– Да уж, батенька, умеете вы быть безжалостным к врагу… – с удивлением произнес Ленин. – И в тоже время, насколько я понимаю, вы совсем не против приглашения на конференцию попахивающего меньшевизмом товарища Зиновьева и провокатора охранки Малиновского. Позвольте узнать, почему-с?
– А потому, – ответил я, – что любое дело, кроме совершенно тайного и гадкого, нуждается в рекламе. Решения конференции можно напечатать в партийной прессе (что мы, разумеется, сделаем), но не более того – ибо получится самореклама, а это прием, как говорит мой казначей Мэри Смитсон, дурно пахнет. Вместо этого мы должны заставить наших врагов делать то, что нам надо. Господин Малиновский, в цветах и красках расписавший своим хозяевам из охранки обстоятельства проведения этой конференции, заставит их бояться любой тени и дуть на каждый стакан воды, а товарищ Зиновьев распространит то же самое в широких кругах европейской социал-демократии. И пусть все лежат и боятся каждого шороха – пришел Бич Божий…
30 июля 1914 года, 22:45. Российская империя, Туруханский край, заполярный станок Курейка.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.
В течение двух последних дней механизмы, которые должны были привести к беспощадной общеевропейской войне, срабатывали с железным лязгом, приближая Европу к тому порогу, за которым нет ничего, кроме кровавой бойни. И ни одного разумного аргумента в пользу того, почему миллионы солдат, одетых в форму разных стран, должны начать убивать друг друга с неумолимой решимостью. В ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июля британский флот перешел из Портсмута на боевую базу Скапа-Флоу на севере Шотландии, откуда так удобно блокировать германские коммуникации в Северном море. Российская империя проводит частичную подготовку к войне, параллельно объявив о всеобщей мобилизации, которая начнется тридцать первого июля. Кайзер Вильгельм, возмущенный этим «восточным коварством», заявил царю Николаю, что теперь передача сербского вопроса на рассмотрение Гаагской конференции исключена. С двадцать девятого июля в германской армии отменены отпуска, а тридцатого июля во Франции объявлена частичная мобилизация.
Австрия с начала боевых действий перевела частичную мобилизацию во всеобщую, надеясь сокрушить Сербию прежде, чем в Галиции начнутся боевые действия против Российской империи. С двадцать девятого июля в Боснии начал действовать особый отряд королевича Джоржи, активизировавший действия местных сербских чет. Задача: не вступая с противником в общевойсковые бои, диверсионными актами и засадами затруднить концентрацию противника на подступах к сербской границе и довести его командование до состояния белого каления. В районе Белграда после погрома, учиненного австрийцам двадцать восьмого числа, стоит тишина, там чешут битые бока и пытаются понять, что это было. Но император Франц-Иосиф закусил удила, поэтому большое австрийское наступление на сербскую территорию в ближайшее время неизбежно.
В связи с длительной недееспособностью Наместника Боснии и Герцеговины Оскара Потиорека австрийскую группировку на Сербском фронте возглавил командующий пятой армией генерал Либориус Риттер фон Франк. Как доложила энергооболочка, это еще тот дятел, большой специалист по долбежке бетонных столбов, так что в ближайшее время следует ожидать бодрого вторжения отмобилизованной австрийской армии на сербские территории. Тем временем из территориальных боснийских частей удаляют солдат сербской национальности, интернируя их в особые концентрационные лагеря. Делается это по требованию Оскара Потиорека, как будто специально готовящего призывной материал для создания еще одного корпуса сербской армии. Как только настроения в этих лагерях дойдут до точки кипения, я выведу их контингент на сербскую сторону, усилив ее мотивированными и обозленными бойцами.
А вот со сбором большевистских делегатов на партийную конференцию случилась первая незадача. Роман Малиновский, член ЦК, депутат Государственной Думы и агент-провокатор охранки еще в конце мая утек в неизвестном направлении, не предупредив никого из своих товарищей. Незадача, однако… обломался троянский конь, придется собственноручно писать на всех нужных стенах: «Мене, мене, текел, упарсин».
Интереснее всего было доставать из казематов Шлиссельбурга товарища Орджоникидзе, потому что его еще требовалось отыскать среди сотен заключенных, по большей части отпетых уголовников. Наверное, это был самый таинственный побег, когда на глазах множества сокамерников опасный революционер просто ушел в дыру в воздухе – после того, как его оттуда позвал товарищ Ленин. И никто даже не попытался ему помешать, потому что Кобра с нехорошей улыбкой зажгла на ладони стреляющий искрами огненный шар и сказала: «Кто шевельнется – тот умрет». И все: налетчики и убийцы сразу поделались робкими, будто дети, и дали товарищу Серго беспрепятственно покинуть сие место скорби и тоски.
