Год 2077-й — страница 2 из 6

Ретроспектива. Мародёр

24 августа 2030 года, бывшая Украина, Винница, пересечение улиц Ивана Павленко и Романа Шухевича, вечер

Город был пуст. Масштабных разрушений здесь не было, как и в других городах этой бывшей страны. Следы пожаров — да, сгоревшие машины, пни от городских деревьев, на которых местами выросли новые деревья, разбитые окна и витрины, оборванные провода, перевёрнутые автобусы — всё это было. Следы отгремевшей гражданской войны, следы страшного голода и холода, скелеты и мумии в домах. Но не было фонящих воронок, не было сметённых взрывными волнами городских кварталов, не было жутких теней на стенах домов. Украину не бомбили, — кому нужна Украина! — она сама загнулась, сама устранилась с политической карты мира. Как и прочие мелкие страны, ничего не значившие без метрополий, которые эти мелкие страны обслуживали, поставляя в метрополии батраков, проституток и горничных. Соседняя Беларусь получила свою порцию радиоактивного внимания из заокеанской «Цитадели Свободы и Демократии»; и маленькая Молдова получила. «Великая» Польша получила долго выпрашиваемый «подарок» из «тоталитарного русского Мордора». Латвия, Литва, Эстония, Чехия… А Украину обделили вниманием. Потому что Украина никому на хрен не была нужна. И, тем не менее, она развалилась. Андрей Беленко встречал людей с Запада, слышал от них, что творилось там в девятнадцатом. Радиация, болезни, банды… Люди ели людей. А на Украине только выпадали радиоактивные осадки — тот самый fallout — и была долгая зима, как везде. И люди ели людей, как и везде. Но это зимой, а развалилась она, Украина, ещё до. Винница была типичным украинским городом — городом-призраком.

Стояла сухая жара. Штиль. В городе было тихо. Пережившие зиму горожане все ушли на село. А кто зиму не пережил, тех или съели соседи, теперешние селяне, или — если у них двери оказались крепкие — лежали теперь мумиями по своим квартирам. Последние как раз и представляли для Андрея Беленко интерес. Не мумии, а квартиры.

В таких квартирах можно было найти золото, семейные драгоценности, — в голод они никому нужны не были, никто за серьги с камешками не давал и сухаря. Золото и теперь несильно интересовало поглощённых работой селян, чьи заботы были об урожае, да о редкой скотине, которая теперь была дороже золота и бриллиантов. Но Андрей Беленко смотрел дальше. Общины худо-бедно крепли, обрабатывались поля, медленно росло поголовье коров, свиней, где-то даже кроликов и домашней птицы. Придёт время, и между общинами начнётся обмен излишками. Обязательно начнётся. Ведь так уже было. И так снова будет. И снова потребуется универсальный товар, без которого не обойтись — деньги. И это будут вовсе не бумажные обязательства центробанков несуществующих государств, и даже не крышечки от «Coca-Cola». Это будет золото, серебро, камни. Беленко собирал будущий капитал.

Стоявшая углом панельная девятиэтажка ничем не выделялась среди соседних домов, в которых Беленко уже побывал. Окна с первого, бывшие витринами магазинов, по четвёртый этаж были подчистую выбиты, выше — уже местами, а этажа с шестого по девятый почти все целы, за исключением нескольких выгоревших квартир. Начиная с третьего этажа, попадались запертые квартиры, которые Беленко ловко вскрывал, в основном при помощи отмычек. Некоторые, особо добротные и дорогие двери вырубал из проёмов при помощи молотка и зубила или отжимал домкратом. В открытые квартиры тоже заглядывал, но не в поисках золота, а больше для собственной безопасности. (Притаится в такой квартирке такой же «старатель», а то и несколько «старателей», подождут, пока ты в соседнюю войдёшь, и всё, ты в ловушке. А может и кто похуже притаиться… Город был пуст, но ведь он, Беленко, бы́л здесь. Могли быть и другие. Наверняка были. И, конечно же, были те, кто похуже…)

Неожиданных встреч с «коллегами» Беленко избегал. Ничего хорошего такие встречи не сулили. Мародёры ходили группами по два-три человека, а он, Беленко, был одиночкой. Если заметят они его, а не он их, попытаются грохнуть и забрать добычу. Обязательно попытаются. Уже пытались… безуспешно. Потому что дилетанты. Сам Беленко, когда оказывался в выгодном положении, таким положением всегда пользовался — валил невнимательных «коллег» и забирал всё, что у тех было. У «старателей» всё просто: можешь завалить и обобрать «коллегу», завали и обери; не можешь — сиди тихо и останешься цел. Но были и другие — те, кто похуже — беспредельщики, любители человечины. Тех не интересовало золото и камни. Из имущества покойных горожан их интересовало только оружие — огнестрельное, холодное, любое. Им нужен ты сам, в качестве пищи… и, на некоторое время, твой хер и твоя задница, или и то и другое… Беленко приходилось наблюдать со стороны, что творили банды беспредельщиков со своими жертвами. Впрочем, в Виннице он таких пока не встречал.

К вечеру Беленко полностью прочесал два подъезда и поднялся до седьмого этажа третьего. Из восьмидесяти четырёх квартир, запертыми оказались восемнадцать. Все с крепкими железными дверями, открывавшимися наружу. Двенадцать открыл быстро, а с шестью пришлось повозиться. Мертвецы были не во всех. Семь квартир были просто заперты, причём две совершенно пустые. Золотишко нашлось в тринадцати, — где колечко, где цепочка, а где и прилично так. У одной мумии, в квартире на восьмом этаже второго подъезда, оказался полный рот золотых коронок, которые Беленко все выдрал пассатижами. На пальцах большинства мумий были кольца, — у кого-то одно, обручальное, у кого-то больше, — Беленко просто ломал сухие пальцы; чтобы снимать с шей колье и цепочки с крестами и кулонами, отламывал головы. Но основная масса украшений была не на трупах. Беленко ворошил вещи в шкафах и комодах, обыскивал серванты и туалетные столики, и находил там шкатулки и коробочки с деньгами и драгоценностями. Деньги отбрасывал в сторону, а драгоценности сортировал по целлофановым пакетам: золото — в один пакет, серебро — в другой, часы — в третий. С утра его рюкзак потяжелел, примерно, на полкилограмма.

Двери всех четырёх квартир на седьмом этаже оказались закрыты. Три железные, одна деревянная. Беленко решил начать с последней. Достал из рюкзака «фомку» и быстро отжал обитую дерматином дверь, расщепив дверной короб возле замка.

Из квартиры тут же пахнуло гнилью. Отступив от двери, Беленко набрал в лёгкие воздуха, потом быстро прошёл внутрь, не особо осматриваясь, — в квартире более десяти лет не было живых людей, — открыл окна на кухне и в единственной комнате, где на почерневшей от гнили кровати белели кости, и, не дыша, направился обратно в подъезд. Эту квартиру следовало вначале проветрить.

До выхода оставалось пара метров, когда от двери квартиры напротив раздался щелчок, потом другой.

Беленко среагировал моментально. Положив «фомку» без стука на стоявшую в прихожей стиральную машину, он быстрым движением взял в руки висевший на груди короткий автомат и опустился на колено, уперев приклад автомата в плечо. Ствол его автомата смотрел точно на дверь квартиры напротив. Если из-за двери выкатится граната, он успеет отскочить влево, в открытую дверь санузла, где укроется в ванной. Если человек за дверью вооружён, Беленко выстрелит первым, он уже готов стрелять, а противнику надо ещё прицелиться. И даже если там двое, — один открывает, второй стреляет, — Беленко успеет выстрелить первым. У него подготовка офицера спецслужбы; вряд ли тот, кто за дверью, ровня ему. Но зачем тому, кто за дверью, так подставляться? Почему бы не подождать, когда он, Беленко, вскроет соседнюю квартиру, начнёт её обыскивать, и тогда быстро уйти? Конечно, следующей могла стать и квартира напротив… но и тогда лучше затаиться и открыть огонь внезапно, когда Беленко вскроет замок и войдёт в квартиру.

— Прошу вас, не стреляйте, — произнёс из-за двери старческий голос, едва та приоткрылась. — Я безоружен.

— Обе руки в щель высунуть, чтобы я видел! — приказал Беленко негромко, так, чтобы человек за дверью его чётко слышал. — Дверь толкай коленом, медленно!

— Вот… — из-за двери показались сухие ладони с длинными узловатыми пальцами. — Не нужно меня бояться, чадо, — добавил незнакомец и легко толкнул дверь. Дверь распахнулась и Беленко увидел говорившего.

Это был действительно старик. Причём весьма чудной старик. Скорее даже не старик, а прямо старец из сказки. Седой как лунь, с длинными прямыми волосами, перехваченными по лбу шитой тесьмой, с белой, по грудь бородой, в свободной льняной вышиванке и красных шароварах. На груди старика, пониже бороды, на цепи висела стилизованная под солнце железная свастика; узоры на головной ленте и на вышиванке тоже были все из свастик. Руки старик сразу опустил, как только дверь открылась. Стоял он прямо, с достоинством, смотрел на Беленко дружелюбно светло-голубыми внимательными глазами.

— Ну, здравствуй, чадо! — улыбнулся старик, глядя в глаза камуфлированному человеку с автоматом.

— Ты ещё кто такой? — спросил старика опешивший Беленко, продолжая держать того на мушке.

— Я Коловрат, жрец Рода Единого… — ответил старик, нисколько не придавая значения направленному на него оружию.

