Архангельские атрибуты медленно гасли, и когда они совсем перестали быть видны, эти двое дружно издали облегченно-благоговейный вздох.
– И… кхм… – Ильич прокашлялся, чтобы справиться с замешательством, – и чего вы, собственно, хотите от меня, за исключением того, чтобы я не мешался у вас под ногами, пока вы наводите свои порядки? – поинтересовался он. – Ведь вы могли меня просто убить, а вместо того сидите и ведете со мной этот непонятный разговор.
– От вас, товарищ Ленин, – сказал я, – мне нужна единая всеобъемлющая социальная теория, которая бы работала вне зависимости от личности того, кто будет применять ее постулаты. Классы в правильно устроенном обществе должны быть уравновешены по правам и обязанностям, а само оно должно иметь непрерывное бескризисное поступательное развитие.
– А как же марксизм? – вскричал Ленин. – И, кстати, почему ваше предполагаемое общество непременно должно быть классовым – неужели вы не хотите избавиться от этого пережитка минувших эпох?
– Марксизм – это не социальное учение, – вместо меня глухим голосом заговорила Кобра, – а набор догм, прямо сейчас оформляющийся в некоторое подобие религии. В этой системе мировоззрения нет Бога, зато имеются пророки, святые и список их изречений, обернувшихся жесточайшими догмами. Для успеха дела эти догмы зачастую необходимо перепрыгивать, но получается это далеко не у всех. Чего только стоит анархистский, сельско-мелкобуржуазный тезис о неизбежном отмирании государства при коммунизме. Или тезис о необходимости тотальной национализации частной собственности, чтобы использовать весь прибавочный продукт в интересах общества. Национализировать можно все, что угодно, но только прибавочный продукт после этого может и вовсе исчезнуть из виду, потому что экономика приняла форму государственной монополии. Да и бесклассовое общество при социализме тоже оказалось мифом. Общество довольно быстро расслоилось на класс ответственных руководящих работников и класс трудящихся. По мере того как качество руководства снижалось, оно из передового отряда общества превращалось в его угнетателей, ибо потребляло материальные блага и не производило ничего взамен. А ведь считалось, что у нас классов нет.
– Бесклассовое, неструктурированное общество в силу своей примитивности возможно только в пещерах, – добавил я. – От этой идеи также попахивает сельскими анархистами, как и от тезиса о неизбежном отмирании государства. Если отмирает государство, то ему на смену приходит другая формация, еще более сильная и совершенная, или иностранные оккупанты. Если отмирают существующие классы, то их место займут другие, образовавшиеся в ходе революционных пертурбаций, или же весь народ целиком подпадает под иностранный гнет. Я вижу это так, что класс Трудящихся должен иметь адекватное моральное и материальное вознаграждение за свой труд, а класс Руководителей обязан нести неотвратимую ответственность за свои действия, если они привели к негативным результатам для всего общества. А еще классовому положению не следует быть наследственным. Талантливым детям Трудящихся необходимо предоставить возможность подниматься по социальной лестнице хоть до самого верха, а маргинализировавшееся потомство класса Руководителей следует сбрасывать на самый низ, где ему и место.
– Чертовски интересная задача! – хмыкнул Ленин. – Вы хотите, чтобы и волки были сыты, и овцы счастливы. Но мне кажется, что так не бывает.
– Бывает, – сказал я, – тогда, когда волки превращаются в пастушеских собак. Но суть в том, что люди не звери, и для них социальная роль не должна определяться тем, в каком состоянии они были рождены. Чтобы решить поставленную задачу, вам будет предоставлена вся доступная нам информация и созданы все необходимые условия. Решайтесь!
– Ладно, товарищ Серегин, была не была! – сказал Ильич. – Ведь я уже знаю, что ни в каком ином качестве вы мне работать не дадите, а без работы я прямо-таки засохну на корню. Если перефразировать соображения Декарта, то можно сказать, что мы существуем только до тех пор, пока мыслим. – Он кивнул собственным словам. – А теперь, когда мы закончили с вопросами глобальной теории, давайте перейдем к текущей политике. Мне чертовски интересно узнать ваше мнение о положении, сложившемся в России и вообще в мире…
– Во-первых, – сказал я, – режим Николая Второго мне нравится не больше, чем вам, но после свержения мучать, пытать и подвергать смерти ни самого царя, ни кого-то из его родственников я не собираюсь. Мелочное мстячество не в моем стиле. Во-вторых – форма государственного устройства в послевоенной России определится у нас по ходу пьесы, и это может быть либо монархический социализм (причем более социализм, чем монархия), либо государство трудящихся чистой воды. В-третьих – до начала мировой войны осталось два-три дня, но переводить ее в гражданскую войну на территории России я не позволю. Руки-ноги выдерну и разбросаю по окрестностям. Так что вы уж отпишите своим депутатам в Думе, чтобы они хотя бы промолчали по этому вопросу, а я потом над ними не буду свирепствовать. Своевременную доставку эпистолы гарантирую. И имейте в виду: Малиновский – провокатор охранки. В-четвертых – ход и окончание этой войны будут весьма неожиданными для всех сторон, а главные ее зачинщики и организаторы (я имею в виду господ Ротшильдов и прочих финансовых воротил), прежде чем прекратят смертоубийство, изрядно наедятся дерьма из моих рук. Я это умею.
