На Сербском фронте австрийцы все никак не могут сосредоточиться в Боснии для начала наступления. Королевич Джоржи и добровольно подчинившиеся ему оторви-головы майора Танкосича действуют отчаянно и решительно, применяя весь тот набор пакостей, которому их обучили люди капитана Коломийцева. На воздух взлетают шоссейные и железнодорожные мосты, рушатся под откос воинские эшелоны, а пособников австрийских оккупантов настигает внезапная смерть. Иногда в ружейно-пулеметные засады на горных дорогах попадают целые полки, и когда австрийцы кидаются в штыки на своих обидчиков, то напарываются на малозаметную проволочную путанку, густо нафаршированную взрывающимися сюрпризами. Пленных на этой войне не берет ни та, ни другая сторона. При этом солдаты сербской национальности территориальных боснийских частей, интернированных за ненадежность в особые лагеря, уже дошли до той кондиции лютости, когда их можно выпускать на свободу, вооружать танненбергскими трофеями и бросать на врага. У Австро-Венгрии вообще и у Франца-Иосифа в частности нет теперь в этом мире бо́льших ненавистников, чем сербы из Босниии и Хорватии.
На фоне русских и сербских успехов положение французов выглядит особенно ужасным. У посла Палеолога, когда ему сообщили о разгроме германцев под Танненбергом, от обиды даже затряслись губы. Как же так – в то время, когда самая культурная нация Европы терпит одно поражение за другим, русским варварам случайно удалось разгромить варваров германских. Победный перезвон колоколов Петербургских соборов и буханье орудийного салюта Петропавловской крепости французскими господами воспринимаются как щепотка яда в вино. А уж если сказать удравшим в Бордо господам французским министрам, что по итогам этой войны Россия аннексирует территорию Германии вплоть до рубежа Вислы (есть у меня такие планы), то галльский петушок сразу раскудахтается, как при виде лисы, проникшей в курятник.
Впрочем, французским и британским политиканам еще не ведомо самое главное, потому что даже через поры дырявого российского госаппарата секретные сведения просачивается все же не мгновенно. А вот царю Николаю, как и его дяде верховному главнокомандующему Николаю Николаевичу Младшему, о Танненбергской победе уже доложили во всех подробностях. Генерал Самсонов о себе прекрасно знает, что он трус и дурак, причем трус более перед начальством, чем перед противником, а потому, узнав от Крымова, чем для него могло закончиться это наступление, написал главнокомандующему рапорт об отставке с должности командарма. Копия царю. И правильно. Это лучше, чем пуля в висок при обстоятельствах, которые можно счесть безвыходными. Пока в верхах чешут затылки, как реагировать на появление нежданного союзника, полковник Крымов, как непосредственный очевидец, мчит в вагоне литерного поезда в Гатчину, все в русской армии застыло в состоянии непонятной неопределенности. При этом наиболее вероятный преемник Самсонова – генерал Горбатовский, неожиданным для противника маневром одержавший победу в сражении при Танненберге.
В русских корпусах, участвовавших в сражении, несколько тысяч солдат и офицеров получили ранения средней степени тяжести и выше, и среди них – те, кому не давало умереть только мое Заклинание Поддержки, произнесенное перед битвой. Такого наплыва раненых наш госпиталь в Тридесятом царстве не знал со времен Бородинской битвы. Русские раненые, германские раненые, совсем немного сербов, военных и гражданских. Если не считать сербов, где нередки бойцы в возрасте за пятьдесят, то и с русской и немецкой стороны пациентами Лилии и товарища Максимовой стали совсем молодые мальчики. Двадцатый германский корпус целиком был укомплектован солдатами срочной службы, в русских войсках на начало войны «срочников» была ровно половина.
С немецкой стороны рабочих и крестьян – серединка на половинку: все поголовно умеют читать, писать и считать (демон безграмотности был изгнан из Германии еще при Бисмарке), при этом среди солдат есть выходцы из кругов интеллигенции и мелкой буржуазии, имеющие среднее образование. Сегодня они побежденные, а потому ведут себя тихо и пришибленно, а то как же иначе – ведь, гарантируя их приличное поведение, то тут, то там стоят рослые двухметровые фрау в форме тропического образца, с мускулистыми руками и ногами, как у призовых бойцов. Оружия у конвоя нет, но оно и не требуется. Немецкие зольдатены ждут, когда их начнут мучать и пытать. Уж они-то, дай им волю, развернулись бы вовсю. Но никто не спешит хватать их и волочить в застенки. И никто и не догадывается, что эти персонажи здесь только для того, чтобы я мог извлечь из общей массы несколько процентов годного к Призыву материала, а всех остальных после выздоровления без всякой пощады сбросить в объятия русских военных властей. Выздоровевшие и не услышавшие Призыв будут переданы в лагеря военнопленных, чтобы потом, по окончании войны, они вернулись по домам.
