не надо? – рявкнул на жену Максвелл. – Не надо говорить этим британским эскулапам, этим рыбам заторможенным, что у них задницы загорятся, а они и знать не будут – без соответствующих инструкций?!
Эванс выжидал, пока Джон Максвелл закроет рот. Смысл слов ничего не значил; главное было добиться его замешательства. Как же – он, Максвелл, изощряется к красноречии, а реакции от окружающих никакой!
Максвелл начал второй заход.
– Ну, мистер Эванс, чего молчите-то?
В его тоне было столько сарказма, что Эллен подумала, не приклеить ли Максвеллу кличку – например, «Ковбой». Физиономия от ярости стала багровой. Неужели она, Эллен, всерьез рассматривала перспективу поехать в Америку с такими людьми, как Максвеллы? Правда, ее не звали дальше Балтимора, где Эллен должна была передать своего подопечного на руки местным медикам.
– Какого черта вы и сегодня отказываетесь отпустить моего сына? Мы уже и так торчим здесь двое лишних суток! – продолжал разоряться Максвелл.
– Миссис Максвелл, может, присядете? – предложила Эллен, указывая на стул рядом с кроватью Уилла, ибо Диана являла все признаки того, что вот-вот хлопнется в обморок.
– Постоит, небось не развалится! – рявкнул Джон Максвелл. О с каким удовольствием он бросился бы на доктора Эванса, будь у него хоть малейший повод! Но доктор Эванс такого повода ни за что не даст. – Я требую отпустить моего сына сегодня же. Он отправится с нами в Штаты, где для него еще есть надежда.
– У меня тоже, – будничным тоном заговорил Роберт Эванс, – имеются для вас обнадеживающие новости. Не хотелось бы вселять в вас ложную уверенность в слишком быстром развитии событий, однако я могу со всей определенностью сообщить, что ваш сын являет признаки выхода из комы.
Эллен отметила, что доктор Эванс очень тщательно подбирает слова и точно дозирует оптимизм.
Первой отреагировала Диана Максвелл – она разрыдалась, прижимая ладонь ко рту в безуспешной попытке скрыть свою слабость. Джон Максвелл выпучил глаза; Эллен ответила победным взглядом и наконец усадила Диану.
– Вы с самого начала не хотели отдавать нам Уилла, так ведь? – догадался Джон Максвелл.
Все врачи и медсестры знали: ярость – нормальная родительская реакция. Но только в первые несколько дней. Затем шок уступает место скорби и тоске. Но и эти эмоции постепенно проходят (как скоро – зависит от времени нахождения пострадавшего в отделении интенсивной терапии), и несчастные родители в большинстве своем заканчивают кротким смирением. Только, думала Эллен, едва ли Ковбою Максвеллу грозит впасть в кроткое смирение.
Эванс наживку не заглотил. Он продолжал говорить так, будто перед ним стоял человек, жаждущий услышать новую информацию, а не лопающийся от гнева.
– Позвольте объяснить подробнее, – произнес Эванс. И спокойным, твердым голосом, без медицинских терминов, начал перечислять признаки, свидетельницей которых Эллен стала двое суток назад и которые с тех пор были подтверждены серией анализов и результатами круглосуточных визуальных наблюдений вкупе с показаниями точнейших приборов. – О чем бишь я? Да, о ложной уверенности и быстром развитии событий, – продолжал Эванс. – Впрочем, рад сообщить, что мы зафиксировали целый ряд признаков того, что организм Уилла имеет некий настрой.
Максвелл чуть успокоился – это было заметно по положению тела, по жестам и мимике, – хотя агрессия еще не отпустила его.
– Предположим. Только не пойму, почему мы должны менять планы? Если Уиллу суждено очнуться, разве не лучше будет ему открыть глаза в Америке… на родине?
– Ваш ход мыслей вполне логичен, – осторожно продолжал Эванс. – Однако многолетняя врачебная практика подсказывает иное, а именно: начался очень важный период для организма Уилла. Ваш сын сейчас особенно уязвим. Попробую объяснить понятнее. Сознание Уилла как бы пробивается на поверхность. Изменить окружающую среду, в которой борется за жизнь организм вашего сына, означает бросить вызов всем позитивным изменениям.