Она не стала вмешиваться, поскольку надеялась, что протесты дяди подействуют на мужа эффективнее, чем ее уговоры, но уже вскоре поняла, что любые возражения Ральфа лишь укрепляют Хью в его решении.
Одрис поспешила в женскую обитель — отдельно стоявшее здание, очень похожее на основное здание, только заметно уступавшее ему по размерам. Смеркалось, и женщины, закончив работу, сбились в небольшие тесные кучки, чтобы вдосталь посплетничать и похихикать. Они замолчали, когда она пробегала мимо, преследуемая по пятам Фритой, тащившей на руках спящего Эрика. Двое из женщин приподнялись, собираясь показать ей шерсть, которую спряли, но она не обратила на них внимания, и прядильщицы вновь опустились на скамью, присоединяясь к товаркам, которые уже снова беззаботно и весело щебетали о чем-то своем. Одрис, все в том же глубоком раздумье, подошла к очагу и ступила на помост, устланный свежесрезанным камышом. Она постояла минутку, опираясь руками на резную спинку кресла, затем развернула его и села лицом к огню, едва мерцавшему над раскаленными углями в этот тихий и погожий вечер. Фрита скользнула мимо, к колыбели Эрика, стоявшей рядом с новой, завешенной пологом, кроватью Одрис. Малыш недовольно захныкал, но тут же успокоился, когда Фрита начала его укачивать.
Убедившись в том, что сынишка спокойно спит, Одрис повернула голову направо, где по обеим сторонам большого окна, открытого настежь, висели по два в ряд гобелены с единорогами. Взгляд Одрис остановился на двух крайних. Она вглядывалась в них, толкуя так и этак и пытаясь припомнить, есть ли сад в поместье Хьюгов и какого цвета были волосы у обретавшейся там кузины, считавшейся наследницей Хьюгов, — неужели и впрямь серебристо-русые… Ей и самой в это с трудом верилось, что решение было принято еще до того, как Фрита подошла к ней, чтобы помочь снять платье. Вскоре после этого примчался Хью, которого встревожило ее поспешное бегство с поля словесной баталии, разразившейся между ним и Ральфом, когда он попытался убедить дядю в необходимости поездки в Хьюг. Одрис, ласково улыбаясь, успокоила мужа, но потом, склоняя голову под гребнем, которым верная служанка расчесывала ее пышные волосы, как бы между прочим обронила, что, если Хью собирается побеседовать с сэром Лайонелом, она хотела бы при этой беседе присутствовать.
На секунду воцарилось глухое недоуменное молчание, затем Хью ошарашенно выпалил:
— Нет! Ты не поедешь!
— Ну почему же нет, дорогой? — спросила Одрис, остановив жестом Фриту и поворачиваясь к супругу с изумленно-невинной улыбкой на устах. — Ты же сам говоришь, что в этом нет ничего опасного. Так почему бы мне не поехать? Тут у нас, сам знаешь, делать особо нечего, соколят мы пока не завели, так почему бы мне не насладиться прогулкой в твоем обществе и не развеяться чуточку, навестив соседей?
Хью мгновенно насупился, чувствуя за собой вину перед молодой женою. Действительно, Ратссон был форменным захолустьем — радом, кроме широкой и глубокой реки да крутых, поросших густым лесом холмов, ничего не было. Даже дорога, ведущая из Морпета, заканчивалась в Ратссоне, и дальше на север вели только узкие, почти непроходимые тропки. За те несколько месяцев, которые они провели в поместье с тех пор, как вернулись из Йорка, к ним не забредала с визитом ни единая живая душа, даже странствующие менестрели с их неказистыми дудками и нескладными грубыми песнями не стучались в их ворота. Хью знал, что в Джернейве не переводились гости, в том числе и высокопоставленные, там постоянно мелькали свежие лица, заряжая хозяев кипучей энергией, снабжая последними новостями и сплетнями, скрашивая им серую повседневную жизнь. Увидев, с какой легкостью я непринужденностью Одрис очаровала Ральфа и Тарстена, как естественно она вписалась в его и дядюшкину жизнь, он и предположить не мог, что эта веселая и жизнерадостная женщина не искала, как правило, в Джернейве сторонних развлечений и чаще избегала назойливых визитеров, чем пребывала в их компании. Поэтому он даже после того, как перетащил в покои жены все лучшее, что сумел отыскать не только в имении, но и у окрестных фермеров, стараясь обставить их как можно комфортнее и роскошнее, не смог избавиться от чувства вины перед любимой женщиной, которую вынудил сменить дворец на деревянную хижину, более того, это горькое чувство лишь усугублялось тем, что Одрис никогда и ни на что не жаловалась и, казалось, искренне радовалась своему новому, скромному жилищу.
— Может, ты хочешь вернуться в Джернейв? — спросил он осипшим вдруг голосом, пытаясь проглотить комок, застрявший в горле. — Мне кажется…
— Хью! — воскликнула Одрис, срываясь с кресла и подбегая к мужу, чтобы крепко его обнять. — Я счастлива здесь, очень счастлива, но сейчас ведь начало лета, так хочется побывать на приволье, вдохнуть свежий ветер полной грудью, а я сижу тут и бездельничаю. — Глаза Одрис озорно сверкнули. — И, кроме того, дорогой, ты, боюсь, так истосковался по женской ласке, что за тобой сейчас нужен «глаз да глаз».
