– Но все же, герр Сергий, – осторожно спросил бельгийский король, – можно об этом кошмаре хоть немного поподробнее? А то как я смогу выполнить ваше поручение, если не буду даже представлять, о чем говорю?
Я бросил на своего собеседника испытующий взгляд. Очевидно, уверовав в мои полномочия, свыше, он решил, что я его вербую в агенты влияния, а быть может, просто прочувствовал и приобщился. Второе, кстати, вероятнее. Со стороны я себя не вижу, но на последней фразе вполне мог появиться нимб и прочие атрибуты младшего архангела. А собеседник у меня далеко не дурак, и понимает, что подобными манифестациями с моей стороны акцентируются сверхважные заявления.
– Никакого поручения нет и быть не может, – как можно мягче сказал я. – Вы мой гость, и не более того. Захотите завести этот разговор со своим германским коллегой – ваша воля. Не захотите – то же самое. А теперь слушайте. Войне, которая для вас началась несколько дней назад, история предопределила быть долгой и кровопролитной, до полного исчерпания одной из сражающихся сторон возможности вести борьбу. Впрочем, картину поражения Центральных Держав из-за их крайне невыгодного стратегического положения я вам уже описывал. Задача, поставленная передо мной Творцом Всего Сущего, заключается в создании такой ситуации, при которой эта война не сможет более повториться, при том, что центром этих изменений станет территория Российской империи. После того, как я закончу тут свою работу, русское государство должно стать сильнее, краше и богаче, чем прежде, отношения между людьми в нем должны сделаться более справедливыми, а власть – понимающей свою нераздельность с народом. Подобные устремления у меня имеются в отношении ближайших родственников русских по крови и по вере – то есть сербов и болгар. Еще меня интересуют немцы, потому что эта нация технологически развита, и к тому же легко приживается среди русских людей. В моем войске германоязычный контингент тоже играет одну из самых важных ролей. В благодарность за заслуги этих людей я собираюсь позаботиться об их ближайшей местной родне, при том, что вся остальная Европа мне практически безразлична.
– Но почему же именно русские, а не, к примеру, французы или итальянцы? – наполовину удивленно, наполовину возмущенно воскликнул мой визави.
– А потому, – жестко ответил я, – что для обитателей Европы, включая в значительной степени онемеченных поляков, чехов, словаков, словенцев и хорват, главной побуждающей мотивацией является алчность. Фраза из оперы «Люди гибнут за металл, Сатана там правит бал» – это как раз про вас, про европейцев. Такие вы уж получились в момент сотворения из романо-кельто-германского субстрата. И только для русских и близких к ним народов это не так. Только русские готовы сражаться за свободу и счастье всего человечества, а все прочие – лишь за поместья с покорными рабами. Если победу в схватке цивилизаций одержит русское государство, то все народы под их властью будут жить одинаково хорошо, а если в победителях окажутся французы, немцы, британцы или германцы, то хорошо будут жить только представители этих наций, и то не все, а остальные окунутся в кромешный ад на земле. Двадцатый век, он такой.
Видимо, пока я высказывал то, что накипело на душе, у меня опять «заискрил нимб», а слова приобрели громовое звучание, потому что на наш столик начали оглядываться, несмотря на полог тишины. Поговорили, однако… На будущее надо будет накрывать столик каким-нибудь «колпаком мрака» или вовсе вести деловые разговоры только в рабочем кабинете. И вообще, нужно учиться себя контролировать. Вроде когда со своими общаюсь на эти темы, то ничего, а как с европейцем, так архангел из меня начинает лезть наружу со страшной силой. Наверное, так и теряют человеческий облик специальные исполнительные агенты, уходя на повышение в архангелы первого ранга. А мне такое преждевременно, слишком много незаконченных дел.
Пробрало до костей и милейшего Альберта. При нем так ярко я из себя еще не выходил.
– Простите, герр Сергий… – опасливо отодвигаясь в сторону, пробормотал он, – больше не повторится.
– Не за что вам извиняться, – устало произнес сказал я. – Просто воспринимайте все, что я вам скажу, на веру. В следующем мире мне предстоит столкнуться с этой проблемой впрямую, а у вас тут все еще не так плохо. Итак, в мирах основного потока, не нарушенных вмешательством со стороны, вроде моего, эта война длилась четыре года. Она унесла у всех сражающихся сторон жизни пяти миллионов молодых сильных мужчин, а вдвое большее их число сделала безрукими, безногими, слепыми, глухими, травленными газом калеками. При этом Австро-Венгрия распалась на составные элементы, а в России и Германии произошли революции, запустившие в этих странах процесс социальной трансформации. В России к власти пришла гонимая сейчас социал-демократическая партия большевиков, которая, подобно французским якобинцам, силой подавила всех своих оппонентов, выиграла кровопролитную гражданскую войну и принялась строить государство нового типа, где человек человеку должен быть другом, а не хищным зверем. Несмотря на некоторые издержки процесса, этот путь признан сугубо положительным, а потому я приложу все возможные усилия, чтобы и местная Россия двинулась по тому же пути, только без кровавых революционных зигзагов. Европейцы таким общественным устройством жить не смогут, а вот для народов с большой долей коллективизма в менталитете он подходит лучше всего…
– Как я понимаю, – хмыкнул король Альберт, – для Европы эта модель не годится, потому что вместо коллективизма у нас индивидуализм? Каждый хочет добра только для себя и побольше. Временные коллективы для решения групповых задач создаются, но как только цель достигнута, все распадается на отдельных людей, и каждый озабочен только своими проблемами.