Глава шестая. Выродки

8 июня 2077 года, бывшая Россия, Кубанская область, Кущёвский район, недалеко от хутора Тауруп Второй, вторая половина дня

Погода стояла сухая, ветра почти не было, на небе ни облачка. Солнце уже ушло из зенита и заметно клонилось к западу. Полчаса назад двое искателей — один из Вольного, другой из Махновки — Шава и Железный перешли вброд речку Среднюю Чубурку возле заброшенного хутора Тауруп Второй и теперь катили по засыпанной неглубоким слоем землицы и поросшей мелкой травкой асфальтированной дороге. Справа стояла разросшаяся вековыми дубами, орехами и робиниями лесополоса, превратившаяся за минувшие после Войны без малого шесть десятилетий в настоящую чащобу; слева тянулся молодой лес всё из тех же дубов и орехов с ложными акациями, разросшийся прямо на бывшей пашне. На дороге тут и там попадались островки кустарника и молодые деревца, но ехавшие небыстро искатели их легко объезжали, дорога была знакома. Вызываемый скоростью ветерок приятно обдувал лица товарищей, дорога была ровная, — крути себе педали, да смотри в оба, чтобы не пропороть шину о какую-нибудь ржавую железку.

Они были давно знакомы, но шапочно; на выходы вместе не ходили и в одном отряде не числились, а теперь вот обоих Комитет назначил в отряд к товарищу Молотову, — Шаву — 27-го мая, а Железного — 5-го июня, сразу в напарники. Шаву назначили старшим, просто потому, что тот знал дорогу, по которой к тому времени уже ездил дважды: с «молотовским» отрядом в Батайск, и с Вечным Ёсей обратно. За те три дня, что Шава и Железный несли на пáру службу, они успели притереться, так как оба были мужиками взрослыми и в своих общинах уважаемыми, и искателями они были опытными; никто ни перед кем понтов не колотил, — назначили одного над другим старшим, значит так надо, могло быть и наоборот, ничего бы от того не поменялось.

— Слушай, Саня, всё хочу тебя спросить, за что тебя Железным прозвали? — поинтересовался у спутника Шава — невысокий жилистый армянин с гладко выбритым лицом, в камуфляже расцветки «Дубок» и со снайперской винтовкой Мосина за спиной, мерно крутивший педали выкрашенного в тёмно-зелёный цвет тщательно ухоженного спортивного велосипеда.

— За моральную стойкость, — ответил Железный, усмехнувшись.

Саня Железный был высок, плечист, белокур и голубоглаз. Женился поздно, в двадцать пять, но за семь лет брака с Натальей — одной из самых видных в селе женщин — успел стать отцом четыре раза. У Железного росли три на загляденье хорошенькие дочери и младший сынишка. (Это, разумеется, официально, поскольку до своего двадцатипятилетия Александр совсем не монашествовал и, по меньшей мере, ещё двое детишек в Махновке были такие же голубоглазые и белокурые.)

— Это как понимать? Не изменяешь жене, когда очень хочется, не пьёшь и не дерёшься?

— Жена у меня такая, Шава, что мне ей изменять совсем не хочется, — ответил Железный. — Пить я не любитель, а дерутся просто так, под настроение только дураки. Драка — это всегда урон, не здоровью, так отношениям с людьми. А часто и тому и другому… — Искатель быстрым движением поправил на груди ремень автомата, который был у него за спиной. — Для драки всегда нужна причина веская.

— Верно говоришь, Саня… Хотя и жёстко. За такую прямолинейность лихой человек может и в драку полезть. Он может любитель в охотку кулаками помахать, а потом мировую распить… или вообще спортсмен-боксёр, а ты его в дураки записал…

— Спортсмены не дерутся, — сказал на это Железный. — У спортсменов бои и спарринги. А любителю просто так подраться, то есть дураку, можно и навалять, если станет залупаться. Глядишь и поумнеет.

— Так в чём моральная стойкость? — не отступал Шава.

— Расскажу, смеяться будешь.

— Ты сначала расскажи, а там посмотрим.

Железный снова усмехнулся и быстро посмотрел на ехавшего слева от него Шаву. Они катили рядом, колесо в колесо. Несмотря на заросшие подлеском обочины, дорога всё ещё оставалась достаточно широкой, и была прямая как стрела.

— В пятьдесят пятом… мне тогда было десять лет, нашли мы с пацанами один погреб… — начал рассказ Железный. — А в погребе ящик вина был, две тысячи десятый год на бутылках… — (Шава заулыбался) — Я в той компании малолетних джентльменов был самый младший. Ну и решил отличиться… «Давайте», говорю, «одну бутылку разопьём». Старшакам было лет по четырнадцать, они уже на девчонок вовсю поглядывали, считай взрослые. И тут им шкет выпить предлагает… «Говно вопрос», говорит самый старший, «нас пятеро, давайте две разопьём, а оставшиеся бутылки приныкаем. Потом на что-нибудь сменяем!».

— Ну и как вино? — Шава уже начал догадываться, какое будет продолжение. — Сорок пять лет выдержки — не хухры-мухры, хе-хе…

— Кому как, — ответил Железный. — Пацаны два дня дристали и блевали, а в перерывах огребали люлей от родителей, а я только захмелел. До вечера прятался от бати, а как протрезвел, накурился его самосада и пошёл домой. Батя табак унюхал, дал по шее, но перегара не заметил. Только потом узнал, когда ко мне кличка эта прилипла. Её кто-то из засранцев удачно ляпнул. Дескать, «ну, Саня, ты и железный!» Такая вот стойкость организма, — подытожил Железный. — А к спиртному я с тех пор равнодушен. Могу чуть выпить, но без фанатизма.

В ста метрах впереди показалась Т-образная развилка, — это была поперечная дорога, на которой им нужно было поворачивать направо. Но сначала следовало осмотреться.

— А знаешь… — начал Шава, но не договорил. Грохнул выстрел, и Шава, словно налетев на торчавшую над дорогой невидимую ветку, охнул и свалился с велосипеда.

Железный сориентировался мгновенно, определив, что снайпер — а стреляли точно из СВД — засел прямо по курсу, в чащобе за поперечной дорогой. Дав резко по тормозам, он отпрыгнул от велосипеда к раненому товарищу. В этот момент раздался ещё один выстрел, пуля чиркнула по велосипеду Шавы, ушла в рикошет. Схватив Шаву за разгрузку, Железный диким кабаном рванул с товарищем в молодой лес.

Оттащив раненого метров на пять от дороги, Железный положил его на землю. Быстро осмотрел. Пуля прошла над сердцем, пробила лёгкое. На губах Шавы пузырилась кровь. «Не жилец», — сказал он про себя.

— Ну, вот и всё… — прохрипел с нелепой улыбкой Шава, угадав мысли Железного. — Забирай пакет… и «Мосинку»… и уходи скх-кх-кх… — Шава закашлялся, при этом кровотечение из раны заметно усилилось, — скх… скорее… д-давай! — Он вяло хлопнул Железного по руке. — Выживи, брат!

Железный быстро и молча выполнил всё, что требовалось. Забрал из внутреннего кармана кителя Шавы пластиковый пакет с довоенной школьной тетрадью, исписанной рукой Молотова, отстегнул подсумок с «семерками» для винтовки и аккуратно снял с раненого саму винтовку, оптика которой оказалась цела.

— Я тут неподалёку буду, брат, — произнёс Железный, сжав напоследок руку товарища. — За тебя плату возьму.

— Подожди… — хрипло позвал Железного Шава, когда тот уже хотел уйти. — П-помоги с гранатой. — Шава непослушной рукой полез в карман разгрузки и достал потёртую с облезлой краской «эфку».

Опустившись рядом с раненым на одно колено, Железный взял у Шавы гранату, разогнул усики и извлёк чеку, вложил гранату в липкую от крови ладонь.

— Всё… иди! — сказал тогда Шава. — А я тут ч-чутка полежу…

Двумя часами ранее, в трёх километрах к востоку от того места, хутор Новостепнянский

— Хорош борщ, мать! Наваристый! — от души рыгнув и облизав ложку, похвалил Мыкола жену за стряпню, хлопнув широкой ладонью по едва прикрытой коротким халатом рыхлой округлой ягодице, когда та подошла к столу, чтобы забрать опорожнённую миску, и подмигнул сидевшей напротив младшей дочери.

Машка, так звали дочку, улыбнулась Мыколе глуповато и покосилась на мать. Мать, конечно, знала о том, что отец повадился уединяться с одиннадцатилетней Машкой в сарае, где они обычно держали «кабанчиков». Сейчас ни одного «кабанчика» там не было. Машка и старшая сестра Танька навели в сарае порядок, вымыли полы, вычистили угол, где обычно стояла параша, настелили на нарах чистую постель, и теперь на этой постели Машка познавала особенности новой для неё взрослой жизни. Тринадцатилетняя Танька ходила давно пузатая и Мыкола её не трогал, только иногда заставлял раздеваться и ходить перед ним голой. Мать как-то попыталась поставить Таньку на место, — её злило то, что Мыкола смотрит не на неё, а на её дочь, — и Мыкола поставил ей за это «фонари» под оба глаза. С тех пор мать притихла и стала побеждать дочь-соперницу борщами. Куда этой малолетке, пусть и с упругими маленькими сиськами и гладкой жопой, тягаться с искушённой в делах житейских двадцатишестилетней матерью!

— Сейчас чайку на травах попьём и пойдём сарай чинить с Машкой, — объявил Мыкола.

