По мере того, как Артанский князь говорил, у него, как в других подобных случаях, стали проявляться нимб, светящиеся крылья и призрачный чешуйчатый панцирь – так что его собеседники взирали на него со страхом и изумлением. Но вот он закончил свою речь, и по мере того, как остывал эмоциональный накал, признаки архангельского достоинства бледнели, истаивая в ярком свете дня.
– А теперь, – сказал Серегин, указывая на приближающийся флаер, – когда края политического бассейна очерчены, и вы удостоверились, что я не блефую и не преувеличиваю, давайте совершим небольшую экскурсию по «Неумолимому». Вы должны представлять себе пределы Божьего Гнева, который я могу обрушить на ваши головы в случае непослушания. И как только мы с этим закончим, я отправлю вас домой. А то одного блудного эрцгерцога, в халате и тапочках исчезнувшего прямо из спальни, наверное, уже ждет дома жена, чтобы закатить грандиозный скандал.
Часть 50
Шестьсот шестьдесят седьмой день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.
Громыхая всеми сочлениями и лязгая колесами по стыкам рельс, история в 1914 году приближалась к роковому рубежу, делящему тот мир на ДО и ПОСЛЕ. Ультиматум, даже несколько более жесткий, чем в нашей истории, предъявлен – и теперь король Петр, шустрый, будто сперматозоид, вместе со своим новым премьером тянут время в дипломатических отписках и отмазках, проводят мобилизацию армии, а всех прочих мужчин, от шестнадцати до шестидесяти, вооружают и сводят в отряды территориальной обороны. В случае если австрийцы все же прорвутся на территорию Сербии, эти отряды станут тут очагами партизанского движения.
Запасы оружия для этой операции частично изымались со складов сербской армии, частично поступали из уже наступившего в мире царя Михаила 1905 года. Так, например, в Дании 1905 года через хороших знакомых императрицы Марии Федоровны была заказана тысяча ручных пулеметов Мадсена под патрон от винтовки Маузера с остроконечной пулей, только-только вошедшей там в моду. Двести единиц мы уже получили, и еще столько же получим в ближайший месяц. Собственно, европейской оружейной промышленности начала двадцатого века не проблема изготавливать и супермосины под тот же германский патрон и пулеметы его же имени, только у меня имеется сомнение, стоит ли дарить вероятному противнику тамошней России такие ништяки.
Поневоле задумаешься о необходимости завести себе промышленный эксклав где-нибудь здесь, совсем рядом, чтобы клепать для моей армии всю необходимую технику и оборудование, за исключением электроники и интеллектроники, с которыми прекрасно справятся мастерские «Неумолимого». А промышленный эксклав с серьезным потенциалом – это, простите, только Германия, ибо компактную и удобную Чехию я обещал оставить милейшему Францу Фердинанду. И хоть я пока не знаю, как подступиться к этой задаче, мысль о контроле над Вторым Рейхом овладевает мною все сильнее и сильнее. Возможно, это не только рациональное желание, но и устремления всех моих Верных германских кровей, желающих, чтобы их соплеменники служили самому лучшему военному вождю, какой только есть в обитаемых мирах, то есть мне. Последнее утверждение – это не мое самомнение, а мироощущение моего адъютанта Гретхен де Мезьер, командира дивизии в армии Велизария Вернера фон Буксдевена и других чистокровных тевтонов моей армии.
И даже товарищ Бергман, в значительной степени лишенная национальных предрассудков, ощущает то же самое. Для нее моя власть над Германией этого мира означает ее спасение от скверны нацизма, хотя все прочие не вдаются в такие тонкости. Победив херра Тойфеля, я предоставил тевтонам выбор: жить своим умом или пойти ко мне на службу, – что они и проделали со всем пылом, присущим сумрачному тевтонскому гению. Если бы товарищ Сталин в сорок пятом году сделал Германию еще одной советской республикой, то не было бы потом в мире Державы сильней, чем Советский Союз. А так, шо маемо, как говорят хохлы, то маемо.
Одновременно с подготовкой к войне шло следствие по делу «Черной руки». И вот, когда товарищ Бергман доложила мне, что основные фигуранты выскоблены дочиста, для проведения судебной процедуры я пригласил в свои владения короля Петра, а королевич Джоржи и так безвылазно находился в моих владениях, тренируя своих безбашенных башибузуков. Принцессу Елену, счастливо пребывающую в России замужем за большим ребенком, князем императорской крови Иоанном Константиновичем, мы беспокоить не стали. Ибо незачем. Неженское это дело – судить своего брата и приговаривать его к смерти или изгнанию.
И вот в моем кабинете собрался судебный ареопаг. Со стороны Караджоржевичей – король Петр и его старший сын Джоржи. С моей стороны – я сам, оба моих юных адъютанта, Кобра, отец Александр, Птица в качестве адвоката и товарищ Бергман, исполняющая роль обвинителя. Судим мы верхушку организации: принца Александра, полковников Димитриевича, Лазича, Иовановича и Миловановича, майоров Танкосича и Васича. В составе банды еще несколько гражданских, но их дело будет рассматриваться позже; сейчас мы судим тех, кто давал своей стране присягу и изменил ей самым неприкрытым образом. Обвинение – государственная измена, узурпация трона и разжигание ненужной Сербии войны с противником, который может полностью уничтожить сербское государство.