Хью не смог удержаться от улыбки. Одрис никогда не была ревнивой, да и не было у нее причины для этого; ему случалось, конечно, согрешить с той или иной прелестницей, когда сердце его было свободным и чувствовалась в том нужда. Но теперь, когда короткое вынужденное воздержание лишь укрепило и возвысило чувства, питаемые им к любимой и законной супруге, он скорее кастрировал бы себя, чем прикоснулся к другой женщине. Кроме того, Одрис находила возможности, пусть и ценой небольшого греха, удовлетворять его мужские потребности. Воспоминание об этом, о том, что Одрис с готовностью и радостью пошла на то, чтобы разделить с ним грех, вновь заставило Хью терзаться угрызениями совести, отступившими было после столь неожиданного заявления супруги, и он начал склоняться к тому, чтобы пересмотреть поспешно, быть может, принятое решение. Вдруг он снова нахмурился.
— Но, Одрис, шутки в сторону, тебе же нельзя ездить верхом — ты все еще исходишь кровью, — сказал он. — И как быть с Эриком? Мы не можем оставить сына, пока ты не подберешь для него надежную кормилицу.
— Оставить Эрика? — недоуменно повторила она. — С какой стати, я об этом и не помышляла. Почему нам нельзя взять его с собой? Я привяжу его к груди, как делают все прочие женщины, так что с кормлением не будет никаких хлопот. Если устану, передам ребенка Фрите, ты же знаешь — на нее можно положиться. А что касается… — она опустила глаза, затем вскинула их, взяла ладони мужа в свои руки и вгляделась в его лицо с мольбой и надеждой. — Если ты согласишься задержаться всего лишь на недельку, а ты, и правда, должен задержаться, чтобы проследить за тем, как скосят траву и сметают в скирды сено, со мной к тому времени все будет в порядке. И я не хочу расставаться с тобой как раз сейчас, когда мы вот-вот сможем, наконец, лечь в одну постель и заняться тем, о чем так долго мечтали.
— Я, конечно, останусь на неделю, — немедленно ответил Хью. — А что касается твоей поездки… ладно, посмотрим.
Одрис улыбнулась, наклонила голову и поцеловала мужа в нос, Хью не удержался и расплылся в счастливой улыбке.
— А почему бы и нет, — думал он. — Если ехать медленно и небольшими перегонами, останавливаясь там, где понравится… А что касается Эрика, его можно оставить в Тревике — оттуда лиги две до Хьюга, и они будут там в безопасности, если я ошибаюсь в чувствах, которые испытывает Лайонел Хьюг по отношению к Кенорну.
Неделя обернулась месяцем, Одрис была неистощимой на выдумки, пытаясь оттянуть отъезд, но и она в конце концов поняла, что Хью не успокоится, пока не узнает что же стряслось с его отцом.
Когда они без особых приключений добрались до Тревика, остановившись по пути на ночевку в Морпете, Одрис ни за что не хотела отпустить мужа одного ехать в Хьюг. Поначалу она грозила, что поедет следом, а Хью знал, что предводительствуемый все тем же Морелем охранный отряд, оставляемый им с нею, настолько преклоняется перед молодой хозяйкой, что с готовностью исполнит все, что она ни прикажет. В конце концов, однако, Хью удалось убедить жену, что ее присутствие рядом с ним лишь увеличит опасность, поскольку может ввести сэра Лайонела в искушение одним махом избавиться от всех наследников лорда Ратссона. Он испугался было, что употребил слишком сильный и недозволенный, быть может, аргумент, когда увидел, как расширились в испуге, наполняясь слезами, глаза жены, но это подействовало. Одрис обреченно вздохнула и разрешила ему ехать, понимая, что он не простит себе, если не проследит ту единственную реальную тропинку, которая вела его к отцу.
По дороге к замку сэра Лайонела Хью решил ограничиться тем, что въедет в крепостные ворота, вызовет хозяина и договорится с ним о встрече на следующий день. Это позволит ему не только оценить отношение сэра Лайонела к приезду недавнего врага, но и успокоить Одрис — в том случае, конечно, если его не только впустят, но и беспрепятственно выпустят. Молодого рыцаря раздражала мучившая его смутная тревога, Хью злился и на себя, и на жену за смятение, которое испытывал, поэтому, подъехав по подъемному мосту, перекинутому через сухой ров, к плотным и крепким воротам, он сбросил шлем, гордо поднял голову и громко выкрикнул свое имя — сэр Хью из Ратссона.
В ответ он услышал громкий, взволнованный возглас:
— Сэр Кенорн, милорд! — и тут же: — Нет, этого не может быть!
Хью вскинулся на стременах, крича:
— Кто зовет сэра Кенорна?! — но никто не отозвался, он не заметил того, кого очень хотел в то мгновение увидеть. Двое латников, открывших ворота, удивленно посмотрели в том же направлении, что и он, лишь после этого обратив к нему озадаченные лица. Хью теперь больше не сомневался, что идет по верному следу, и уже не думал о человеке, окликнувшем его, надеясь, что сумеет заставить сэра Лайонела, силой, если потребуется, удовлетворить его далеко не праздное любопытство.
То, что бросилось в глаза Хью, пока он ехал по внешнему двору, пересекал по второй подъемный мосту второй, тоже сухой ров и въезжал во внутренний дворик, доставило ему пищу для серьезных размышлений. Замок являл собой красноречивое свидетельство неистовой энергии и неукротимой целеустремленности его хозяев. Могучие крепостные стены, отличавшиеся необычайной шириной, были дополнительно укреплены совсем недавно — на многих камнях еще поблескивали свежие сколы, а известковый раствор, скрепляющий огромные кубические глыбы, еще сочился кое-где влагой. Вм