— Мясо заканчивается в доме… — сказала из-за гру́бы жена, громыхая посудой. — Сходил бы, Коленька, на охоту, «кабанчика» подловил…

— Петька с Васькой приведут! — буркнул Мыкола жене. — С вечера охотятся.

— Знаю я, как они охотятся… — недовольно проворчала жена. — Мяса в ле́днике на два дня осталось. Потом из солонины стряпать буду.

Петькой звали их старшенького, четырнадцати лет, а Васька был принятый в семью «кабанчик», возраста своего он точно не знал. На вид был как Танька, и возрастом, и внешне чем-то похож — смазлив как девка, только без сисек. Петька с ним сразу подружился крепко, даже к сёстрам приставать перестал. Мыкола Ваську пару раз в сарай сводил… Так, ничего, но дочери ему больше нравились. А Петька пускай развлекается, — дело молодое. Главное, чтоб на сестёр губу не раскатывал.

— Успокойся, мать! Если никого не приведут, сам вечером до Красной Поляны схожу, и Петьку с собой возьму, поучу балбеса «кабанчиков» ловить.

Жена принесла и поставила на стол чайник с кипятком, потом ещё раз сходила на кухню за пахнущим ароматными травами зава́рником. Налила заварку в кружку мужа и добавила кипятку:

— Вот, Коленька, пей чаёк.

Дочерям она чай наливать не стала, а просто поставила зава́рник перед Танькой.

В этот момент снаружи во дворе скрипнула калитка, и Мыкола быстро встал, взяв с лавки всегда лежавший под рукой обрез. Все в комнате притихли, глядя на завешанные жёлтой тюлью окна, Мыкола прислушался. Со двора послышались быстрые знакомые шаги, — Петька, специально ботинками о землю шорхает, как отец учил, — а потом сквозь занавески стало видно и самого Петьку с тихо семенящим чуть позади него Васькой. Васька почти не топал.

— Батя! Батя! — с порога забасил уже поломавшимся не мальчишеским голосом коренастый в отца Петька. Он был явно возбуждён и от этого постоянно чесался. — Мы следы нашли! На велосипедах недавно кто-то несколько раз туда-сюда ездил!

Выглядывавший из-за не по возрасту широкой спины Петьки Васька в подтверждение Петькиных слов часто закивал. Мыкола на миг перевёл тяжёлый взгляд на Ваську. Одет тот был в бабье платье до колен, глаза и брови подкрашены то ли сажей, то ли ещё чем-то чёрным, длинные русые волосы по-девчачьи заплетены в тугие косы. Мыкола подумал, что неплохо было бы ещё разок сводить Ваську в сарай.

— Стопэ́! — поднял ладонь Мыкола, возвращая внимание к сыну. — Давай по делу. Где следы? сколько? как давно ездили?

— На дороге с Исаевского мы с Васей в одном месте следы заметили, — начал объяснять Петька. — С дороги на Тауруп выворачивают на Красную Поляну, потом снова сворачивают, через Чубурку на Приозёрную… по Приозёрной до Таврической и оттуда на Заводской уходят… — Петька потеребил пальцами ремень ружья, ствол которого выглядывал у него из-за плеча, и почесал затылок. — Следов много… Два или три велосипеда ездят каждый день в одну сторону… или каждые два или три дня… Трава поднимается, а на земле следы есть. Последний раз вчера кажись ездили.

— Значит, на велосипедах говоришь… — Мыкола запустил толстые короткие пальцы с обломанными ногтями в окладистую лопатообразную бороду и поскрёб подбородок.

Ростовские лысачи в этих местах раньше не появлялись. Их интересуют большие посёлки и станицы, где есть чем поживиться, и можно наловить «кабанчиков», которых, по слухам, лысачи делают рабами. Хуторá вроде Новостепнянского да Исаевского им без надобности… Лысачи — лошадники, на велосипедах они не ездят. А вот на юге, под Екатеринодаром есть несколько людных хуторов с лихими людьми, которые таких, как он, Мыкола, в расход пускают без разговоров. Только прознают про то, что «кабанчиков» держишь, или что дочку за жену имеешь, и всё… всех изведут, и тебя и твоих баб с детьми. На велосипедах это только они могут быть. «А чего они на Ростов ездят? — задал себе вопрос Мыкола. — И туда, и обратно… И дорогой, на какой лысачей не встретишь…»

— Это ры́скатели, — сказал Мыкола, обращаясь к сыну. О важных делах он с бабами не разговаривал, и с Васькой, коего считал за бабу, тоже. — Ихние ко́длы дальше к Екатеринодару живут, а ры́скатели эти рыщут по пустырям да по городам, где «кабанчики» совсем отбитые. Сталкерá, ёптыть, поня́л?

— Ага, — кивнул дебильной мордой Петька, — поня́л. Я про сталкерóв книжку даже читал, «Бешеный в Припяти» называется, Лукьян Дивно́в написал… или Ди́внов…

— Вот! — назидательно поднял палец вверх Мыкола. — Про хабáр в книжке было?

— Ага, — снова кивнул Петька.

— Вот и смотри. Если ры́скателей этих хлопнуть, мы с них и добра всякого возьмём… ну, как хабáр, поня́л? — (Петька продолжал усердно кивать, важно и деловито.) — …и мяса в ле́дник затарим.

— Петюня, Васюша! — вмешалась в разговор мать. — Давайте за стол садитесь, борща поешьте. Оголодали небось, голубки́, по лесам да пустырям шастать… Нечё в дверях стоять. За стол!

Мыкола строго покосился на жену, но осаживать её не стал, только кивнул сыну на стол, мол, садись, и «девку» свою тоже посади.

Два раза приглашать к столу Петьку не потребовалось. От безуспешных скитаний и частых любовных упражнений с дружком оголодал он действительно зверски.

— Бать, а если мы сталкерóв грохнем, а ихние хуторские потом к нам припрутся? — опасливо спросил отца Петька, после того как навернул тарелку густого борща с большим куском мяса. — Приедут на своих вéликах толпой и предъявят за беспредел…

Мыкола, пока сын с Васькой обедали, снял с крепежа на стене предмет своей гордости — снайперскую винтовку Драгунова, добытую под Ростовом с убитого им, Мыколой, лысача, и, усевшись в стоявшее у окна довоенное кожаное кресло, проверял исправность оружия. За винтовкой Мыкола следил тщательно и с любовью. Никто в семье не касался её даже пальцем, даже чтобы протереть пыль. Да и пыли на ней никогда не бывало. Винтовка всегда была смазана, начищена, безупречна.

— Бошкá у тебя кумекает в правильную сторону, сын, — Мыкола бережно поставил СВД к подоконнику стволом вверх и принялся снаряжать магазин, который держал всегда разряженным, чтобы не просела подающая пружина. — Если бы мы с ры́скателями этими жили по соседству, оно бы так и было. Но живут они от нас километров за сто пейсят, если по прямой… А по прямой нынче никто не ходит, сын. — Мыкола защёлкнул в магазин последний патрон, отложил его в сторону и принялся снаряжать второй. — Ездят они, судя по твоим словам, к Ростову или в область. И ездят скрытно, не по большим дорогам, не через Кущёвку или Староминскýю, а через наши ебеня. Километров по двести в одну сторону накручивают. Видать не хотят с ростовскими лысачами встречаться. Почему? — Мыкола приподнял вопросительно густую рыжую бровь.

— Таскают чего? — предположил Петька. Пока отец рассуждал вслух, он разлил по кружкам чай, себе и Ваське, и теперь громко хлебал, показывая домашним, что он второй мужик в доме.

— Именно! — подтвердил Мыкола. — Умный парень у нас растет, мать! — громко объявил он так, чтобы гремевшая посудой за гру́бой жена услышала. И глянул с прищуром на сына. Тот явно гордился похвалой отца. — Ездят, значит, ры́скатели эти всякими ебенями… — продолжил Мыкола о деле, — ездят… и тут, хуяк, потерялись! И откуда ихним знать, где они на этих двухстах километрах потерялись?

Петька с тупым видом почесал в загривке.

«Нет, всё-таки, долбоёбом растёт пацан…» — подумал про себя Мыкола, вставая с кресла.

— Собирайтесь! Идём в засаду садиться. Только это… Васька, давай, оденься как подобает… — (Васька глянул на главу семейства испуганно и часто закивал.) — Петька, отдай ему своё ружьё, а сам бери мою «Сайгу». Всё, пять секунд на сборы!

