«А что у нас, — сказал он, — у нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу „Каждый, кто попал в плен, — предатель родины“ и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей были замучены немдами в плену, умерли от голода и болезней, но, исходя из теории Мехлиса, выходило, что даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в 41-м или 42-м, не лишили себя жизни».
Не помню уже в точности всех слов Жукова, по смысл их сводился к тому, что позорность формулы Мехлиса — в том недоверии к солдатам и офицерам, которое лежит в ее основе, в несправедливом предположении, что все они попали в плен из-за собственной трусости. [606]
…Жуков сказал, что считает своим долгом военного человека сделать сейчас все, чтобы предусмотреть наиболее полное восстановление справедливости по отношению ко всем, кто заслуживает этого, ничего не забыть, ничего не упустить и восстановить попранное достоинство всех честно воевавших и перенесших потом трагедию плена солдат и офицеров. «Все эти дни думаю об этом и занят этим», — сказал он».
Ох и артист Георгий Константинович! А что его «волновало и воодушевляло» 4 октября 1941 года, когда он собственноручно составил для войск Ленинградского фронта шифрограмму № 4976 следующего содержания:
«Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они тоже будут репрессированы».
До такого не додумался ни Сталин, ни Мехлис. Ради карьеры и очередной звезды Жуков был готов стрелять в кого угодно — в своих и чужих, они атомную бомбу сбросил на свои войска. Этим он Сталину и нравился.
29 июня 1956 года было принято Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей». Пункт 8 постановления прямо указывал:
«Министерству обороны СССР (т. Жукову): а)пересмотреть в персональном порядке все дела бывших военнопленных…»
Поэтому Жуков, весь «взволнованный», теперь — в первых рядах «реабилитаторов», ночей не спит, «восстанавливает справедливость и попранное достоинство». Никита Сергеевич Хрущев называл таких людей КВД — куда ветер дует.
В брежневскую эпоху осталось лишь кое-что подправить и отлакировать. Например, Сталин ошибался, но все же был выдающимся Верховным Главнокомандующим. Фронтами руководила плеяда выдающихся полководцев, выпестованных Коммунистической партией, которые били «гитлеровских вояк» по всем правилам военного искусства. [607] Наши солдаты, вдохновляемые пламенными политработниками, рвались на амбразуры и под танки, проявляя массовый героизм. Данные об огромных потерях, массовом дезертирстве, сотрудничестве с немцами, приказы № 270 и 275, доклады о работе заградотрядов и использовании штрафных батальонов и т. д. — были надолго похоронены в архивах.
При всех творческих разногласиях и личных амбициях неизменным для всех советских историков, писателей и мемуаристов должен был оставаться основополагающий тезис, выдвинутый Сталиным в речи 9 февраля 1949 года:
«Наша победа означает, прежде всего, что победил наш советский общественный строй (не догадался Александр I объявить Отечественную войну 1812 года победой „феодально-крепостнического строя“. — Авт.)… Война показала, что советский общественный строй является подлинно народным строем, выросшим из недр народа и пользующимся его могучей поддержкой, что советский общественный строй является вполне жизнеспособной и устойчивой формой организации общества… Наша победа означает, во-вторых, что победил наш советский государственный строй».
Нетрудно догадаться, в соответствии с новыми веяниями, когда прошла мода на антисталинизм, прошла и жуковская бессонница «по поводу грубых нарушений законности».
В 1971 году маршал «со свойственной ему прямотой и решительностью» критикует роман А. Чаковского «Блокада»:
«В романе неоднократно проводится мысль, что советское командование добивалось исполнения приказов не методом убеждения, не личным авторитетом, не взывая к патриотическим чувствам бойцов и командиров, а под прямой угрозой расстрела… У читателя может возникнуть впечатление, что у нас не было военно-полевых судов, которые судили за те или иные преступления, а существовало самоуправство военачальников, которые без всякого суда и следствия расстреливали подчиненных. [608] Непонятно, с какой целью А. Чаковский пропагандирует эту ложь? Такая пропаганда (!), безусловно, вредна и играет на руку нашим идеологическим противникам».
Замечательно, что Жуков адресовал письмо не писателю Чаковскому, не редакции журнала «Знамя», опубликовавшей роман, а секретарю ЦК КПСС И.Н. Демичеву, так сказать, сигнализировал. Доставалось от принципиального маршала и конкурентам-мемуаристам:
«Большой недостаток некоторых мемуаров, которые я читал, — ограниченность кругозора и командующих армиями, и командующих фронтами (которая не мешала им армиями и фронтами командовать. — Авт.)…»
Жуков добился своего: его «канонизировали», а на «Воспоминания и размышления» вполне серьезно стали ссылаться как на исторический документ.