– Да, Вы совершенно правы, – ответил я. – Европа вообще, и Германия в частности, оказались к такому пути непригодными. Тамошние аналоги социалистов-большевиков в силу малочисленности и неорганизованности задачу захвата власти решить не смогли, гражданскую войну проиграли, и на территории бывшего Второго Рейха воцарилась французская политическая система, делающая ставку на мелкотравчатых легкозаменяемых политиков. Поскольку Германия оказалась страной проигравшей в общеевропейском конфликте, то по его завершению на мирной конференции в Версале ее обложили огромной контрибуцией и обставили условиями, ограничивающими германский суверенитет и вызывающими у немцев чувство национального унижения. Никогда и никого не унижайте только потому, что вам этого хочется и кажется выгодным. Посеявший унижение и пренебрежение в ответ пожнет ярость и злобу. Нужно только время, чтобы взамен павших в прошлой бойне подросли новые бойцы. Мальчики, которые сейчас, не нагибаясь, проходят пешком под стол, через двадцать лет станут вожаками молодежных уличных банд, взметнувших к верховной власти бесноватого вождя нового типа, провозгласившего немцев нацией, предназначенной править миром, а Германию – тысячелетним Рейхом, новой Римской империей с господами и безмолвными рабами. А еще через десять лет, когда повзрослеет основная масса послевоенной молодежи, те же молодые сподвижники сумасшедшего фюрера немецкой нации составят костяк офицерского и унтер-офицерского корпуса новой германской армии, предназначенной сокрушить все соседние страны и завоевать мировое господство.
– Но, герр Сергий, это же ужасно! – вскричал бельгийский король. – Неужели опыт одной войны не научил людей тому, насколько ужасной бывает война? Вы же сами говорили о пяти миллионах убитых и десяти миллионах искалеченных… Европа – это слишком хрупкое образование для того, чтобы устраивать войны на ее территории!
– Да, это было ужасно, – подтвердил я. – Мир, подписанный в Версале, окажется перемирием на двадцать лет. Вторая фаза общеевропейской войны продлится шесть лет, охватит просторы от Ламанша до Волги и унесет порядка пятидесяти миллионов жизней – в десять раз больше, чем предыдущая. Ужасы предыдущей войны запомнили бывшие победители. Они решили: «пусть лучше нас завоюют». Бывшие побежденные, напротив, никаких ужасов не помнили, потому что память им отбило чувство национального реванша за былые унижения. А еще германские солдаты той войны несли в мир идеологию национальной исключительности, когда только чистокровные немцы считались настоящими людьми, а ко всем остальным относились как к недочеловекам-унтерменшам. Они убивали не только на поле боя, как обычно бывает на войне, но еще истребляли гражданское население покоренных стран. Жертвы среди некомбатантов в разы превышали потери среди солдат. По совокупности факторов данное явление воспринимается и мной и моим Патроном как непосредственное вторжение Сатаны в один из населенных людьми миров. На следующем этапе я буду сражаться с этой мерзостью непосредственно, а тут моя задача – не допустить подобного развития событий. Будь на моем месте англосакс, он бы решил, что самым простым способом решить эту задачу будет просто истребить германскую нацию, чем создал бы еще худший пример человеческого зверства. Но я пойду совсем другим путем… Так и передайте кайзеру Вильгельму. Война, которую я против него веду – в том числе и за будущее немецкого народа в этом мире, кем он будет: величайшим убийцей в истории, или одним из столпов справедливого миропорядка. На этом, пожалуй, давайте завершим наш разговор. Я и так сказал вам гораздо больше, чем собирался. Но что сделано, то сделано, и жалеть об этом бессмысленно. Вызов этому миру брошен.
7 августа 1914 года. Утро. Германская империя, Потсдам, Дворец Цецилиенгоф, рабочий кабинет кайзера Германской империи.
Присутствуют:
Кайзер Вильгельм II;
Начальник Генерального Штаба – генерал-полковник Гельмут Мольтке (младший);
Рейхсканцлер Германской империи – Теобальд фон Бетман-Гольвег;
Статс-секретарь по иностранным делам – Готлиб фон Ягов.
К утру седьмого числа радостная для кайзера Вильгельма новость о неожиданной капитуляции Бельгии обросла жутковатыми подробностями. Группа солдат неизвестной государственной принадлежности, одетая в мундиры германского образца, объявилась во дворце Лакен – внезапно, будто бы ниоткуда, – силой оружия и угрозами принудила бельгийского монарха подписать акт о капитуляции, и таким же таинственным образом покинула королевский дворец, прихватив с собой короля Альберта и его семью. И больше этих людей в Брюсселе никто не видел. Как сквозь землю провалились.