Через час Мыкола с сыном Петькой и его дружком Васькой (кем Васька приходился ему, Мыколе — невесткой? невестом? снохой? или снохом? — Мыкола затруднялся определить) сидели в чащобе, глядя прямо на дорогу на Тауруп, с которой выворачивали следы нескольких пар колёс. Дорога просматривалась примерно на полкилометра, и дальше опускалась за пологий бугор и терялась из вида. До Таурупа отсюда было километра четыре. Поперёк, прямо перед засадой, лежала другая дорога, вправо по которой через два километра был хутор Исаевский (там дорога становилась улицей Юбилейной), а влево, через четыре километра — посёлок Благополучненский (там дорога превращалась в улицу Степную). Если двигаться по дороге дальше, за Благополучненский, ещё километра три, там будет хутор Красная Поляна (и дорога там станет улицей Дружбы). Оба некогда населённых пункта, и Исаевский, и Благополучненский, и стоявшее чуть раньше и левее последнего село Таврическое, мимо которого гости из-под Екатеринодара тоже проезжали, были необитаемы. «Кабанчики» там не селились, боясь крепкого семьянина и хозяина Мыколу. Отловить кого-то можно было только в Красной Поляне, или в Красном, или в Шкýринской. Но там везде поблизости другие такие хозяева живут, которые «кабанчиков» ловят, с которыми Мыкола старался поддерживать добрососедские отношения. Мыкола, конечно, туда захаживал, но сильно не наглел. В Кущёвке — там воронка и одни развалины; есть несколько домов вдоль бывшей федералки, но «кабанчики» там не живут, — огороды не родят, да и по дороге, случается, ходят всякие лихие люди. Тот же Мыкола и ходит. Иной раз случается Мыколе изловить «кабанчика» дикого, отбитого на всю голову, но с такими всегда бывают трудности, — отбитого не зашугаешь, только вязать и палкой гнать до самого сарая; да и больные они обычно все, и не только на голову. Из ры́скателей «кабанчики» плохие, — такого даже если под замок посадишь, он возьмёт да убежит, и беды наделает… Нет, этих только на солонину да в лéдник. А вот добра с них Мыкола точно возьмёт. И устроит всей семье праздник.

Мыкола решил выбрать именно это место из расчёта на то, что в каком бы направлении ни двигались ры́скатели, на идеально ровной и прямой дороге на расстоянии до трёхсот метров (профессиональным снайпером Мыкола не был и трезво оценивал свои возможности) они будут как мишени в тире. В тирах Мыкола, конечно же, не бывал, но и совсем уж неучем не был. С малых лет — а было ему полных тридцать три — Мыкола собирал оружейные журналы и знал, что такое тир. Несмотря на острый дефицит патронов, Мыкола регулярно устраивал с сыном импровизированные стрельбища на таких вот дорогах, где стрелял по самодельным мишеням.

Он залёг в глубине чащобы, за поваленным ураганом деревом, устроив удобную подстилку из принесённого с собой каучукового коврика, предварительно расчистив обзор от мешавших веток. Петьку и Ваську, переодевшегося в нормальную мужскую одежду, Мыкола усадил впереди и правее так, чтобы по его команде они могли незаметно для назначенных «подвижными мишенями в тире» ры́скателей перебежать через дорогу в молодой лес, что вырос на поле уже после Войны, и, сделав по лесу крюк, зайти ры́скателям во фланг.

Велосипедисты показались минут через двадцать. Двое. Ехали со стороны Таурупа. Мыкола посмотрел на них через оптику. Оба в староармейском камуфляже, — один — светловолосый со светло-русой бородкой, в выгоревшей на солнце и застиранной «Берёзке»; другой — чернявый, без бороды, в зелёно-коричневом «дубке»; ехали рядом и о чём-то говорили.

— Батя… — начал было Петька, но Мыкола, не шевелясь, сквозь зубы процедил:

— Вижу. Тихо!

Петька замолчал и замер. Васька же при Мыколе всегда был тише воды.

Скорость у велосипедистов была небольшая, но сразу не остановятся, да и руки заняты. А Мыкола — вот он, сидит за деревом, смотрит на них в прицел СВД.

«Грохну обоих — как узнаю, чего они по ебеням круги нарезáли? — размышлял Мыкола. — Другие-то могут и не приехать… или приедут толпою, и я тогда не при делах…»

Велосипедисты приближались. Вот до них уже 250 метров… вот 200… вот 150…

«Нет. Одного надо подранить и допросить», — решил про себя Мыкола, навёл прицел на чернявого и выстрелил.

Тремя минутами позже, недалеко от хутора Тауруп Второй, в километре к западу от хутора Исаевский

Шава умирал.

У него не было надежды на чудо, — в чудеса Шава не верил, — он слишком хорошо знал Смерть, чтобы на что-то надеяться. Он часто её видел, встречался с ней, узнавал её. Смерть иногда одаривала Шаву своей жуткой бледной улыбкой, подмигивала, флиртовала с ним, но лишнего до времени себе не позволяла. И вот время пришло. Костлявая легла рядом с Шавой на обильно политую его кровью мягкую парную землю, крепко обняла, прижалась холодным костлявым телом, принялась шептать что-то на ухо, — Шава не разбирал её слов. «Подожди, — мысленно просил он Смерть. — Подожди. Я уже твой, я никуда не сбегу. Дай только минутку. Только минутку. Рука немеет… пальцы… Подожди…»

У него не было сил подумать о жене и двоих сыновьях, что останутся без него. Он знал, что они не пропадут, — община их не оставит. Марине только двадцать девять, она найдёт себе другого мужа, — Левону и Артуру нужен пример для подражания, в семье должен быть мужчина. Марина выберет достойного, Шава не сомневался, поэтому он не думал о них. Он думал о гранате, которую продолжал сжимать в холодеющей руке. Он даже о Смерти не думал, — о ней он тоже просто знал. «Подожди… — повторял он. — Подожди… ещё минуту…»

Искатель лежал на спине, вперив затуманенный взор вверх, в небо, сквозь кроны полувековых дубов. Его окружала тишина. Стрёкот кузнечиков и жужжание насекомых — всё стихло. И вдруг, он услышал звук, каких прежде никогда не слышал. Сквозь пелену в глазах Шава заметил движение. Усилием воли он сфокусировал взгляд и увидел, что прямо над ним, на ветке дуба сидела птица. Настоящая птица. И она пела.

Шава родился в 2040-м, он никогда не видел птиц. Все они замёрзли зимой, которая последовала за Войной 19-го. После Войны умные люди сохранили некоторые виды домашних животных, включая птиц — кур, гусей, индюков, но дикие птицы все вымерли. В постъядерном мире, в котором жил Шава, птиц не было. И вот сейчас, умирая, Шава увидел её — настоящую птицу. Шава не знал, что это была за птица — синица, или воробей, или быть может соловей, но её пение было прекрасным. Никогда он не слышал звука столь простого и красивого. Птица на миг замолчала и склонила головку, всмотревшись в Шаву чёрным глазом-бусинкой, а потом залилась трелью. Глаза искателя наполнились слезами.

Птица пела, может минуту, а может целую вечность, и Шава слушал. А потом птица внезапно замолкла, и в этот момент он услышал со стороны дороги шаги. Осторожные, но недостаточно, — обострившимся жаждавшим птичьего пения слухом искатель легко услышал эти шаги. А потом, метрах в четырёх появился и сам шагавший. Здоровый как медведь, с крупным, обросшим лопатообразной рыжей бородой лицом, в заношенном камуфляже и с СВД в громадных шестипалых ручищах. Мутант. Выродок.

Поймав взгляд умирающего искателя, выродок похоже решил, что его можно не опасаться, и опустил ствол. Окинув быстрым взглядом место, где лежал Шава, он не обратил внимания на то, что правая рука раненого была прижата к телу сбоку. Шава лежал ногами к дороге, а выродок с СВД подошёл к нему немного слева. Впрочем, подходи выродок хоть справа, он бы вряд ли заметил гранату, — место было тенистым и заросло подлеском.

Птица снова запела, и выродок на мгновение уставился на неё, потом снова посмотрел на Шаву и сказал куда-то в сторону:

— Васька! А ну поди, осмотри кабанчика!

К выродку быстро подбежал тощий смазливый пацан-подросток с косами как у девки.

— Щас, дядь Мыкола, — пролепетал шкет и быстро подскочил к Шаве.

Птица замолчала, принявшись внимательно изучать происходившее внизу.

— Улет-тай… — омертвелыми губами прошептал Шава, — скорее…

Птица не улетала.

— Что он там говорит? — спросил выродок шкета.

В этот момент сзади к выродку подошёл ещё один, похожий на него, только моложе. В руках он держал «Сайгу», но Шава не видел выродка. Он смотрел вверх, на птицу.

— Лети… — повторял он.

Шкет с косами наклонился к раненому, всматриваясь в бледное лицо и посиневшие губы, продолжавшие что-то еле слышно бормотать. Шава не обратил на шкета внимания.

— Лети, милая! — собравшись с силами, отчётливо, хоть и тихо, произнёс он.

И птица, словно вняв просьбе человека, коротко прощебетала и вспорхнула с ветки. Шава улыбнулся, глядя ей вслед. Из последних сил он приподнял над собой руку с гранатой и разжал пальцы.

Железный не пошёл вглубь леса, а взял направление на запад и метров через 400 вышел к дороге, что вела к Исаевскому хутору. Он не собирался бежать. Но тот, кто стрелял в его товарища, должен думать именно так. Ведь он в меньшинстве, он должен бежать. «Пусть думают, — твёрдо сказал себе Железный, раскладывая свой АКС и снимая с предохранителя. — Посмотрим, кто кого…»

Достав нож, он взрезал у дороги кусок дёрна с трёх сторон, аккуратно приподнял и засунул под него завёрнутую в полиэтилен тетрадь. Потом приладил дёрн на место и, стараясь не следить, обошёл тайник, выйдя на дорогу чуть ближе к Т-образному перекрёстку, откуда стреляли. Вряд ли стрелок сейчас там. В этот момент взорвалась граната и послышались крики и вопли, — орали, по меньшей мере, двое.

— Ну, вот и всё, Шава… — тихо произнёс Железный. — Вот и всё… — и сквозь зубы добавил: — Держитесь, падлы!