Кража Македонии из-под носа болгар, пока вся их армия пыталась штурмовать Константинополь, тоже на совести этих людей. В настоящий момент народ на тех землях осознает себя скорее болгарами, чем сербами или отдельным народом, а потому желает воссоединения с Болгарским царством. Столкнувшись с глухим нежеланием местного населения считать себя сербами, сидящие передо мной великосербские шовинисты рассвирепели и приступили к репрессиям, истребляя даже молчаливое сопротивление людей, желающих во что бы то ни стало оставаться самими собой. Такое я попустить никак не могу, а потому начинаю свирепеть.
С моей точки зрения, эта история пахнет даже гаже, дела с Францем Фердинандом. Прежде, в прошлой жизни, я и не догадывался, что сербские власти вели себя на землях Македонии как нацисты и оккупанты. Не принято было об этом говорить, ибо в двух войнах сербы были нашими союзниками, а болгары сражались в составе враждебных альянсов. Но здесь я собираюсь воевать по своим правилам, сам выбирая союзников и противников. Я уже решил, что на этот раз Болгария должна оказаться на правильной стороне истории, и Небесный Отец меня в этом поддержал. А потому это мелочное желание прирастить территорию государства – неважно, какой ценой – можно счесть самым тяжким из всех инкриминируемых преступлений.
Король Петр понимает, что в обозримой перспективе я его единственный союзник, готовый выступить на бой конно людно и оружно, а потому он поддерживает мои устремления. Бригитта Бергман глухим голосом начинает зачитывать вины преступников, и ни одно ее слово не является ложью. По совокупности деяний вся компания повинна смерти – о чем она и говорит в конце своей речи. Но я обещал сербскому королю не убивать его младшего сына, а это значит, что особый подход следует применить и к остальным обвиняемым.
– Как лицо, непосредственно представляющее здесь Творца Всего Сущего и действующее с его ведома и по поручению, – под громовые раскаты с небес сказал я, – должен сказать, что неприемлемыми и преступными были не только методы, которыми действовали подсудимые, но и цели, которые они перед собой ставили. Объединение всех сербов в одно государство – несомненное благо. Создание общебалканской империи, куда помимо сербов, планируется силой затолкать словенцев, хорватов, бошняков, венгров, дунайских немцев, албанцев, болгар, румын и греков – это безумие и ужасное преступление, в первую очередь против сербского народа, которому предстоит истечь кровью, воплощая в жизнь бредовые фантазии. И что хуже всего, эта деятельность разожжет на Балканах братоубийственную ненависть, и платить за нее придется нескольким поколениям сербов.
– Как король Сербии, которому Всемогущим Господом Богом поручено заботиться о сербском народе, его благополучии и процветании, – сказал Петр Караджоржевич, – подтверждаю слова Артанского князя Серегина, иначе называемого еще Бичом Божьим. Мой младший сын, а также его соучастники виновны в непростительных тяжких преступлениях перед сербским народом и его будущими поколениями, а потому повинны смерти. Dixi! Я так сказал!
Господа сербские офицеры приняли этот вердикт своего короля, можно сказать, стоически, не пытаясь ни оправдываться, ни умолять о пощаде. Узнали уже за время следствия, что товарищ Бергман читает прямо в умах, и пытаться обмануть ее бессмысленно. Все, что у них было за душой, она, вплоть до последнего факта и душевного порыва, уже выложила перед высоким собранием, ничего не утаила и ни в чем не обманула. И только принц Александр – вот кто в этой семье на самом деле избалованный засранец – не смирился с приговором своего отца.
– Это все неправда! – закричал он. – Отец, не верь им, меня оклеветали!
Я перебросился взглядами с товарищем Бергман, и та лишь пожала плечами. У младшего Караджоржевича совести в организме нет даже в остаточных количествах.
– Ну хорошо, – устало сказал я, – если принц Александр утверждает, что его оклеветали, то пусть он на глазах у всех, том числе Всемогущего Творца, поклянется в этом страшной клятвой и поцелует крест у отца Александра.
– Да, сын, – сказал сербский король, – поклянись, что ты не совершал тех преступлений, в которых тебя обвиняют, и поцелуй крест у этого доброго священника.
– Клянусь! – сказал принц Александр и потянулся губами к кресту, который держал в руке аватар Самого.
– Пипец! – тихонько прошептала у меня за спиной Ася-Матильда. – Сейчас будет фейерверк!
И тут же, не успел я моргнуть глазом, как громыхнуло, полыхнуло, во все стороны полетели искры… Раздался вой яростной боли, и корчащийся клятвопреступник обратился в подобие живого бенгальского огня. Ничего себе эффекты – Даниила Галицкого в подобной ситуации только обожгло, а тут такое яркое зрелище. Или дело в том, что тот древнерусский князь был обычным по тем временам мерзавцем, каких много, а наш нынешний клиент, исходящий сейчас зловонным дымом, представляет собой нечто выдающ