- Кто это, товарищ капитан?
- Это герои битвы при Бородине и обороны Севастополя в Крымскую войну, - ответил я. - Я дал им в достаточном количестве современное оружие и обучил новым тактически приемам, а вот высокий боевой дух и опыт затяжных войн конца восемнадцатого и начала девятнадцатого века у них были свои...
-Да ведь они же крепостники?! - полуудивился-полувозмутился майор Гаврилов.
- Каждый, кто вступает в воинское Единство, оставляет все классовые и национальные различия за его порогом, - строго сказал я. - Нет у нас ни эллина, ни иудея, ни барина и ни холопа, а только бойцы и командиры, равные в своем социальном статусе Защитников Отечества. И это бывшим господам-крепостникам даже пришлось по душе, так как в первую очередь они все-таки боевые офицеры и генералы. Батальон ветеранов-Верных, прошедших дополнительную подготовку, в сражении по силе равен полку, если не бригаде с аналогичным вооружением.
- Ну, если так, тогда это по-нашему, - согласился мой новый Верный. - У Бородина дрались настоящие бойцы, не то что мы.
- И вы такими станете, и даже лучше, если выпьете свою чашу до дна и доживете до штурма Берлина, - уверил я. - Война - это такой университет, месяц в котором идет за год, а то и за два.
- А он будет, этот штурм Берлина? - недоверчиво спросил майор Гаврилов.
- Обязательно! - произнес я. - Без меня он случился бы через четыре года, после тяжелейших потерь; с моей помощью все будет гораздо быстрее, легче и проще. Но сейчас этот разговор пора заканчивать, ибо дело превыше всего.
Ко мне подошел полковник Кантакузин и, козырнув, доложил, что вверенная ему часть потерь во время операции не имеет, а пленный контингент к параду в натуральном виде на Красной площади построен.
- Благодарю за службу, Григорий Матвеевич, - ответил я, обнажая свой меч. - Не будем тянуть кота за хвост и сделаем все прямо сейчас. Раз, два, три!
При слове «три» примерно там, где находится мост через Буг, образовался огромный проем, в котором с краю виднелись кремлевские башни, Мавзолей и полностью собор Василия Блаженного, а за ним, чуть левее, восходящее солнце. Раздались крики: «Шнель, шнель!» - и толпа примерно в шесть тысяч голых немцев припустила в эту дыру со всем возможным энтузиазмом. Будет теперь товарищу Сталину о чем поразмышлять на досуге. А майору Гаврилову я объяснил, что Гитлер обещал своим белокурым бестиям парад на Красной площади, но у меня и советского народа свои планы, а потому пусть немцы не жалуются, что маршировать придется совсем не так, как им хотелось.
- А ты злой, капитан, - хмыкнул майор. - Гордых, как петухи, немцев послал голыми на Красную площадь на позор и поругание, пред светлые очи товарища Сталина и всего советского народа.
- Я не злой, а суровый и справедливый, - ответил я, - по-другому при моей должности Божьего Бича нельзя. Каждому по подвигу будет и награда.
Примерно через пять минут с площадки между Кобринским укреплением и городом я закинул в Москву вторую такую же толпу, но размером чуть поменьше. И в самом конце открыл еще один портал прямо в приемный покой госпиталя в Тридесятом царстве, отправив туда всех последних защитников Брестской крепости, нуждавшихся в поправке здоровья. Таких, что могли сразу встать в строй, включая майора Гаврилова и его адъютанта, было всего человек пять, в том числе и старший лейтенант зенитного дивизиона Илья Степанов, в нашей истории так и оставшийся безвестным героем.
На этом первую фазу операции можно было считать законченной. Теперь, когда окрестности Брестской крепости очищены от посторонних, пришло время реализации плодов победы, и вся дивизия генерала Воронцова превратится в неутомимых хомяков, перетаскивающих в Тридесятое царство все движимое и ценное, а мне пора приступать к операции по освобождению лагеря в Бяла-Подляске, тем более что все задействованные в ней части и подразделения наготове и, фигурально говоря, роют землю копытом.
Но сначала мне требовалось отпустить домой шаттл клана «Игла Мрака»: держать его при себе не было необходимости. Завтра после полудня по местному московскому времени я снова позову их к себе, чтобы точно локализовать отряд майора Здорного, вместе с которым движутся на восток генерал-лейтенант Карбышев, генерал-майор Голубев и маршал Кулик, а сейчас пусть летят. Портал для перехода я открыл совсем низко над землей; на мгновение в нем нарисовались плотные снеговые тучи в небе и верхушки заснеженных сосен на правом берегу Гаронны. Потом черный силуэт, похожий на рыбу-ската скользнул в эту дыру, и она тут же закрылась.
- Где это? - спросил майор Гаврилов, когда все закончилось.
- Это очень давно, сорок тысяч лет тому назад, - сказал я, - когда люди одеты в шкуры, дерутся камнями и живут коммунистическим строем просто потому, что у них ничего нет сверх самого необходимого. И на этой пустой еще земле, как роза посреди зарослей репейника, возникла сказочная страна Аквилония.
- А почему сказочная, товарищ капитан? - спросил меня один из бойцов, оставшихся с майором Гавриловым.