Винтовку друга Железный закинул за спину, а подсумок с патронами к ней, калибра 7,62, приторочил слева к портупее. Трёхлинейка Мосина, бьющая «семерками» — хорошее и точное оружие снайпера. Но Железный не собирался снайперствовать. Его АКС, доставшийся ему от отца, был сейчас куда сподручнее и более подходил для задуманного. Имеющегося боекомплекта — восемь полных магазинов новеньких 5,45, свежих, двенадцать дней как из цинка — более чем достаточно. Поправив разгрузку и подтянув на груди ремень «Мосинки», чтобы не болталась, Железный зашагал к перекрёстку, быстро перейдя на лёгкий бег.

Бо́льшая часть осколков досталась Ваське. Малолетнего педераста буквально нашпиговало железом. Некоторое количество крупных осколков засели в ногах, паху и животе Мыколы, и теперь любвеобильный «семьянин» и «крепкий хозяин» корчился в пяти метрах от обезображенного взрывом тела Шавы. Петька, оказавшийся в момент взрыва за спиной родителя, пострадал не сколько физически, сколько душевно: вид искорёженного, изломанного, изорванного, уже мёртвого полюбовника, которого ещё каких-то пару часов назад Петька вовсю драл на солнечной поляне, сильно травмировал Петьку. Петька упал на колени перед кучкой окровавленного мяса и завыл по-собачьи.

— Эй, Петька! — превозмогая боль, прорычал Мыкола. — А ну хватит выть, сучонок! Давай, мне помоги! Хе́ра развылся?! Найдём тебе нового друга. Вот только мне сначала отлежаться чутка придётся…

Петька не реагировал, продолжая выть над убиенным педерастом.

— Эй, бля! Я с кем разговариваю?! — Мыкола загрёб пальцами жменю земли с мелкой травой и корешками и швырнул в сына. Тогда Петька резко обернулся, вскочил на ноги и навёл на отца ствол «Сайги»:

— Это ты его к сталкеру этому послал! — давая петуха, зло выкрикнул он. — Ты!

— Ах ты, сучонок! — взревел Мыкола и зашарил рукой рядом.

СВД лежала в метре от места, где враскорячку полулежал-полусидел Мыкола.

— Грабли к стволу не тяни, бать! — угрожающим тоном сказал Петька.

— Да ты совсем охуел, сынок! — рявкнул Мыкола, но к СВД тянуться перестал. — Ты чего творишь?! Ты что, за пидоркá своего отца родного пристрелишь? А как вы с матерью и сёстрами без меня жить будете?

— Нормально жить будем, — ответил осмелевший пацан. На жирном безбородом лице его заиграла улыбка, злая и дебильная. — Я твоё место займу и всё у нас будет заебись! Буду ебать Машку с Танькой, а мамка будет нам борщи варить. А ты, батя, пошёл ты на хуй!

Петька быстро прицелился в лицо отца и выстрелил.

Заряд дроби снёс Мыколе верхушку черепа, и тот упал навзничь, вывалив часть мозгов на землю у самых корней молодого ореха.

— Вот так! Теперь я главный! — выкрикнул мёртвому Мыколе Петька, сорвавшись на слове «я» на фальцет. — Я главный! — повторил он ещё раз твёрдо и, опустив ствол, отвернулся к телу Васьки. И это он сделал зря.

— Да, ты настоящий выродок, пацан, — произнёс за Петькиной спиной незнакомый басовитый голос.

Петька вздрогнул, ощутив слабость в коленях.

— Оружие бросил! Живо! — рыкнул выродку Железный.

Петька подчинился и отбросил «Сайгу» в сторону, где лежало тело самоподорвавшегося чужака, «рыскáтеля», как говорил теперь мёртвый отец. В том, что второй, сбежавший «рыскáтель» сейчас стоит сзади, Петька нисколько не сомневался.

— Повернись, уёбок, — приказал Железный. — Живо!

При слове «живо» Петька немного намочил штаны и быстро повернулся.

— Лапы подними, — (Петька поднял.) — Точно, выродок, — констатировал Железный, отметив, что на правой руке Петьки, рядом с мизинцем, торчал лишний палец, кривой и короткий.

Быстро глянув на труп Мыколы, Железный увидел, что у трупа на обеих руках было по шесть пальцев, причём, похоже, все были функциональными. Внешнее сходство между Мыколой и Петькой, несмотря на отсутствие верхней части головы у первого и бороды у второго, было очевидным. Да и конец разговора, когда Мыкола называл Петьку «сыном», а Петька Мыколу «батей», Железный слышал.

— Сейчас, выродок, я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь мне на них честно отвечать. Ферштейн?

— Што? — тупо посмотрел на Железного выродок Петька, не поняв последнего слова, но готовый исполнить всё, что скажет этот высокий и крепкий мужик с автоматом.

— Понял, говорю?!

— Ага… — кивнул мордой выродок.

Допрос выродка занял примерно пятнадцать минут, в ходе которых Железный узнал всё, что требовалось знать относительно этих мест и напавшего на него с товарищем семейства каннибалов, в лице отца семейства — кровосмесителя и активного педераста, его умственно отсталого сынка — тоже активного педераста и потенциального кровосмесителя, и приёмыша — педераста пассивного, труп которого Железный поначалу принял за труп девки. Закончив с допросом, Железный пристрелил допрашиваемого без капли сожаления, быстро и гуманно. Много по земле ходит всякой мрази, так пусть будет хотя бы одной мразью меньше.

Шаву Железный похоронил там же на месте, выкопав могилу имевшейся на велосипеде короткой сапёрной лопатой. Тела троих выродков просто оттащил в сторону от могилы товарища метров на двадцать и бросил, зверям на прокорм. Из вещей выродков Железный забрал только оружие — на удивление ухоженную СВД, похожую на «Калаш» потёртую «Сайгу» и видавшую виды вертикалку ТОЗ-34, годную, разве что, на обрез, а также патроны к ним.

Соорудив напоследок с помощью топорика и ножа простой деревянный крест, Железный воткнул крест в изголовье могилы, постоял минуту, неумело перекрестился и пошёл к велосипедам.

Закрепив поперёк багажника велосипед Шавы и трофейное оружие, Железный не спеша покатил к перекрёстку, где свернул сначала налево, к тайнику; забрал тетрадь, развернулся и поехал по знакомому маршруту.

В Новостепнянский Железный заезжать не стал. Хотя, если по-хорошему, надо было бы пристрелить оставшихся там бабу и двух растлённых папашей девок. Не потому, что растлённых, конечно, — тут девочек только пожалеть можно. Вот только девочки эти, как и их мать, были людоедами, а насчёт людоедов у искателей закон простой: людоеда убей. Но истреблять людоедских баб и детей Железному ещё не приходилось, и он не хотел начинать. Да, людоеды, да, мерзость, но без мужиков они и так долго не протянут, — сами помрут. А если и выживут, — прямая дорожка им в упыри; пускай сами ищут свою смерть. Главное, что снайпера того, Мыколу, Шава гранатой, всё же, достал. Не грохни его родной сынок, сам бы от ран сдох. Хотя… сам бы — вряд ли. Не сынок-дебил, так Железный бы его всё равно успокоил.

Вечер того же дня, одиннадцатью километрами юго-западнее хутора Новостепнянского, хутор Нардегин

О том, чтобы взять что-либо из трофеев себе, Железный и не помышлял. Это именно Шава, умирая, выписал выродку Мыколе путёвку на тот свет. То, что сынка его шлёпнул Железный, так с ним Железный не воевал, — много чести! А поскольку тот малолетка, то и бывшее при нём имущество следовало считать за имущество его отца.

Устроить схрон Железный решил в Нардегине. Учитывая назревавшие политические события, а именно — грядущую со дня на день войну между Содружеством и Рейхом, вряд ли кто-то скоро отправится в эти края, чтобы забрать всё это имущество и передать семье Шавы. Но вещи эти — и велосипед, и оружие — представляли по нынешним временам большую ценность. Сыновьям Шавы они ещё пригодятся.

Хутор, как и абсолютное большинство хуторов, деревень, посёлков, станиц и городов, был заброшен. Людей — хороших, порядочных людей, помнящих о том, что они люди, а не выродков, вроде Мыколы — на земле теперь мало, слишком мало. Люди живут обособленно, закрыто, берегут те слабенькие огоньки человеческого, что сумели сохранить их родители, пережившие Войну и последовавшую за ней ядерную зиму, а то, что вне, зовут Пустошью, потому что мир без человека пуст. Это уже не человеческий мир. Или пока не человеческий. В нём обитают редкие звери — четырёхлапые и двуногие, и стоят мёртвые города и посёлки — большие и малые кладбища архитектуры, технологий, средств производства, памятников культуры, предметов искусства и бездарного кича, самих людей их создавших, их былого величия и низости, их надежд. Пустошь — малоприятное и опасное место. Простому человеку, труженику, женщине, нежной девушке, да и задиристому юнцу здесь делать нечего. Им лучше быть с людьми, среди людей; не нужно им бродить среди могил и склепов, коими полвека назад стали города и веси страны, которая называлась Россией… да и других стран тоже. Нет больше стран. Есть только маленькие оазисы, вроде Свободного, Красного, Вольного, Махновки, или Варениковки, которую не стóит путать с той мёртвой станицей Варениковской на левом берегу Кубани, куда уже давно не заходят искатели, потому что искать там нечего. Мало интересного и много опасного в мире-кладбище, зарастающем лесами, где в ветвях деревьев не поют птицы. Потому и называют искатели свои походы в этот мёртвый мир, будь то короткая вылазка в близлежащий город, или многодневная экспедиция за сотню километров от дома — «выходами». Мир за границами обитаемых оазисов Содружества — это вне, снаружи, это такое место, о котором в средние века бы сказали: «здесь обитают львы», или: «здесь живут люди с пёсьими головами», а сегодня, причём абсолютно обоснованно, можно говорить: «здесь живут упыри и выродки».