Зато самой противной была операция по ликвидации Филиппа Голощекина и случившегося рядом с ним Якова Свердлова. Последний должен был отбывать ссылку вместе со Сталиным в Курейке, но рассорился с ним насмерть и в конце июля отпросился у жандармского начальства посетить старого приятеля в станке Селиваниха, что на сто семьдесят километров выше по течению Енисея. Вот так, вдвоем, мы их и застали… А когда Ильич, который ходил с нами по всем адресам, увидел, чем они там занимались, то его чуть не стошнило. Пока он боролся с рвотными позывами, Кобра шарахнула сладкую парочку своим магическим тазером. Треск электрического разряда, хлопок, вонь озона – и тишина, больше никто не шевелится и даже не дышит. Теперь, когда их найдут (что непременно произойдет не далее, чем в районе завтрашнего полудня), скандал случится неописуемый. Один революционер на другом революционере, и оба голые. Тьфу ты, мерзость!
Зато Сурена Спандаряна, которого Ленин очень ценит за дотошность и работоспособность, а также его гражданскую жену (сожительницу[14]) Веру Швейцер мы без особых хлопот и негативных эмоций изъяли из дома в селе Монастырском, где те отбывали ссылку. Товарищ Ленин, бойкий и веселый, в качестве верительной грамоты срабатывает просто безошибочно. Несколько сеансов Лилии и ванн живой воды превратили вождя мировой революции в человека, брызжущего энергией и оптимизмом. Правда, товарищ Спандарян болен туберкулезом, и в сибирском климате болезнь прогрессирует, – но в Тридесятом царстве это не проблема. Во-первых – климат там строго антитуберкулезный, горячий сухой воздух напитан фитонцидами Высокого Леса. Во-вторых – у нас есть товарищ Лилия, она просто скажет бациллам: «Умерли все, я сказала!», а потом своими классическими методами залечит повреждение легочной ткани. В-третьих – в наличии имеются лекарства с контейнеровоза, в том числе мощнейшие антибиотики широкого профиля. В-четвертых – недели две назад роботы-ремонтники на «Неумолимом» привели в работоспособное состояние одну секцию госпитального отсека. И одновременно с этим событием активировалась еще одна псевдоличность, получившая имя Валерия Доминика.
Пока на борту отсутствовал живой экипаж, а госпиталь находился в нефункционирующем состоянии, псевдоличность корабельного врача себя никак не проявляла, зато теперь это чуть ли не самый активный член команды, отвечающий за здоровье многочисленных курсанток. В ее владениях пациентов обследуют в полностью автоматическом режиме, ставят диагноз и проводят курс лечения с целью как можно скорее вернуть бойцов в строй эскадрилий и штурмовых рот. При виде такого поточного метода Генри Форд умер бы от зависти. Воистину – фабрика здоровья. Только вот Лилия гарантирует сто процентов ремиссии (восстановления) после болезни, а Валерия Доминика – не более девяноста пяти. Поэтому мы решили отправить товарища Спандаряна именно в Тридесятое царство к Лилии, а не в мир Смуты на «Неумолимый». Таланты Валерии Доминики я решил приберечь до тех времен, когда раненые станут поступать таким потоком, что пропускная способность госпиталя в Тридесятом царстве попросту захлебнется – вот тогда псевдоличность с медицинским уклоном получит возможность реализовать свой потенциал в полном объеме.
После товарища Спандаряна нашей следующей целью стал визит к товарищу Сталину – последний запланированный на этот многотрудный день. Тридцатое июля в Курейке – это такое время, когда полярный день уже закончился, но ночи еще остаются белыми. А еще это время предвестья осени, которая в этих краях наступит уже в середине августа.
Когда мы открыли портал, было достаточно светло, несмотря на полуночное время. Газету при таком свете я бы читать не стал, но вести бой или рыть окопы при таком освещении вполне возможно. Первое, что мы увидели – горящий на берегу реки большой костер из плавника, звуки гармошки и взвизги пляшущих женщин и девиц. Народ после трудового дня предавался бесхитростному разгулью и веселью. И среди мужиков в картузах и подпоясанных рубахах, а также девок и баб в сарафанах, некто в диагоналевом костюме жасминного цвета, черной шляпе и с трубочкой в зубах под хлопки зрителей лихо отплясывал «Камаринского». Вот тут товарищу Ленину пришлось второй раз за сегодняшний день сронить на пол челюсть.
– Товагищ Коба?! – воскликнул он, от волнения картавя даже больше обычного. – Скажите, вы ли это… а то мы даже не знаем, что и думать!
Он это, он, больше некому! Сосо у нас, после того как Лилия залечила последствия его старых травм, тоже знатно отплясывает на танцульках акробатический рок-н-ролл и учится, учится, учится. По-английски он теперь говорит с оксфордским акцентом, причем для практики ему служит принц-консорт Альберт-Эдуард, отзывающийся о собеседнике как о разумном молодом человеке. При разговоре по-немецки у него литературное верхнегерманское произношение, которое ему ставила Бригитта Бергман, общается он и на французском, латыни и койне, а из русской речи совершенно исчез кавказский акцент. Конечно, в этих успехах немалую роль играет старая добрая магия, но и трудолюбие пополам с талантом со счетов скидывать не стоит.