С русской стороны почти семьдесят процентов рядового состава – крестьянские парни. Две трети из них не умеют ни читать, ни писать, почти половина в гражданской жизни мясо ели только по праздникам. Оказавшись в Тридесятом царстве, они ведут себя с благоговением, как в храме, медицинский персонал, несмотря на весьма срамной вид этих остроухих девиц, за ляжки не щиплют и по любому поводу не гогочут. Не то, понимаешь, воспитание. Большинство из этих парней вернутся в строй своих полков всего за несколько дней, но память о посещении этого места сохранят на всю оставшуюся жизнь… А не меньше трети (а не какие-то два-три процента) услышат Призыв и пойдут со мной по мирам вершить справедливость.
– Вот, – сказал я Ильичу, после того как привел того в помещения подземных купален, – это ваша нива, и вам ее пахать. Через этот госпиталь в ближайшее время пройдет еще немало русских солдат. Большевизация армии должна начинаться не с громких речей ораторов на митингах, а с тихой каждодневной работы с контингентом. Письмо там домой написать для неграмотного, тихо побеседовать о смысле и причинах этой войны, напомнить о том, что русскому народу она не нужна – но его участие в ней неизбежно, ибо самый добрый германский помещик будет стократ хуже самого злого русского барина. Проверено историей.
Товарищ Ленин, прищурившись, осмотрел бескрайние ряды ванн, исчезающие в мерцающем тумане, торчащие из них стриженые головы, занимающихся своими делами санитарок из бывших мясных, и негромко сказал:
– И ведь хочется с вами поспогить, товагищ Сегегин, а не получается, ибо все сказанные вами слова сбываются с неумолимостью закона всемирного тяготения. Обещали, что империалистические державы в самое ближайшее время развяжут общеевропейскую войну, и вот вам, пожалуйста – война. Обещали, что будете лечить у себя русских раненых – лечите, и как я понимаю, потоку этому не будет ни конца, ни края. И если вы обещаете, что Революция придет в этот миг не в яростном реве голодных народных масс, а тихой поступью дворцового переворота, то в это я тоже не могу не верить. Одного только я не могу понять, почему вы призываете нас работать с русскими солдатами, но совершенно игнорируете пролетариев германского происхождения?
– Пролетарий – так сказать, в классической марксистской интерпретации – это не просто человек неимущий или малоимущий, – скептически хмыкнул я. – Настоящий пролетарий еще должен быть способен к солидарному коллективному действию ради достижения всеобщей справедливости. На начальном этапе борьбы за права рабочего класса этими действиями могут быть стачки и демонстрации, в период сложившейся революционной ситуации – вооруженное восстание народных масс, после победы революции – защита социалистического отечества…
– В общем, все верно, – сказал Ильич. – Но к чему вы это сказали?
– А к тому, – ответил я, – что таких пролетариев в массе германских пленных абсолютное меньшинство. Те, что есть, услышат Призыв и без всяких дополнительных усилий с нашей стороны встанут под мои священные красные знамена, а остальные… Остальные являются просто социальными эгоистами, которые, не имея за душой ничего, способны выйти на демонстрацию с требованием повышения заработной платы, но при первой же возможности с легкостью перейдут в класс помещиков и буржуазии. И, более того, они воспримут такой переход как должное, ибо, по их убеждениям, справедливо – это когда хорошо только им, а на остальных таким людям плевать. Большинство из них считают этот мир несправедливым только потому, что им в нем отведена роль угнетенных, а не угнетателей. Я их такими вижу при помощи своих особых способностей, и вы примите этот факт на веру.
– И что же, вы думаете, сейчас возможно что-то подобное тому, что творилось в вашем мире во времена этого, как его, Гитлера? – с сомнением произнес Ильич.
– Нет, – ответил я, – пока в Германии у власти кайзер Вильгельм, а также клика помещиков и крупных капиталистов, по части военного грабежа и поместий с рабами народным массам ничего не светит. Нынешние власть имущие всю ценную военную добычу намерены забрать себе, оставив рядовому составу курку, млеко, яйки и девку на сеновале. То, что позволено Юпитеру, не позволено быку. Германские солдаты, которых вы сейчас видите, это не сам нацизм, а вспаханная и унавоженная почва под него, в которую достаточно бросить семя. После победоносного завершения войны в Германии вполне может произойти революция, и верх в ней под лозунгами справедливого раздела добычи возьмут националистические и прямо нацистские элементы. Каждый фронтовик захочет себе долю от завоеванного богатства. Если Германия потерпит поражение, как и было в Основном Потоке, то революция в Германии окажется отложенной на одно поколение, и пройдет она под лозунгом реванша за поражение в этой войне. И опять в борьбе за выбор пути в силу особенности германского национального менталитета нацисты будут иметь решающее преимущество над социал-демократами большевистского толка, сиречь коммунистами. И это при том, что обычные социал-демократы на первом этапе будут подмахивать реакционным силам. Когда их вожди увидят, что они сами взрастили и откормили своих палачей, то будет уже поздно, ибо после прихода к власти нацисты не потерпят никаких конкурентов. И особенно сильное отвращение у сторонников сильной руки и ницшеанцев вызывает слизнеобразная и рептильная европейская социал-демократия. Даже разного рода псевдохристианские партии продержатся в германской политике дольше…