Хутор Нардегин был мёртв и пуст. Его не бомбили, но волна от взрыва на Кущёвской авиабазе, до которой от Нардегина по прямой всего восемь километров, до него добралась, хотя и растеряла часть своей ударной силы в лесополосах, разделявших лежавшие между аэродромом и хутором поля. Большинство домов хýтора лишились стёкол, а часть — и крыш, но стены устояли. Сейчас поля заросли лесом, а ближе к воронке — кустарником, Нардегин же превратился в сплошные джунгли с шестью — три вдоль и три поперёк — лесными дорогами, вдоль которых то справа, то слева стояли одно- и двухэтажные дома.

Для схрона, а заодно и для ночлега, — солнце уже стремительно клонилось к горизонту, — Железный выбрал один из домов на улице Пионерской. «Надо же! — подумал он, заметив на заборе уцелевшую табличку с названием улицы. — Не успели небось переименовать в какую-нибудь „Белогвардейскую“…»

Отец рассказывал Александру о том, как в последнее десятилетие перед Войной власти страны, называвшейся Россией, взялись яростно переименовывать города, улицы, станции метро (где таковое имелось), «реставрировать» советские памятники (с помощью отбойных молотков и экскаваторов), а потом на их место ставить другие, с двухголовыми орлами, белоказаками, пособниками фашистских оккупантов и, конечно же, царями; причём самым почётным царём у российской власти был не «какой-нибудь» Иван Грозный — создатель государства российского, или «прорубатель евроокон» Пётр Великий он же Первый, или Николай I — «Брежнев» XIX века (при котором простому народу жилось получше, чем при его предшественниках), а палач, мракобес, подкаблучник и просиратель империи Николай II, в честь которого называли новые улицы и переименовывали старые; с Николаем, известным также как «Кровавый», «Тряпка» и «Мученик», по популярности у довоенных чиновников мог потягаться, разве что, первый российский президент Борис по фамилии Ельцин, которого отец Железного, родившийся в 2000-м, и правления Ельцина не заставший, но знавший со слов своего отца, называл не иначе как «Борькой алкашом». Улиц с названиями Ленина, Октябрьская, Карла Маркса или в честь советских государственных деятелей в России перед Большим Песцом не оставалось. А тут Пионерская…

Дом был одноэтажный, зато с крышей (двухэтажных коттеджей с целыми крышами Железный в хуторе не заметил). Окна, конечно же, как и во всех домах в Нардегине, отсутствовали, зато внутри было сухо и не воняло старьём, как в некоторых квартирах в городах, где уцелели окна и была заперта дверь. Иногда в таких квартирах искателям попадались мумии самоубийц или умерших от болезни людей. Здесь мумий не было, и даже костей.

Велосипед Шавы Железный спрятал в гараже рядом с домом, в котором обнаружил нетронутый временем легковой автомобиль, убитый электромагнитным импульсом и таки простоявший здесь пятьдесят восемь лет. Просто положил в багажник, частично разобрав и закидав найденными в гараже тряпками и всяким хламом. «Мосинку» Шавы и трофейную СВД, предварительно на скорую руку почистив и завернув в промасленные тряпки, положил на доски, перекинутые с балки на балку под крышей гаража, а «Сайгу» и ТОЗ, тоже кое-как почистив, засунул под заднее сиденье машины.

Когда он заканчивал со схроном, уже стемнело, и пришлось включить светодиод, так как в гараже и при свете дня было не особо светло, — открытая дверь да пара узких окошек давали мало света, а ворота Железный открывать не стал, чтобы не оставлять лишних следов.

В доме Железный нашёл кастрюлю и стеклянный графин, а за домом в одичалом саду — добротный каменный мангал. Разведя в мангале огонь, сначала заварил в кастрюле узвар из имевшихся у него в выходном мешке сушёных яблок, перелил в графин, а потом сварил пшённую кашу. Вместе с сухой лепёшкой, куском сала и головкой чеснока вышел сытный ужин.

Поел Железный там же, в саду, тщательно пережёвывая пищу, с горечью вспоминая события прошедшего дня. Не напорись они с Шавой на тех выродков, сейчас бы вместе сидели на базе в Кущёвке, жевали пшёнку с салом, потом выкурили бы по трубке крепкого самосада, потравили анекдоты и байки… а теперь… «Эх, Шава, Шава, хороший ты был мужик. Ни за хрен собачий сгинул из-за поганого выродка…» — в мыслях обращался к погибшему товарищу Железный.

Не любитель спиртного Железный помянул Шаву кружкой узвара и трубкой табака, собрал остатки снеди в выходной мешок и приторочил его к «коню педальному», которого загнал в дом, и там же раскатал спальник.

Шаву он обязательно помянет и чаркой, когда вернётся в Свободный и передаст в Комитет доклад Молотова. Железный всем расскажет о том, как Шава ушёл, забрав с собой троих выродков. Сыновья будут гордиться отцом.

Тремя часами ранее, в километре к западу от хутора Исаевский

— Ша-варш… Что это ещё за имя такое неславянское? — спросил, ни к кому не обращаясь, командир разъезда сержант Родослав, глядя на крест с грубо вырезанным именем на свежей могиле.

— Это армянское, кажется, — сказал капрал Доброгнев, второй чин в разъезде.

— Кровищи много, — отметил сержант, повернувшись к капралу. — Тут не один этот чурка лёг. Осмотрите лес!

Доброгнев сделал знак рукой стоявшим чуть в стороне Огневеду и Благояру, и те разошлись осматривать местность.

— Сержант, здесь следы! — через минуту сообщил Благояр. — Туда кого-то тащили… — рядовой указал рукой направление.

— Пойдём, посмотрим! — сказал Родослав Доброгневу. — Огневед! — окрикнул он отошедшего метров на пятнадцать в другую сторону рядового. — Что там у тебя?

— Пока ничего, сержант! — отозвался рядовой.

— Давай сюда!

— Есть!

Тела троих выродков нашли быстро, по следам крови. Волоча их, Железный не пытался скрыть следы и тела не прятал. Оттащил и бросил, без всякой эстетики, как попало.

— Пацану с косами больше всех досталось, — отметил Доброгнев, перевернув иссечённое осколками тело Васьки.

— У этого осколочных нет, — сообщил Благояр, перевернув труп Петьки на спину и раскинув руки и ноги в стороны. — Одиночным в грудь, навылет, точно в сердце.

— А эти двое — мутанты, — указал арбалетом на тела Мыколы и Петьки Родослав.

— И, похоже, родственники… — добавил Доброгнев, пошевелив носком ботинка сначала безмозглую голову Мыколы, а потом Петькину, так, чтобы лица обоих, и отца, и сына, смотрели вверх. — Глянь, командир, какое сходство!

Взрыв гранаты разъезд сержанта Родослава услышал за шесть километров. Они были в хуторе Красном и собирались двигаться к Цукеровой Балке и дальше — вдоль трассы М-4, к Ростову. Третий день их звено патрулировало Кущёвский район, пора было возвращаться в Новый Город, откуда утром им навстречу уже выехал сменный разъезд, — об этом им сообщили по рации. Они должны были встретить смену в Степнянском. Но грохнуло, и планы поменялись. Родослав доложил о взрыве в центр и получил приказ: установить точное место взрыва и выяснить обстоятельства.

Прошло две недели, как перестали поступать доклады со «Сварога», и командование Рейха всерьёз беспокоилось. Потому и усилили патрулирование на екатеринодарском направлении, куда «Сварог» отправился для выполнения какого-то секретного задания, подробностей которого никто в «Молнии» толком не знал. Десять конных разъездов теперь постоянно находились в южном секторе Диких земель, осматривали заброшенные хуторá и сёла, заодно отстреливая попадавшихся там дикарей. Дикарей сначала допрашивали касательно обстановки в районе, где те жили, а потом стреляли. Солдаты Рейха уже пару лет как перестали брать дикарей в плен и формировать из них партии для отправки в концентрационный трудовой лагерь, который теперь был под завязку заполнен всякими цыганами, таджиками и хачами. Дикарей просто истребляли, не давая им селиться близко к Ростову. Прежде ширина условной санитарной полосы не превышала двадцати пяти — тридцати километров от окраин города-призрака, дальше дикарей не трогали, а теперь вот взялись чистить и дальше. Причём именно в сторону Екатеринодара. На донецком и волгоградском направлениях число патрулей не увеличивали.

Сюда они приехали через Исаевский. На Т-образной развилке обнаружили следы от велосипедов, тянувшиеся с примыкавшей дороги на Тауруп справа и через сотню метров, на следующей Т-образной развилке, уводившие влево, к Таврическому. Место, где сидел в засаде Мыкола, и стреляные гильзы нашли сразу. Направление стрельбы было очевидным; оставалось только проехаться по дороге в сторону Таурупа и поискать следы крови, каковые быстро обнаружились. Там же, в семи метрах от дороги, в лесу, под полувековым дубом нашлась могила с крестом. Ствол дуба был заметно посечён осколками, а рядом с могилой виднелись обильные следы крови и кучка мозгов.

— Да, — произнёс Родослав, глядя на лица мертвецов, — родственники. Нужно найти их семейное гнёздышко и допросить оставшихся. Эти-то нам уже ничего не расскажут… — он развернулся и пошёл к дороге.