– Что же, весьма позитивная программа! – потер руки Ильич, и знакомые лукавые искорки на мгновение вспыхнули в его калмыцких глазах. – Кстати, про Малиновского я уже прочитал в ваших книгах, но то, что об этом мне сказали вы, факт сам по себе примечательный…
Шестьсот семьдесят третий день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.
В тысяча девятьсот четырнадцатом году мир стремительно катится к мировой войне, Сербия и Австро-Венгрия уже завершили все приготовления. На главное требование австрийского ультиматума – выдать для австрийского суда руководство «Черной Руки», сербы дали решительный ответ в стиле царя Леонида: «Приди и возьми». В передовые сербские части, дислоцированные вдоль границ, раздали комплект ручных пулеметов Мадсена, а в сербские районы Боснии через порталы забросили первые партии оружия: бомб-македонок, винтовок Маузера и тех же ручных пулеметов Мадсена. Тем временем австрийская армия подтянула к Белграду батареи десяти- и пятнадцатисантиметровых гаубиц, обложив их терриконами снарядов. Хоть эти доисторические убожества с бронзовыми стволами и без противооткатных устройств гранатой бьют только на шесть километров, с момента начала войны под артиллерийским огнем окажется весь Белград.
Поскольку я таких методов ведения войны категорически не одобряю, с моей стороны в полной готовности находится эскадрилья «Шершней». Моим девочкам-пилотессам стоит потренироваться в уничтожении наземных целей типа «артиллерийская батарея», потом пригодится. Магнитоимпульсные пушки, лазеры, плазма и аналоги НАРов с триалинитовой начинкой – все это в наличии, чтобы австрийские артиллеристы могли воочию увидеть картину того, что бывает, если рассердить Артанского князя. Также в полной готовности мой госпиталь, куда потащат первых жертв этой войны, без различия на военных и штатских. Но, несмотря на то, что все готово, начало войны откладывается. Как я понимаю, Франц-Иосиф хочет приурочить его к дате, когда минет ровно месяц с момента покушения. Символист хренов. У нас уже и собаки покормлены, а охоты все нет.
Впрочем, мы на старого маньяка не в обиде, ибо эта отсрочкам дает нам возможность в более-менее спокойном режиме закончить политическую подготовительную работу с вождем большевиков. Кстати, Ильич несколько опупел, когда полковник Половцев предъявил ему партбилет из своего мира, на котором вместо КПСС значилось ВКП(б), а в остальном все то же самое. Коммунистами-большевиками были и все четыре старших офицера, а также некоторые из бывших курсантов, нынешних эскадронных и полковых командиров кавкорпуса. Остальные были или кандидатами в члены партии, или комсомольцами. Но в моих условиях все это – исключительно для личного употребления. Но ни о какой большевистской партийности амазонок, волчиц, бойцовых остроухих, артанских и рязанских воев, тевтонских добровольцев, солдат армии Багратиона и освобожденных галерных гребцов мира Смуты речи не идет. Партия у них одна – они мои Верные, а я их Патрон. Вот позже, году так в сорок первом, фактор партийности заиграет новыми красками, а сейчас он не имеет никакого значения.
Однако и Ленин тоже воспринял эти сведения как лишнее доказательство правильности его теории, и ужасно воодушевился. Ведь никто, кроме него, не верил в принципиальную возможность практической реализации социалистической революции в обозримом будущем – и вдруг выяснилось, что он оказался прав, а оппоненты ошибались. К вопросу крушения коммунистической идеи в Основном Потоке Ильич отнесся философски. Парижская коммуна тоже пала, но дала неоценимый опыт. В данном случае семьдесят лет – не семьдесят дней, но, выясняя причины краха советской системы, Ильич пришел к совершенно неожиданному выводу.
– Товарищ Коба оказался последним из руководителей партии и государства, которого кооптировали в ЦК еще до победы нашей революции, когда большевики были гонимыми смутьянами, а не обладателями высшей власти в стране, – сказал он. – Потом, когда наша партия сказала «государство – это я», наверх, сперва исподволь, а потом массово, стали пробираться карьеристы-приспособленцы. Вот вам и ухудшение качества управленческой пирамиды. Все как при Николашке. Начальник-идиот, чтобы его не подсидели, товарищей себе (заместителей) подбирает еще тупее себя. Потом начальник умирает, и на его место заступает один из его помощников – и все начинается сначала. Так было в вашем мире. А вот в том мире, откуда происходит товарищ Половцев, смогли как-то обойти эту ловушку, и их руководители при смене поколений не теряли своей компетентности.