- А потому, боец, что многие обычаи и порядки, которые там выглядят правильными и естественными, немыслимы ни в одном из других сущих миров. Впрочем, углубляться в подробности сейчас нет времени. Как-нибудь потом сержант Кобра, которая знает Аквилонию гораздо лучше моего, расскажет вам о ней несколько занимательных историй, а сейчас вам предстоит познакомиться с двумя очень интересными людьми. В вашем прошлом в силу различных обстоятельств они оба были врагами Советской власти, но сейчас это уже не имеет никакого значения. Я имею в виду Нестора Махно и полковника Дроздовского...
- Но как так может быть, товарищ капитан, что это не имеет никакого значения?! - воскликнул лейтенант Степанов. - Ведь они же и в самом деле были враги лютые - что один, что другой!
- Прошлым моим заданием был мир восемнадцатого года, - сказал я, - где мне требовалось предотвратить Гражданскую войну и укрепить советскую власть без всяких ненужных эксцессов. Первым делом я помог товарищу Ленину заключить вполне благоприятный мир с Германской империей. Правда, для этого в глубоком немецком тылу пришлось провести несколько локальных тактических операций вроде этой. В ходе одной из них я отрезал головы генералам Гинденбургу и Людендорфу после чего представил их на обозрение кайзеру Вильгельму и тот все понял правильно. Ша, никто никуда не идет. Потом я, на двадцать лет раньше, чем в вашем мире, очистил ЦК партии большевиков от троцкистов, без единого выстрела ликвидировал кале-динщину, и в мелкую кровавую кашу в самом зародыше размолол корниловщину не оставив в живых никого. После этого на самом верху решили, что дальше местные товарищи справятся уже сами, и направили меня к вам, так как здешние дела не терпели отлагательств. С Нестором Махно я встретился случайно, когда разыскивал совсем другого человека, и он мне понравился. Анархистскую дурь из него я уже повыбил, несколькими примерами из своего прошлого опыта показав, чем кончается подобная безвластная идиллия. Такие эксперименты, товарищи, лучше ставить где-нибудь подальше от родных осин. Теперь, после окончательной обработки, из Нестора Махно получится командир подвижного зафронтового соединения, который будет рвать в клочья вражеские тылы не хуже, а может, и лучше, чем товарищ Буденный, ибо это человек есть народный талант-самородок. За полковником Дроздовским, не успевшим присоединиться к Корнилову, а потому ничем себя не запятнавшим, я сходил специально. Самое главное, что этот человек никогда не ставил себя над русским народом и простым солдатом, и те отвечали ему искренней любовью и обожанием. И советской власти не будет хлопот с этим человеком, и в моем войске появится командир ударного штурмового соединения, которое можно будет послать хоть на захват рейхсканцелярии и рейхстага, хоть на Букингемский дворец, или на Белый дом с Конгрессом. Иногда людей требуется спасать не от внешних обстоятельств, как сейчас вас, а от последствий собственной дури, предубеждений и политической безграмотности. Только так, товарищи, и никак иначе.
4 июля 1941 года, 05:05 мск, Москва, Красная площадь
Ровно в четыре часа утра в первых лучах восходящего солнца прямо из пустоты откуда-то со стороны Исторического музея на Красную площадь повалила толпа голых, как из бани, мужиков, отчаянно гомонящих на германской мове. Часовые у Мавзолея и боевые расчеты охраны на гребне кремлевской стены тут же взяли наизготовку свое оружие, а начальник караула, надавив кнопку тревоги, принялся отчаянно названивать по телефону. И вот в Кремле яростно завыла сирена, поднимая в ружье базирующийся на здание Арсенала полк спецназначения НКВД. Но пару минут спустя такая же дыра открылась на Васильевском спуске, и оттуда хлынула вторая волна голых пришельцев. Где-то в районе Мавзолея две этих волны, схлестнувшись, остановились, и тут же из ворот Никольской, а потом и Спасской башен стали выбегать злые от неурочной побудки бойцы спецполка НКВД с самозарядками Токарева наизготовку, колючей щетиной ножевых штыков оцепляя толпу голых перепуганных белокурых бестий. А в том, кто это такие, сомнений ни у кого не было, ибо горгочущую германскую речь ни с чем не перепутаешь.
Минут пятнадцать спустя с Лубянки на эмке примчался злой как черт Берия, от хронического недосыпания с красными, как у вурдалака, глазами. Впрочем, убедившись, что подчиненные в своих докладах ему ничуть не врали и даже не преувеличивали, главный советский инквизитор тут же сменил гнев на милость. В чем-то увиденное ему даже понравилось. В отличие от всех прочих участников этого действа, он присутствовал на вчерашнем совещании у Сталина, и примерно догадывался, кто мог прислать советскому руководству такой экзотический подарок и в чем его тайный смысл. Из кабинета коменданта Кремля Берия позвонил Сталину, который в столь ранний час только-только собирался лечь спать. А если не позвонить сразу, будет еще хуже.
- Доброе утро, товарищ Сталин, - сказал он, - у нас тут чрезвычайное происшествие. Ровно в четыре часа утра на Красной площади неожиданно из дыры в воздухе появилось примерно десять тысяч голых немцев. Но мои люди сразу взяли все под контроль, оцепили толпу и не допустили ее разбредания по окрестностям...