И тут Василия осенило!
Чтобы завоевать женщину, надо, прежде всего, помочь ей, потом удивить, а лучше и то и другое одновременно.
— А нет ли другого способа уладить это маленькое недоразумение? — светским тоном произнес он, обращаясь к отставному прокурору и одновременно слегка приобнимая незнакомку, словно беря ее под защиту.
— Как же, есть! — ехидно ответил старикашка. — Сделайте мне машину, чтобы была, как новенькая, тогда с вас будет причитаться только за моральный ущерб.
— Договорились! — воскликнул Василий, надеясь, что братец Даниил не подведет, и подмигнул незнакомке. — Вы не против, сударыня?
— Что ж, пожалуй… — хрустально отозвалась владелица лимузина.
Звонарь в Васильевых джинсах радостно отозвался на эту фразу гулким ударом большого колокола.
У запасливого пенсионера имелся трос, которым искалеченного «Москвича» прицепили к роскошному «Бентли» и автопоезд медленно двинулся в сторону Даниилового гаража, вызывая оживление, как пешеходов, так и автовладельцев. Только милиции нигде не было видно. Наверное, по законам мистики и любви, они были бы здесь лишними, и без них хватило неразберихи.
Когда участники дорожно-транспортного происшествия добрались до гаража, перевалило за полдень.
Даниил с Гремлином сидели за столиком около распахнутой двери и о чем-то вполголоса разговаривали с пустым пространством напротив. На столике стояла бутылка и была разложена немудрящая закусь.
Когда Василий вышел из «Бентли», головы беседующих повернулись к нему, а когда следом за братцем из низкого купе показались ноги прекрасной незнакомки, прямо из пустоты раздался жизнерадостный восхищенный возглас:
— Вот это бабец!
Даниил с гремлином зашикали, вскочили, пытаясь собой прикрыть обладателя голоса, но сделать это оказалось не так-то просто. Попробуй-ка, прикрой пустое место!
Что-то прошуршало в пространстве, легкий ветерок нескромно тронул край и без того короткой юбки незнакомки, на ее лице появилась удивленная гримаска и незнакомка вскрикнула:
— Ай, оно меня…!
— Не надо пугаться, девочка, — донесся из пустоты вальяжный баритон. — Я всего-навсего дотронулся до краешка вашего платья, а поскольку оно оказалось весьма коротким — слегка увлекся… И бросьте это ваше «оно». Я, между прочим, видный мужчина, поэт с высшим техническим образованием.
— Что-то ты какой-то прозрачный, мистер поэт, — с сомнением сказал Бугивуг. — Полезай-ка лучше в грузовик, как и положено, а не то я тебя живо изгоню обратно в эфир! И прекрати приставать к клиенткам, все равно ведь…
— На что ты намекаешь? — вскипел поэт. — Правильно, поэта в России каждый обидеть рад, особенно, если он дух! Не полезу я в вашу раздолбайку, что я вам, барабашка какой, что ли?
— Что же ты, так и будешь мотаться туда-сюда? — миролюбиво спросил Даниил. — Духу непременно надо во что-то вселиться. А то не по правилам получается.
Василий с незнакомкой недоуменно смотрели то на Даниила, то на гремлина, втолковывающих что-то пустому месту, потом бросили это занятие и стали смотреть друг на друга. Честное слово, совместное непонимание некоторых вещей сближает иногда даже больше, чем совместное проживание! Особенно, если присутствует взаимная симпатия. И давайте не будем им мешать…
— Ну, не хочешь в грузовик, — покладисто сказал Бугивуг, — тогда вселяйся куда-нибудь еще. Только машины клиентов не трогай, а то конфуз получится.
— Вселюсь, будь спок! Вон я вижу, у вас тут интересная хреновина имеется, — пропыхтел поэт. — Вот уже вселился!
Внутри бутылки Клейна что-то тихонько загудело, потом послышались шаркающие звуки, словно кто-то подметал пол, хлопнула астральная дверца, и на какое-то время все стихло.
— Вот зараза! — воскликнул гремлин. — Он же в бутылку полез!
— А куда, по-твоему, ему было деваться, если он и впрямь поэт? — спросил Даниил. — Конечно, в бутылку.
А «студебеккер» так и остался неодушевленным. Впрочем, сыщется и для него душа, но об этом потом.
Между тем, отставной прокурор Вынько-Засунько давно уже выбрался из своего покалеченного «Москвича» и с интересом наблюдал за происходящим. Когда поэт залез в бутылку, он неодобрительно пожевал тонкими губами и решил подать голос:
— Машину мне кто ремонтировать будет? Может быть, этот ваш Пушкин?
— Отремонтируем в порядке очереди, — ответил гремлин, осматривая «Бентли». — Хороша тачка!
— А ты кто такой? — спросил пенсионер, словно впервые увидел живого гремлина. — Гастарбайтер?
— Ага, прямо из Америки к нам в Растюпинск, — подтвердил Даниил. — Гастарбайтер и есть.
— Надо же! — с уважением протянул старикан. — Уже из Америки к нам на заработки приезжают.
— Я к вам по ленд-лизу, — пояснил Бугивуг, закатывая «Бентли» в бутылку Клейна.
— Как же, помню, из Америки нам много чего полезного по ленд-лизу привозили, — пенсионер погрузился было в воспоминания, но быстро сориентировался и уже совершенно по-прокурорски спросил:
— А документики у вас какие-нибудь имеются, товарищ ленд-лизовец?
Тут на самом интересном для отставного прокурора месте разговор прервался, потому что из бутылки донеслись невнятные ругательства, потом голос поэта произнес:
— Сволочь, руку отдавил, ты полегче, полегче, а то пихаешь, как не знаю что!
