– Чтобы взять власть мягко и незаметно, вам следует исподволь проникнуть во все поры государственного механизма, – сказал я товарищам большевикам, пламенным и не очень. – При этом прямая агитация в стиле оборонческого воинствующего милитаризма для вас будет не только неестественна, но и вредна. Пусть этим делом пробавляются меньшевики и всяческие эсеры. Вместо того вам следует возглавить то, что в родные мне времена называлось гуманитарной деятельностью, собирать средства для раненных, комиссованных инвалидов, а также малоимущих вдов и сирот солдат и офицеров, погибших на фронтах за Отечество. И не делайте такие удивленные лица при слове «офицеры». Прапорщики-поручики и штабс-капитаны денежное содержание имеют меньше, чем квалифицированные рабочие, а гибнут в бою чуть ли не раньше своих солдат. Рота стреляет по врагу из положения лежа, а офицер стоит рядом с саблей наголо и подает команды. Особый шик при этом – «не кланяться пулям», ибо, как известно любому фронтовику, «твоя» пуля уже не свистит. И еще одно обстоятельство. Война непременно выбьет таких ухарей, и чтобы восполнить некомплект ротных командиров и субалтерн-офицеров, царский режим будет вынужден открыть школы прапорщиков военного времени, и контингент в них будут набирать из вольноопределяющихся, а также из грамотных нижних чинов. Через эти школы должно пройти как можно больше наших товарищей, чтобы большевизированной иметь не только солдатскую массу, но и непосредственно соприкасающийся с ней слой младших офицеров.
– Вот-вот! – воскликнул Ленин. – Большевизация армии, благотворительных общественных движений и хотя бы части госудагственного аппарата – дело архинужное и агхиважное. Везде должны быть наши люди, делающие нужное для народа дело. А если жандармы, или кто-нибудь еще, будет нам мешать, то товагищ Сегегин разбегется с этими нехогошими людьми по методу «Визит Каменного гостя к дон Жуану».
– Да, – сказал я, – разберусь. Но только и партия большевиков при этом тоже не должна призывать к поражению своей страны, ибо такой исход означает неизбежную иностранную оккупацию. Если кто-то желает России участи колонии Франции, Британии, Германии или любой другой страны, пусть заранее прячется от меня поглубже, ибо я найду его и убью без всякой пощады. Какой бы альянс ни победил в общеевропейском конфликте, он непременно постарается оккупировать территории «побежденной» России, чтобы получить прямой доступ к источнику продовольствия, строевого леса, железной руды, угля, нефти и, самое главное, бесплатной рабочей силы. И не надейтесь на революционные движения в европейских странах и на так называемую пролетарскую солидарность. Если тамошние буржуазно-демократические вожди пообещают французским, немецким, английским и итальянским рабочим и крестьянам бесплатные поместья с послушными славянскими рабами, то те похватают винтовки и яростной массой попрут в завоевательный поход на восток. При этом отдельные трезвые голоса ваших товарищей, призывающие к солидарности с русским народом, будут тонуть в безумном гвалте, одобряющем захватническую политику. Если такое случится, то для освобождения потребуется длительная и очень кровавая национально-освободительная борьба, совмещенная с гражданской войной, в которой у русского народа не будет союзников, одни враги.
– Большевики не поддерживают ведение агрессивных захватнических войн, – сказал Ленин, – но, поскольку на данном этапе для Российской империи эта война вынужденная, вызванная циничными провокациями империалистических держав, то мы не должны призывать агитировать за поражение своей страны. Вместо того мы должны сосредоточиться на критике провальных действий царского режима, защите прав беднейших слоев населения, инвалидов боевых действий, вдов и сирот, а также большевизации армии. Перед переходом ко второму этапу плана, то есть непосредственному захвату власти и провозглашению государства трудящихся, мы должны значительно усилить свое влияние во всех слоях общества и многократно увеличить численный состав партии. Нынешнее количество большевиков совершенно недостаточно для захвата и удержания власти. У нас повсюду должны быть свои люди, должен быть кадровый резерв, который мы будет бросать туда, где в этом возникнет необходимость. Кто за это решение, прошу поднять руки. Что, все «за», один только товарищ Зиновьев колеблется, аки тростник на ветру? А ну-ка Григорий Евсеевич, расскажите нам о ваших сомнениях…
В своем щегольском, с иголочки, костюме, при узком галстуке-тесемке, этот поц с тщательно уложенной пышной прической смотрелся среди прочих товарищей по партии как попугай-какаду на птичьем дворе среди кур, уток и гусей. А еще с первого взгляда на этого персонажа у меня возникла стойкая ассоциация с так называемыми «представителями несистемной оппозиции» – типа Навального, Волкова и прочих Шендеровичей, в силу чего захотелось просто и незатейливо дать ему кулаком в морду лица. Но я сдержался (ибо невместно), хотя чувство гадливости от его самодовольной физиономии никуда не делось, такие же ощущения обычно возникают при взгляде на сельский, никогда не чищенный сортир. Чуть позже товарищ Берман подтвердила, что при наружном осмотре этот человек выглядит пустым самодовольным типом, у которого хорошо поставлен только речевой аппарат. При этом он крайне труслив и невероятно жесток – обычное сочетание качеств у людей, которым прямо противопоказано обладание любой реальной властью.