Кони на дороге тихо фыркали и перетаптывались, дожидаясь своих наездников. За конями присматривал ефрейтор Светояр, радист разъезда.

— Что там, командир? — спросил он Родослава, едва тот показался среди деревьев. — Нашли кого?

— Нашли, — ответил Родослав. — Троих, которые хача этого… — он кивнул в сторону могилы, — завалили. Разворачивай рацию!

Передав командиру и подошедшим товарищам поводья, радист принялся доставать из перемётных сумок провода, гарнитуру и 40-метровую лучевую антенну…

…Из центра приказали дождаться подкрепления в Таврическом, там же заночевать и с утра нагнать велосипедиста (в том, что это именно один велосипедист у Родослава сомнений не было, — следы это ясно подтверждали). Его, Родослава, разъезд должен был идти по следу, а второй, сержанта Велибора, двигаться параллельно и, по возможности, опередить чужака.

Часом спустя, разъезд, осмотрев заброшенное село Таврическое и проезжаясь по расположенному рядом Новостепнянскому хутору, обнаружил обжитой двор, где в доме прятались молодая баба и две девчонки. Причём одна из девчонок оказалась беременной. Осмотр двора и допрос бабы с детьми показал, что это были каннибалы, и что обнаруженные в лесу трое выродков представляли мужскую половину этой самой семейки; что девчонку тринадцати лет обрюхатил её родной отец, а его сынок был активным мужеложцем и использовал как девку порванного гранатой сопляка с косами; и что ушли они из дому «на охоту», чтобы пополнить мясом загадочных велосипедистов семейные запасы и разжиться их имуществом.

— А чем твой муж Мыкола вооружён? — спросил тогда Родослав дикарку, нарочито мягким тоном, от которого та подобралась, побледнела, видимо, сообразив, что лучше не врать этому плечистому, налысо обритому, с грозным знаком молнии на правом виске человеку в строгой серой одежде. — Как он собрался убивать этих чужаков?

— Так это… Винтовка у него есть, снайперская… эс-вэ-дэ называется… — отвечала напуганная баба. — Может это… борщика вам налить, ребятки дорогие?.. — («ребятки дорогие» никак не отреагировали на предложение) — А может это?.. — она положила руки себе на ляжки и повела вверх, приподнимая и без того короткий халатик.

— Нет, — отрезал Родослав.

— Может тогда, девчата мои вас приласкают? Машка, подойди сюда! — Машка подошла и принялась неумело строить бойцам глазки. Девчонка была в коротком мешковатом сарафане и босая.

— Нет, — снова отрезал Родослав.

— Чего же вы, ребятки от нас хотите? Мы вам всё честно рассказали… Мы люди простые… — глаза бабы стали наливаться слезами. Она уже поняла…

Обычно бойцы «Молнии» не чурались поиметь дикарских баб, коих за усердие даже отпускали на волю, а иногда и одаривали сухпайком в качестве благодарности за ласку, но этих, после увиденного (Родослав с Доброгневом спускались в ле́дник, и обнаружили там куски мяса, которые сразу определили как человечину), не захотел никто. О трупах в лесу дикаркам, конечно же, никто не рассказывал. Поэтому эта блядская троица, наверняка знавшая о нравах солдат Рейха (слухи в Диких землях распространяются на удивление быстро), похоже, и решила откупиться от них передком. Но не получилось. Всю троицу просто вывели во двор и расстреляли из арбалетов.

Из дома каннибалов взяли только один обрез да десяток патронов к нему, который по жребию достался Огневеду. Родослав от жребия отказался, — ему не хотелось владеть вещью, которая прежде принадлежала людоедам, да и был у него обрез, нарезной, из трёхлинейки Мосина.

Через час, когда уже начинало темнеть, прискакал Велибор со своими бойцами, и оба разъезда — все десять разведчиков — встали на постой в одном из более-менее сохранившихся домов в Таврическом.

Глава седьмая. Объект

8 июня 2077 года, бывшая Россия, Кубанская область, Новороссийский район, посёлок Верхнебаканский, вторая половина дня

— От оно как! — присвистнув, прокомментировал открывшийся с железнодорожного переезда вид Иван Кувалда. Осторожно почесав зудевшее плечо, — рана уже затянулась и теперь сильно чесалась, — Кувалда принялся заворачивать самокрутку.

Поросшая тонкими молодыми деревцами двухпутная железнодорожная линия здесь заканчивалась. Дальше, в направлении бывшей станции, метрах в двадцати от переезда, рельсы понемногу плавились, растекались и исчезали в гладком, слегка вогнутом к центру, поросшем мелкой густой травкой округлом поле, в центре которого — где когда-то стояло здание вокзала — голубым зеркалом блестело озеро.

Верхнебаканский давно уже не фонил. Пятьдесят восемь лет назад, когда по станции Тоннельная был нанесён удар, уровень радиации здесь был такой, что в первый месяц после удара желающему пройтись по посёлку лучше было сразу вставить в задницу урановый стержень и никуда не ходить. На месте, где была станция, образовалась воронка глубиной в полсотни и диаметром в полторы сотни метров, превратившаяся впоследствии в озеро. Стоявшие возле станции дома попросту сдуло взрывной волной вместе со скудным слоем грунта и оплавило обнажённый камень. Домá, что стояли подальше, повалило, но фундаменты остались, а те, что на дальних от станции окраинах — просто выгорели, остались одни чёрные от копоти стены. Корпуса цементных заводов устояли, и теперь стоят, только трубы посносило, — при Союзе крепко строили. Сейчас Верхнебаканский, как и большинство посёлков, станиц и деревень необъятной страны, что когда-то называлась Россией, представлял собой покрытый руинами участок Пустоши, и лишь округлое озеро свидетельствовало о том, что данный ПГТ не просто заброшен, а сподобился персонального точечного удара (ну, надо же было затруднить грядущим поколениям «русских варваров» доступ к удобному порту на Чёрном море; сам порт, а заодно и город, что вокруг порта, на всякий случай тоже разбомбили).

— Красиво… — добавил махновец Лёха Длинный. — Прям как по циркулю!

В отряде Кувалды было девять человек, — все опытные искатели. Пятеро из Свободного: сам командир, Витёк, Стас, Камрад и Сёрега Хмурый; и четверо из Махновки: Длинный, Коля Че и братья Ваган, он же Вагон, и Армен, прозванный Армяном. Ехали на «конях педальных» по трассе А-146 «Екатеринодар — Верхнебаканский», ближе к Верхнебаканскому заставленной убитыми электромагнитным импульсом ржавыми машинами. К переезду от трассы вела зигзагообразная, поросшая редкими кустами терновника дорога — начало улицы Улагáя (бывшей Ленина). За переездом дорога упиралась в невысокую бетонную террасу, по которой от несуществующей теперь станции Тоннельная к цемзаводу «Первомайский» тянулась железнодорожная ветка; вправо начиналась Заводская улица, а Улагáя резко сворачивала влево вдоль террасы и через сотню метров растворялась в травянистом поле. Там дальше до Войны был ещё один переезд, через те самые рельсы, что тянулись к цемзаводу, но теперь там было поле.

Им — туда, через поле, мимо озера, к порталам Большого новороссийского тоннеля.

— Отсюда, если что, добро можно будет возить по железке в Нижнюю Баканку, — практично заметил Вагон, осмотревшись по сторонам.

— Ага, вагонами! — подколол Вагона Че — известный балагур, прозванный так вовсе не за сходство с жившим в прошлом веке кубинским революционером аргентинской национальности, а за здоровенные оттопыренные в стороны округлые уши при маленьком лице, невеликом росте и субтильном телосложении. Внешностью, в свои тридцать два года, Коля Че — примерный семьянин, отец двоих девочек-погодок, восьми и семи лет — смахивал на хулиганистого пацана лет шестнадцати.

— А это видно будет, — серьёзно ответил Вагон. — Может и вагонами. — Потом подумал и добавил: — Хотя, нет, лучше не в Нижнюю, а в Жемчужный. Он небольшой, проще перекрыть, много более-менее целых домов, есть помещения под склады, «железка» рядом…

— Будем посмотреть… — Кувалда задумчиво потянул самокрутку.

— Угости табачком, командир! — К Кувалде подошёл, катя рядом горный велосипед с широкими толстыми колёсами, Лёха Длинный, бывший в отряде вторым после Кувалды и старшим над махновцами.

Кувалда протянул Длинному кисет с табаком. Тот взял кисет, достал из нагрудного кармана кителя старинную трубку и споро начинил.

— Бывал в тоннелях-то, Ваня? — раскурив трубку, поинтересовался Длинный.

— Бывал, — коротко ответил Кувалда.

Он не хотел сейчас, при Викторе, рассказывать о том, что бывал он в этих тоннелях пятнадцать лет назад, вместе с Андреем, лучшим своим другом, которого потерял на следующий день в Новороссийске…

Троица, даже не выродков, а совершенно мразотных упырей устроила им засаду в мёртвом городе. Причём третья мразь, кажется женского пола, пряталась дольше двух других и накинулась на Андрея, когда тот не ожидал. Андрей охаживал прикладом одного из упырей (второго в это время пинал Иван), когда обросшая колтунами и завёрнутая в рванину мразь подкралась сзади и воткнула ему в шею здоровенный ржавый гвоздь. Точно в артерию. Иван сломал шею «своему» упырю и бросился на помощь другу, но смертельно ранившая Андрея тварь успела сбежать. Перед смертью друг просил Ивана позаботиться о его жене и восьмилетнем сыне Вите. И Иван позаботился.