— Посторонись, душа поэта, а не то придавлю! — по-молодецки ухнул Бугивуг и впихнул «Бентли» в бутылку Клейна по самый задний бампер. Зовут-то тебя как, а, поэт?
— Зовут меня Саньком, — донеслось из бутылки. — А вообще-то я — неизвестный поэт.
— Ну, держись, Санёк! — сказал гремлин и включил рубильник. — Как ты там? — спросил он через некоторое время. Жив?
— Нормально, только смешно, — непонятно ответил Санёк-поэт, покамест не мешай, лады?
— Лады, — ответили гремлин с Даниилом, вышли из гаража и закурили.
Василий с незнакомкой куда-то пропали, перед гаражом на лавочке сидел старик Вынько-Засунько и сурово смолил вонючую «Беломорину».
— Когда моей машиной займемся, а, мастер-ломастер? — сварливо спросил он. — Чтобы была, как договаривались, как новенькая! Иначе — суд.
— Будет, — успокоил его Даниил. — Даже новее новенькой будет.
— Ну, ну… — неопределенно отозвался дедуля, достал из потертого портфеля какие-то бумаги, и углубился в их изучение. Наверное, готовился к судебному разбирательству.
— Готово! — донесся из глубины гаража голос поэта-Саньки.
Гремлин отбросил недокуренную сигарету и, кряхтя, выкатил отремонтированный «Бентли» наружу. От повреждений не осталось и следа. Более того, розоватый оттенок кузова стал намного ярче, а на капоте обнаружился изящный лопушок преобразователя Тесла, похожий на женскую ладошку в розовой шелковой перчатке. Дамский, так сказать, вариант.
— Я в нее душу вселил! — гордо пробаритонил поэт, — Такая женщина, я вам скажу! Мэрилин!
— Как я выгляжу? — донеся обеспокоенный голосок из розового чуда. — Мальчики, у меня стрелки на сликах прямые?
Даниил с гремлином переглянулись и плюхнулись на лавочку рядом с пенсионером, который тут же сгреб свои листочки в портфель и тоже изумленно уставился на «Бентли-Мэрилин».
Когда первый шок прошел, гремлин с Даниилом взялись за бампер старого «Москвича» и совместными усилиями впихнули его внутрь обмотки. При этом поэт, уже считавший бутылку Клейна своей вотчиной, грязно ругался, требовал молока за вредность и угрожал вступлением в профсоюз рабочих духов. Наконец все закончилось и Даниил, отдуваясь, включил рубильник. На этот раз поэт помалкивал, видимо, ремонт оказался непростым. Наконец из бутылки донеслось:
— Забирайте вашего урода.
Мастер с подмастерьем направились, было к рубильнику, чтобы выключить ток, но пенсионер прокурорским жестом остановил их.
— Ты давай на совесть делай, а то пырь-мырь — и готово! Со мной этот фокус не пройдет, я вам не олигарх какой, а честный трудящийся пенсионер.
— Санек! — позвал гремлин.
— Чего еще? — гукнуло из бутылки.
— Давай дальше, — сказал гремлин. — Клиент скандалит. Говорит, мало поработали.
— Вот гад, — искренне возмутился дух. — Ну, ужо ему!
Бутылка снова загудела. Распределительный щит нагрелся, по нему побежали маленькие поверхностные разряды, но изоляция выдержала и, наконец, раздался недовольный голос поэта.
— Все. Больше ничего сделать не могу!
Даниил заглянул в бутылку и обомлел:
Из одностороннего горлышка торчала угловатая корма штурмового танка «Sturmtiger».
Отставной прокурор отлепил от лавочки тощую задницу, осторожно подошел к танку и нежно погладил сваренные «в лапу» толстенные броневые листы.
— Ну, держитесь, гады! — страшным голосом сказал он, неизвестно кого, имея ввиду. Из танка гулко и железно донеслось:
— Zum Befel, Herr Oberst!
— Gut! — сказал Вынько-Засунько, сунул в глаз, неизвестно откуда взявшийся монокль, и полез в люк, не забыв прихватить с собой портфель и клюку.
«Sturmtiger» грозно и вонюче заревел, терзая траками нежную обмотку бутылки Клейна, выполз из гаража и тяжело придавив дорогу, уполз, унося в своем стальном чреве пенсионера-прокурора прочь из гаража, города и нашего повествования. Хотя, конечно, такие люди никогда не пропадают, они, увы, возвращаются. И часто на танке.
— Вот падла, — донесся из бутылки слабый голос поэта, — всю душу гусеницами стоптал, — чтоб тебя ковровой бомбежкой накрыло!
— Сам виноват, — заметил гремлин, задумчиво ковыряя носком ковбойского сапога вывороченную гусеницами из дороги кучу бетонных обломков. — Перестарался, поэт! Кого ты, кстати, туда подселил?
— Душу унтер-офицера Ганса Эйбенау, утопшего вместе со своим танком в деревенском пруду при погоне за гусем, во время битвы при Марне — гордо отозвался поэт. Старый мой знакомец.
— Танк-то поновее будет, — задумчиво сказал гоблин. — Битва при Марне когда была?
— Так панцер-то сам по себе, — воскликнул поэт из своей бутылки. — Я «Москвич» восстановил до состояния металлолома, а потом металлолом — до танка. Понятно тебе, кактус ты ковбойский? А уж душу потом подсадил, по-знакомству. Мы с этим Эбернау в эфире вместе по бабам ходили, вот я и помог дружбану!