Товарищ Зиновьев встал, оправил на себе тщательно отглаженный костюм и хорошо поставленным баритоном принялся вещать:
– Товарищи, план, изложенный нам товарищем Лениным, является ничем не прикрытой авантюрой, игнорирующей ключевые теоретические положения марксизма. Во-первых – немыслимо проводить социалистическую революцию, перескочив через этап буржуазно-демократических преобразований. Во-вторых – немыслимо отказывать от полного слома реакционной государственной машины Российской империи и террора против бывших правящих классов. В-третьих – немыслимо заменить на наших знаменах слова «диктатура пролетариата» на «власть трудящихся». В-четвертых – категорическое недоверие вызывает личность настоящего автора этого плана господина Серегина, международного авантюриста, монархиста и милитариста, владельца частной армии невыясненной численности, и ловкого мистификатора.
– Так-так, – сказал Ильич, покрутив в руках ручку-самописку с контейнеровоза, – кто еще из товарищей хочет высказаться?
– Я хочу, – сказал Коба. – Товарища Серегина мы знаем всего три дня, но и это короткое время дало нам понимание множества истин. Что мы увидели тут, в Тридесятом царстве? Мы увидели общество, не разделенное по сортам на бар и холопов. Мы увидели князя, который говорит своим людям не «эй, ты», а «я – это ты, а ты – это я, и я убью любого, кто скажет, что мы не равны друг другу». Мы увидели человека, который не лжет сам и не терпит лжи от других. Мы увидели армию, прошедшую через множество войн, но ни одна из них не была несправедливой. Вооруженной рукой товарищ Серегин отгонял прочь завоевателей, защищал простой народ от алчных хищников и улаживал смуты междоусобиц. Возможно ли было построение государства рабочих и крестьян в шестом, тринадцатом, семнадцатом и девятнадцатом веках? Нет – потому что там отсутствуют необходимые для такого государства технический уровень развития и сознательность масс. Возможно ли было построение государства нового типа в тысяча девятьсот четвертом году, после решительно выигранной Артанской армией русско-японской войны, могли ли тогда большевики самостоятельно свергнуть царя, взять власть и приступить к строительству социализма? Нет, тогда такой возможности у партии большевиков не было. Даже если бы товарищ Серегин тогда сверг царя и разрушил существующее государство, то некому было бы подхватить упавшую на землю власть, и страна увязла бы в кровавой трясине.
Коба обвел присутствующих пристальным взглядом и, помолчав, как бы собираясь с мыслями, продолжил:
– Я пошел в революцию бороться за счастье народа, а не для того, чтобы окунуть его в жестокую междоусобицу, победу в которой одержат буржуазные националисты и разделившиеся на клики армейские генералы. Подобный исход, очевидный для каждого умного человека, был бы не в интересах партии большевиков и трудового народа. Смена царя-бездельника Николашки на его брата Михаила, чувствующего единство со своим народом, наверное, была одновременно и наилучшим выходом, и наименьшим злом. Это, товарищи, вообще очень важный момент, чтобы власть чувствовала единство с народом. Некоторые наши товарищи, – Коба бросил быстрый взгляд на Зиновьева, – не понимают нашего народа, сторонятся его, не желая разделять его радости и печали. Эти бояре от революции после нашей победы рассчитывают занять место старой аристократии и править народом строго по марксистской науке, игнорируя его чаяния и надежды. Но разве марксизм – это наука? Научные постулаты всегда подтверждаются многократными экспериментами, и при этом результаты эксперимента не должны зависеть от личности экспериментатора. Но с марксизмом это не так. Как мы все уже знаем из исторических хроник иного мира, при построении социализма по его рецептам необходимо уметь перепрыгивать через валяющиеся повсюду мертворожденные догмы. А если экспериментатор не очень прыгучий или не сумел разглядеть в политическом тумане неожиданное препятствие, то он спотыкается и падает носом в землю.
– Товарищ Коба! – вскричал покрасневший от возмущения Зиновьев, вскочив с места. – Вы переходите все границы!
– Переходить границы – обычное дело для большевика, – парировал Коба. – И, кстати, товарищ Зиновьев, напомните мне, а то я что-то запамятовал – какими победившими революциями руководили товарищи Маркс и Энгельс и сколько стран по их рецептам сумели построить социализм?
Вот это был удар ниже пояса. Зиновьев открывал и закрывал рот, но не мог ничего сказать. Он уже совсем было собрался покинуть наше собрание, но напоролся на жесткий взгляд Ильича и тихо опустился на свое место. Спорить с вождем революции, когда тот уже принял окончательное решение – занятие для политических самоубийц. Тем более спорить не аргументами, а пустыми лозунгами. Это родимое пятно останется в большевистской партии на всю ее жизнь… или не останется, если Ильич и Коба сейчас хорошо сделают свою работу.