За всеми этими хлопотами не нашлось только времени, чтобы сосчитать павших. Видимо, не было заинтересованности. Иначе как-то блекнут лавры на челе «великих полководцев».
Подведем итоги «учебы».
Безвозвратные потери Красной Армии в 1942 году, согласно авторам книги «Гриф секретности снят», составили 3258216 человек. Генерал Д. Волкогонов оценивал их в полтора раза выше — 5888235 бойцов и офицеров. Однако и эта цифра многими современными историками считается заниженной. По их мнению, речь может идти о не менее чем 7,15 млн убитыми, пленными, умершими от ран и болезней. Немецкая армия в 1942 году потеряла на Восточном фронте около 519 тыс. человек. То есть, повышая свое военное образование, наши полководцы за одного убитого немецкого солдата укладывали 13 советских. В следующем, 1943 году, — «всего» 10! Заметный прогресс!
Неизлечимыми пороками советской военной машины как детища тоталитарной политической системы являлись презрение к человеческой жизни (помните В.В. Маяковского: [609] «Единица — вздор, единица — ноль… Единица! Кому она нужна?!»), а также жесткая централизация власти, лишавшая командиров на передовой всякой инициативы. Командармы, командиры дивизий и полков являлись только «шестеренками», передаточными звеньями между штабом фронта и передовой. От них лишь требовалось гнать войска вперед или «стоять насмерть» в зависимости от руководящих указаний вышестоящих инстанций. «Всякая инициатива должна быть наказана», — еще один незабвенный лозунг Советской Армии. Это приводило к тому, что товарищу Сталину приходилось самолично внедрять «новые технологии» в войска, сочинять для них инструкции и даже «разрешать» в отдельных вопросах проявлять инициативу:
«При проведении наступательных операций командование фронтов и армий иногда смотрят на установленные для них разграничительные линии как на забор и как на перегородку, которые не могут нарушаться, хотя бы этого требовали интересы дела и меняющаяся входе операции обстановка.
В результате наши армии при наступлении идут вперед прямо перед собой, в пределах своих разграничительных линий, не обращая внимания на своих соседей, без маневра, который вызывается обстановкой, без помощи друг друга и тем облегчают маневр противнику и предоставляют ему возможности бить нас по частям. Ставка разъясняет, что разграничительные линии определяют лишь ответственность командиров за определенный участок или полосу местности, в которых выполняется ими полученная боевая задача, но их нельзя рассматривать как неизменные и непереходимые перегородки для армий…
Ставка Верховного Главнокомандования, разъясняя это, разрешает и предоставляет право командующим фронтами менять в ходе операций разграничительные линии между армиями фронта, менять направление удара отдельных армий в зависимости от обстановки». [610]
Отметим слово «разрешает» — стало быть раньше, т. е. до осени 1942 года, не разрешала. Да и теперь право действовать сообразно меняющейся обстановке было предоставлено только командующим фронтами, которые лично ставили задачи каждой дивизии и бригаде и любую инициативу подчиненных воспринимали как посягательство на свою власть.
Примеров тому бесконечное множество.
«В полосе нашей армии, — вспоминает генерал Жадов, — выдвигались две дивизии, каждая по 12-13 тысяч личного состава, для проведения частной армейской операции. Обе дивизии почему-то следовали по одной дороге, поэтому растянулись в длинную кишку и были отличной целью для вражеской авиации. В это время к нам в штаб (дело происходит в полосе 3-й армии Брянского фронта. — Авт.) прибыл командующий фронтом генерал-полковник Я.И. Черевиченко. Зная его по довоенной службе, я обратился к нему с некоторым укором:
— Яков Тимофеевич, разве можно так выдвигать дивизии?
— А кто так спланировал? — спросил он.
— Дивизии выдвигаются по плану фронта, — ответил я.
— Немедленно перепланируйте их выдвижение так, как это нужно в соответствии с интересами армии, — приказал Черевиченко.
Начальник оперативного отдела А.В. Владимирский со своими помощниками и начальниками родов войск и служб быстро переработал план выдвижения дивизий. Мы изыскали возможность обеспечить каждую из них двумя дорогами. Командирам дивизий были отданы соответствующие распоряжения (в интересах дела). О произведенных изменениях в плане сосредоточения соединений я донес в штаб фронта. Но там наша инициатива, хотя и санкционированная командующим фронтом, была расценена как недопустимое вмешательство в прерогативы штаба фронта. [611] Последовали организационны