Внешний вид тоже как на картинке: мундиры цвета хаки, высокие рейдовые рюкзаки с притороченными стегаными куртками, стальные шлемы (советского образца), винтовки «Арисака» тип 30 через правое плечо, сабельные штык-ножи в ножнах, висящие на поясах с левой стороны, разгрузочные жилеты, кармашки которых набиты пятипатронными обоймами. Огневой мощи на поле боя у дивизии Неверовского как у дурака махорки – на каждое отделение по два пулемета Мадсена под тот же японский патрон, изготовленных в Дании 1904 года по моему срочному заказу. За каждым батальоном двигаются батарея огневой поддержки, шесть трофейных японских 75-мм полевых пушек «тип 31», зарядные ящики, конногренадерская рота непосредственного прикрытия, а затем хозвзвод с полевыми кухнями и всем тем, что необходимо батальону в нелегкой походной жизни.
Трофеи «японского похода» для первой мировой вполне приемлемы: дальность стрельбы снарядом улучшенной аэродинамики сопоставима с дальностью трехдюймовки, граната с триалинитовой начинкой способна поражать любые цели, какие только можно вообразить в это время, а малый вес и низкий профиль делают из нее незаменимое средство поддержки пехоты «огнем и колесами». Но тем не менее я понимаю, что для моих «четырехфунтовых» самоделок и трофеев «японского похода» это последняя война, на которой они будут хоть частично адекватны. Перед рывком на самый верх нужен промышленный эксклав, где я мог бы остановиться и без использования дополнительных возможностей перевооружить армию артиллерией, соответствующей середине двадцатого века. От мастерских «Неумолимого» я в первую очередь требую восстановления боеготовности бортовой группировки поддержки десанта, во вторую – восстановления дееспособности самого линкора, а все остальные нужды идут по разделу «прочее». Правда, есть «пиратская» идея отжать у немцев все, что им за две недели приграничной катастрофы сдаст придурок Павлов. Но это, как говорится, будем поглядеть, а пока вернемся к дивизии генерала Неверовского, марширующей навстречу славе.
Таких усиленных батальонов в ней восемнадцать, то есть три бригады шестибатальонного состава. Каждая бригада усилена артиллерийским дивизионом, состоящим из двух шестиорудийных батарей 10,5 см гаубиц Круппа, одной батареи французских 120-мм гаубиц и одной батареи 75-мм полевых пушек Шнейдера. Замыкает колонну артиллерийский полк усиления в составе двух дивизионов пятнадцатисантиметровых гаубиц и одного дивизиона дальнобойных пушек калибром в десять с половиной сантиметров (и то, и другое производства Круппа). Все это богатство было закуплено японцами «на пробу»[22] у Франции и Германии, и к началу первой мировой войны не особо устарело, все эти типы тяжелого вооружения пока считаются самыми современными в своих классах. Исключение составляет только французская 120-мм гаубица образца 1890 года (следующее орудие в этом калибре и того же назначения будет помечено 1915 годом, но его построят по готовым чертежам 122-мм гаубицы образца 1909 года, спроектированной во Франции по заказу Российской империи). Первоначально французы к калибру крупнее трех дюймов отнеслись с пренебрежением – мол, в маневренной войне им не найдется применения, все это крепостные и осадные орудия. Но когда на поля сражений выкатились многочисленные и маневренные гаубицы Второго Рейха, в Париже забегали, но было поздно: начальный этап войны на Западном фронте немцы выиграли, в том числе и за счет превосходства в тяжелой полевой артиллерии. Ну так и я, отобрав у японцев французские и немецкие игрушки, тоже прибарахлился, чтобы достойно потягаться с кайзером Вилли.
Правда, дивизия Неверовского, зубастая от артиллерии и обилия ручных пулеметов (станкачами я планирую обзавестись во время этой кампании) – это был еще далеко не полный наряд сил. Вслед за пехотой потянулась кавалерия – дивизия полковника Зиганшина: отборные ветеранши, значительная часть которых присоединилась к моей армии еще после Битвы у Дороги. Вот тут уже вооружение с контейнеровоза и вместо винтовок «Арисака» и пулеметов Мадсена – «супермосины» и пулеметы Мосина-Калашникова. Тяжелого вооружения у кавалеристов нет, но оно им и не нужно: их задача – вместе с кавалерией девятнадцатого корпуса составить разведку и завесу на тех направлениях, где мы не собираемся вести активные действия. Но и на кавалерии все еще далеко не закончилось. Следом за всадницами, лязгая гусеницами, из портала появился танковый батальон, усиленный броневым десантом, а также вылетел эскадрон «Шершней» в полном обвесе, и, наконец, последним – штурмоносец моей супруги.
– Все, – сказал я генералу Горбатовскому, вместе со своими офицерами с легким обалдением наблюдавшему этот импровизированный парад на лугу за рекой Вкра, – сегодня больше никого не ждем. Остальные силы пока пребывают в резерве, с прикладом у ноги. Кстати, разрешите представить вам прославленного героя Бородинского сражения – генерал-лейтенанта Дмитрия Петровича Неверовского, кавалера ордена святого Георгия четвертой и третьей степеней, кавалера ордена Святого Владимира третьей степени, кавалера ордена Святой Анны первой степени, бывшего командира прославленной двадцать седьмой пехотной дивизии, яростно дравшейся с французами за Шевардинский редут и Багратионовы флеши.
