И в этот же момент она увидела священника, который, во всем своем приличествующем случаю облачении, направлялся в нашу сторону.
— Задайте ваш вопрос ему, — шепнула я ей. — Это падре Бонифаций, примас местной церкви и автор писания Шестого Дня Творения, еще, правда, не закончено. Тут, за сорок тысяч лет до нашей эры, когда еще не произошли события, описанные даже в Ветхом Завете, из всей Библии действительной осталась только книга Бытия, которая, впрочем, полностью соответствует современным нам естественнонаучным представлении о происхождении мира. Для местных людей Бог-Отец, Творец Всего Сущего — не далекая абстракция, а непосредственный начальник, организовавший эксперимент по построению цивилизации в эти дикие времена. Время от времени Он делает Аквилонии подарки, а потом проверяет местных людей на бдительность, стойкость и человеколюбие. Поэтому тут говорят, что если тебе под руку положили топор, придется рубить, а если пулемет, то стрелять. Местные люди никогда ничего не просят у небесного покровителя, но всегда благодарят его за урожай с полей, приплод стад, здоровое потомство и удачу в делах. На заседаниях местного Сената падре Бонифаций сидит рядом с его председателем мистером Грубиным, и его голос слышен при любом обсуждении.
Когда отец Бонифаций подошел, я представила ему новых лиц в нашей компании.
Чутко уловив беспокойство четы Смит, он с мягкой улыбкой обратился к ним:
— Могу ли я чем-то помочь вам — например, разрешить какие-либо морально-нравственные затруднения, возникшие у вас при знакомстве с нашим миром?
Я перевела фразу, и Джейн, быстро переглянувшись с мужем, произнесла:
— Да, святой отец… Скажите, разве не говорил Господь, что у каждого мужчины должна быть своя жена, и у каждой женщины свой муж?
— Говорил, дочь моя, — терпеливо ответил священник на довольно понятном английском языке, — но Он не говорил, что это обязательно должна быть единственная жена. В обществе, где количество мужчин, в общем и среднем, равно количеству женщин, сказанное вами обладает непреложной истиной, но здесь все совсем не так, и количество женщин раз в двадцать превышает количество дееспособных мужчин, мы без колебания используем еще одно наставление Господа — о том, что не человек должен быть для субботы, это суббота создана для человека. В наших семьях все женщины приходятся друг другу добрыми подругами и нареченными сестрами, а потому ревность и скандалы между ними не просто запрещены, а невозможны. А еще для заключения брака в нашем обществе от женщины требуется желание, а от мужчины — только согласие. Право неоспоримого отказа у потенциального жениха — это еще один краеугольный компонент нашей социальной системы.
Кажется, Смиты остались удовлетворены короткой, но блестящей лекцией: они глубоко задумались, а потом явно расслабились. Таким образом был благополучно преодолен важный порог концептуального противоречия, после чего принять этот мир Смитам было значительно легче.
А тут как раз солнечный диск коснулся горизонта, и началось то действо, ради которого мы, собственно, и прибыли. О, как жадно наблюдали Смиты этот праздник! И то, что начал его священник, вознеся благодарность Творцу за удачное лето, в их глазах тоже было правильным. Потом с короткой речью выступил господин Грубин, а затем восемь избранных аквилонцев, лучших из лучших, зажгли костер. Пламя вознеслось до небес, и начались свадьбы. Смиты внимательно наблюдали за тем, как падре Бонифаций перевязывает руки новобрачным узами Гименея, и не находили в этом ничего предосудительного. У Саманты в глазах горел восторг… И вот все они уже участвуют и в хороводах, и в песнопениях… И благодать разливается в их сердцах.
Мне нетрудно было догадаться, о чем думает в этот момент Саманта. О том, что тогда, в Артеке, среди детей, все было почти так же. Это единство, и беззаботное веселье, и торжество дружбы, когда один за всех и все за одного. И так же ощущалась связь с ближним, и также ликовала и пела душа — оттого, что тут, в этом кругу, на любого можно положиться, и тебя не подведут и не обманут. Как там, на побережье Черного моря, собрались в тесный круг дети разных национальностей, из разных стран, так и тут на празднике присутствовали представители множества народов…
Вот из толпы веселящихся людей под руку с воспитанницей Марины Витальевны Вероникой вышла маленькая леди Дэм. Капюшон парки на ее голове был откинут, и маленькие рожки, торчащие из жесткой кудрявой шевелюры, были видны во всем своем великолепии. Но Саманта не испугалась. Способности мага Разума сказали ей, что, несмотря на свой канонически «чертовский» вид, новая экзотическая знакомая не представляет никакой угрозы.
— Привет, — сказала юная деммка, — меня зовут Дэм, а тебя, как я уже знаю, зовут Саманта. В прошлом я была племянницей императора всех деммов из очень далекого магического мира, а теперь я член семьи Петровых. У меня есть любимая мама Мадлен и дядя Сергей, а также множество классных тетушек из местных. У нас большая и дружная семья, ради счастья которой я любому готова натянуть глаз на задницу и заставить моргать. Мы, деммы, это умеем, потому что мы — магические существа!
— Привет, Дэм, — ответила Саманта, с явным восторгом разглядывая новую знакомую. — Раньше я была обычной девочкой, потом стала послом мира, а теперь думаю, кем я буду дальше… При этом я очень люблю своих папу и маму, и не хочу с ними расставаться.
— Ладно, Саманта, — сказала Дэм, — приятно было с тобой познакомиться. А сейчас бывай, а то твои родители смотрят на меня такими квадратными глазами, будто я сейчас кинусь и откушу кусок от их доченьки. Всего наилучшего, быть может, еще увидимся!
— До свиданья, Дэм, — попрощалась Саманта. — Я тоже хотела бы встретиться с тобой снова, потому что вижу, что в тебе нет зла…
Ну а я, видя, что Смиты вполне освоились и от души веселятся, стала ненавязчиво наблюдать за Высоцким и Влади. Именно здесь, на веселом празднестве, очень хорошо должны были проявиться все проблемы в этой семье, пусть и не явные для окружающих. Я не могла знать наверняка, что там происходит между этими двумя на глубоком уровне, но сейчас мой дар мага Разума позволял сделать довольно верные заключения.
Володя веселился от души. Видя, как он вместе с аквилонцами исполняет все праздничные ритуалы, я убеждалась, что этот человек притворяться не умеет. Даже в своих ролях он оставался СОБОЙ… и играл всегда самого себя, независимо от образа. Сложная, многогранная личность, гений и титан — им невозможно не восхищаться… И всегда, всегда вокруг него собираются те, кто покорен его невероятной энергией и любовью к жизни, этим светом, что затмит тысячу солнц. Разве же он не заслуживает настоящего счастья? Вот, смотрю я на него, вздымающего руки и выкрикивающего вместе со всеми ритуальные слова — и отчетливо вижу, что о Марине он и не думает в этот момент. Не просто не думает — ее сейчас для него не существует. А ведь это неправильно. Когда мы истинно любим, наш возлюбленный живет в нас неизменно. И чем острее переживаемая эмоция, тем сильнее впечатывается в нас образ возлюбленного — он неотъемлем ни от печалей наших, ни от радостей. Потому что мы носим в себе его душу.
А вот Марина притворяется. Делает вид, что ей весело и интересно. Она же актриса. Но меня-то, мага Разума, она не обманет…
Мои наблюдения окончательно подтвердили, что отношения этой пары уже ничто не спасет… Собственно, история банальная — нечто подобное происходит довольно часто и среди обычных людей… Ведь любые человеческие взаимоотношения подчиняются одним и тем же законам.
Эти двое уже давно раздражают друг друга, но убеждают себя, что любовь еще жива. Володя делает это из тех соображений, что ему не хочется портить себе репутацию очистившейся и совершенствующейся личности. А Марина… она просто не понимает, что с ней происходит. Вроде бы все хорошо и все ее чаяния сбылись: муж бросил пить, стал хорошо выглядеть, на других баб не смотрит, вдохновлен и воодушевлен, совершенно свободен в проявлении себя, по-прежнему востребован и любим публикой, которой стало намного больше, чем прежде.
Но она чувствует себя лишней в его жизни. Пытаясь время от времени вызвать его на «откровенный разговор» (о, как мужчины этого не любят!), она натыкается на еще большее отчуждение, и ее не могут обмануть его фразы о том, что «все нормально, ну чего ты, Марин?». А эти самые разговоры, древние как мир, заключаются в извечном «ты ко мне охладел, ты меня больше не любишь».
Но и бросить его она не в силах. Слишком много было вложено в эти отношения. И больше всего угнетает Влади тот факт, что это не она его спасла. Не она… И потому бедняжка чувствует себя лишь приложением к нему, никчемным и обременительным. Все вышло совсем не так, как ей мечталось… Он больше не пишет песен про нее и для нее. Она видит, что он живет какой-то совсем другой жизнью, в которой ей место не предназначено. И ей даже некому поставить это в вину. Марина сама ужасается своим мыслям, когда ловит себя на том, что хочет вернуть былое. Пусть со всеми этими пьянками, изменами, скандалами. Но тогда, по крайней мере, ее существование было наполнено смыслом. Тогда она остро переживала всю сладкую боль, все упоительные страдания — и это делало ее живой, заставляло сильнее биться сердце. От эмоциональных качелей у нее захватывало дух, и, зная, что продолжать это опасно, она все же не могла заставить себя остановить их. А теперь их больше нет. Все спокойно и безмятежно, а она несчастна — так, как не была несчастна никогда. И ведь она не может не догадываться при этом, что только алкоголизм Высоцкого являлся тем фактором, что связывал их — таких, по сути, разных. Сам их союз был в наибольшей степени продиктован соображениями престижа, хотя история на первый взгляд кажется красивой. Ему льстило, что его женщина — красавица, актриса, француженка. А ей нравилось осознавать, что ее избранник — кумир миллионов, одиозная личность и гений. Если бы было по-другому, ПРАВИЛЬНО, она бы не сделала аборт… Если бы брак их был заключен на небесах, он не искал бы в чужих объятиях то, что она не могла ему дать…