Генерал Неверовский спрыгивает с коня и направляется в нашу сторону. В артанском обмундировании, равняющем рядового солдата и генерала, его очень трудно узнать, выдают только характерные для начала девятнадцатого века генеральские бакенбарды и камуфлированные погоны с зигзагообразным шитьем и тремя темно-зелеными звездочками. Генералы встречаются, жмут друг другу руки, и ясные небеса над ними разражаются раскатом сухого грома.
– Весьма рад видеть прославленного героя Бородинского сражения, – говорит Горбатовский после рукопожатия. – Будьте уверены, память о ваших подвигах живет в веках.
– У нас тут все герои – и генералы, и нижние чины, – ответил Неверовский, – и готовы сражаться за Россию и православную веру хоть с Наполеоном, хоть с султаном магометан, хоть с самим Сатаной. И дым горящего Стамбула в тот момент, когда тот по повелению Бича Божьего превращался обратно в Константинополь, был нам сладок и приятен. По сравнению с этим чувством как-то меркнет даже разгром Наполеона, который Сергей Сергеевич произвел, не особо напрягая силы своей армии.
– Это, Дмитрий Петрович, была иллюзия, – возразил я, – которая сложилась из-за того, что мое войско изначально занимало выгодное положение на фланге сражающихся армий, и каждый солдат и офицер в нем знал свой маневр. На самом деле мое внутреннее напряжение, когда я сражаюсь с врагом, вторгшимся на территорию России, всегда очень велико, и оно тут же передается моим Верным, перенимающим установку на бой кровавый, святый и правый.
– Но сейчас вы спокойны и я, как один из ваших Верных, это чувствую, – сказал генерал Неверовский. – Некоторая концентрация внимания на германцах имеется, но не более того…
– А это потому, что враг еще не топчет русскую землю, – ответил я, – но в то же время я знаю, что в умах германских генералов уже бродят безумные мысли отогнать русских варваров до Волги, или даже до Урала, и привольно устроиться в поместьях на отвоеванных землях. Будьте уверены, что даже внимательно взирающий на этот мир Бич Божий – это достаточно, чтобы вся эта закваска разом повылетала из германских голов вместе с гнилостным тевтонским духом грабителей и насильников.
– Да, господа, – подтвердил генерал Неверовский, – время ожидания, когда Сергей Сергеевич наполнен ледяным спокойствием, может быть даже более страшно, чем тот момент, когда меч архистратига Михаила обнажен и вздернут над полем битвы, и яростный зов фанфары зовет Верных на кровавую сечу.
– Простите, господа, а кто такие Верные? – спросил доселе мне незнакомый генерал-майор из окружения генерала Горбатовского.
И тут же в моем сознании «всплыла» подсказка энергооболочки: «Генерал-майор Асмус Константин Владимирович, начальник штаба девятнадцатого корпуса, героическая личность, которой лишь бы шашку да коня и на линию огня, в силу чего к штабной работе он склонен мало, зато вероятность героической гибели в бою крайне велика».
«Поберечь бы таких людей, ибо способных комдивов на переднем крае всегда не хватает», – подумал я, а вслух сказал:
– Верные, Константин Владимирович, это такие люди, с которыми мы принесли друг другу взаимную встречную клятву верности, скрепленную в Небесной канцелярии. С того момента Верный становится частью меня, а я частью его, и при безусловном сохранении свободы личности он вступает в воинское единство защитников Руси. Все войско, которое вы тут видите, от генералов до рядовых бойцов состоит из Верных; солдат или офицер, не способный принести такую клятву, просто не будет допущен в боевой состав. Я знаю все, что знают они, а им сразу становятся известны мои приказания продолжать наступление, изменить направление удара, закрепиться на достигнутом рубеже или с арьергардными боями отойти на заранее подготовленные рубежи. И вы тоже, когда и если возникнет желание вступить в наше братство защитников земли русской, приходите и не стесняйтесь. Я же чувствую, что мы с вами одной крови.
– Да, – подтвердил генерал Неверовский, – когда имеешь дело с Сергеем Сергеевичем, надо быть готовым к тому, что однажды у тебя возникнет такое чувство, что служить тому же делу, что и он – это лучшее занятие в твоей жизни. Тогда следует подойти к нему, положить на землю свое обнаженное оружие, произнести слова клятвы и взять клинок обратно. И тогда на вас перейдет часть благодати, распространяемой вокруг себя Защитником Земли Русской. Вот, смотрите…
И генерал подвыдернул из ножен свою саблю, чтобы собравшиеся вокруг нас господа офицеры и генералы смогли увидеть, что даже ясным утром, а не в полночь, ее клинок сияет ярким жемчужным светом. Однако, поговорили…
Повернувшись к генералу Горбатовскому, я сказал:
– На сем, Владимир Николаевич, позвольте закончить этот приветственный митинг и приступить к практической деятельности. Надеюсь, вы еще не передумали?