Так сложилось, что спустя два года Мария, мать Вити, стала его женой и через год родила ему дочь, а через два — сына. Витю Иван воспитал как своего, но всегда старался быть ему в первую очередь старшим другом и уже потом отчимом. Мальчик помнил родного отца и помнил, как отец относился к Ивану, поэтому отношения у маленького Вити с дядей Ваней с самого начала сложились удачно. Витя искренне уважал друга отца. Когда парню исполнилось семнадцать, и он решил пойти в искатели, Иван не стал его отговаривать, а взял в напарники и учил всему, что знал и умел сам. И теперь, после боя с фашистами, в котором парень отличился, совершив настоящий подвиг, и тем снискав признание и уважение среди опытных искателей, Иван испытывал чувство гордости. Ведь это он, Иван Кувалда, воспитал этого парня. Теперь, если завтра он словит «свою» пулю, ему не будет стыдно встретиться с Андреем по ту сторону…

— Там… — помедлив, произнёс Кувалда, — порталы завалены, но сверху есть вход…

Сооружение, названное когда-то Большим Новороссийским тоннелем, было вовсе не одним, как может показаться из названия, тоннелем, а двумя параллельными тоннелями с множеством сопутствующих сооружений. Более ста лет, со дня открытия в 1888 году, это был действительно один большой двухпутный тоннель, — большой не потому, что двухпутный, а потому что длинный, более полутора километров, — дальше, в сторону Новороссийска, есть ещё один, Малый, длиною в полкилометра, — но в 2009-м было закончено строительство второго тоннеля, однопутного, а к 2011-му старый двухпутный тоннель отремонтировали, гидроизолировали, укрепили и сделали тоже однопутным. Но название осталось прежним: Большой Новороссийский тоннель.

Летом 2019-го, когда один из восьми блоков индивидуального наведения американской баллистической ракеты Trident-2 D5 мощностью в 475 килотонн ударил по стоявшему в пятистах метрах от порталов тоннеля вокзалу станции Тоннельная, из левого тоннеля — того самого, который больше ста лет был единственным — почти вышел порожняк из Новороссийска. Несколько последних вагонов ещё были в тоннеле, когда локомотив и бóльшая часть состава испарились и в тоннель чудовищным прессом надавила взрывная волна. Двигавшиеся навстречу волне пустые полувагоны и хопперы мгновенно смялись, образовав в портале тоннеля железную «пробку». Неиспарившиеся шпалы и рельсы вместе с остатками земляного полотна волна грейдером подгребла к порталам, завалив оба. Когда Кувалда с отцом Виктора пришли сюда пятнадцать лет назад, левый тоннель был закупорен наглухо, а в правый можно было протиснуться, взобравшись по нагромождению шпал и оплавленных рельсов под округлую арку портала, но делать этого без необходимости не стоило, поскольку неизвестно, что там дальше в тоннеле, — залезешь, а там упыри, или дикие собаки, или змеиное гнездо… Не полезли. Тем более, что в тоннели можно было попробовать попасть с другой стороны. Но и с этой стороны вход — нормальный, человеческий, а не через железобетонное месиво — вскоре нашёлся…

— Там дырка впереди будет, осторожно… — сказал Кувалда, когда они поверху справа объехали озеро и завал и покатили по наклонной бетонной площадке вверх.

Метров через сто уклон стал круче, и искатели спешились.

— Вот… — Кувалда подошёл к квадратной дыре в бетоне примерно метр на метр. Вокруг дыры угадывались очертания стоявших здесь когда-то стен, торчали короткие обрывки арматуры; обломков стен вокруг видно не было, — взрывная волна попросту сдула накрывавший вертикальную шахту бетонный киоск и унесла прочь, как ветер картонную коробку. — Тут есть лестница, — он указал на торчавшие из бетонной стены скобы.

— Нержавейка! — отметил Витёк, заглянув в шахту. — Не поскупились строители…

— Не строители, Витёк, а олигархи и чиновники, которые на таких стройках деньги миллионами воровали, — сказал подошедший к краю шахты Стас — коренастый мордастый крепыш тридцати лет с огненно-рыжей бородой, в камуфляже и землистого цвета бандане. На груди у Стаса поверх самодельной разгрузки на ремне висела потёртая «Ксюха» — АКС-74У калибра 5,45 мм. — А строители, которые это всё строили, бывало хрен без соли жевали… мне дед рассказывал. Небось, по документам у них эта лестница как самолёт стоила.

— Стасик! — сзади к Стасу подошёл Че и положил ему руку на плечо. — А вступай-ка ты к нам, в славный колхоз имени Нестора Ивановича Махно!

— Не, Чебурашка, не могу.

— А чегой-то?

— А я марксист, — отшутился Стас.

— Тю! — осклабился Че. — Ты это, Стасик, на словах, умом — марксист, а сердцем ты точно наш, Стасик, анархист. Вступай в наш колхоз, а!

— Значит так, — заговорил Кувалда, не обращая внимания на агитацию Че. — «Коней педальных» прячем во-он под теми деревьями… — он показал рукой на заросли бука и кизила метрах в тридцати. — На фишке остаются Камрад и Армян. Смотрите, мужики, чтобы велики у нас не спиздили, и чтобы следом за нами никто не полез… — (Камрад с Армяном молча кивнули.) — Спускаемся по одному, со страховкой… Нержавейка не нержавейка, а отвалится скоба — вниз метров пятнадцать лететь… Я — первый, Стас и Хмурый — за мной, потом — Че, Вагон и Витя. Длинный — замыкающий. Камрад, Армян, страхуете Длинного. Внизу не шумим. Если придётся стрелять, боимся рикошетов. Всё. Готовность — пять минут.

По шахте искатели спустились в квадратное помещение, от которого в стороны отходили два узких коридора, ведущие к водоотводным сооружениям, и лестница вниз, ведущая в сбойку между тоннелями.

Никого — ни зверей, ни упырей они внизу не встретили, ни в правом тоннеле, где сквозь завал слабо пробивался дневной свет и посвистывал ветерок, ни в левом, выход из которого оказался наглухо забит смятыми в лепёшку вагонами.

В тоннеле — том самом, внутри которого, согласно информации из отбитого у фашистов ноутбука, находился вход на Объект — было прохладно, но не сыро; пахло цементом, застарелой смазкой и чем-то кислым. Семь светодиодных фонариков, закреплённых на цевьях автоматов, освещали тоннель тусклым холодным светом метров на сорок…

Когда после боя под Краснодаром в Свободном собрался Сход, главными вопросами повестки стали: во-первых, сами ростовские «гости», — кто они и что они; во-вторых, безопасность Содружества; и в-третьих, Объект. То, что рассказал искателям Алексей Волков, он же просто Волк — людоед и выродок, вызвало у Схода обоснованные опасения. Рабы, концлагеря, Рейх… — всё это звучало как упыриный бред. Волк вполне мог подкинуть искателям дезинформацию, вот только после Кувалда с Витьком подслушали разговор Волка с раненым командиром фашистов, из которого ясно следовало, что Волк не соврал. Допрос двоих пленных впоследствии также подтвердил информацию о том, что Новый Славянский Рейх — не выдумка. Столкновение с фашистами стоило Содружеству одиннадцати убитых непосредственно в бою, и ещё четверых умерших от ран в течение двух последующих дней; из тяжелораненых выжили двое, ещё семь человек, включая Кувалду и Деда Кондрата, были легкоранены. Сход собрался 27-го мая. Этот день стал первым днём, начиная с которого в Содружестве действовала новая, единая для всех союзных поселений структура — Комитет Безопасности. Задачи и обязанности Комитета прямо следовали из его названия. В Комитет вошли по два выбранных Сходом представителя от каждой общины, — всего шестнадцать человек. Комитет не был просто собранием уважаемых людей, и уж тем более не был бюрократической говорильней; все члены Комитета — это командиры отрядов и опытные искатели, умеющие не только держать в руках оружие, но и вести за собой других. Иван Кувалда и Андрей Молотов были членами Комитета от Свободного; Лёха Длинный и Вагон — от Махновки. Уже 28-го в Ростов-на-Дону выдвинулся разведотряд из десяти опытных искателей, возглавляемый товарищем Молотовым. Первые разведданные от Молотова Комитет получил уже через неделю. Всё, что сообщили искателям Волк и пленные фашисты, было правдой. Информацию из ноутбука удалось извлечь только на одиннадцатый день после Схода, — стало известно точное место расположения Объекта, и уже на следующий день отряд Кувалды выдвинулся к Новороссийску.

…Нужная ниша, отмеченная на имевшейся у Кувалды схеме тоннеля, начерченной от руки на двойном тетрадном листке в клеточку, нашлась там, где ей и полагалось быть, через 680 метров от заваленного портала (благо, сбойка, через которую искатели попали в тоннель, как и другие сбойки, камеры, дренажные штольни и ниши, была отмечена на схеме, и сориентироваться на месте от точки входа не составило труда). Ниша — аркообразное углубление в бетонной стене тоннеля — имела одно отличие от других таких же ниш: задняя стенка этой ниши была из металла.

— Пришли, — произнёс Кувалда, встав внутри ниши и похлопав ладонью по холодной плите. Звука не было. — Толстая…

— И что дальше, командир? — Длинный пошарил светом фонарика по нише.

— Будем посмотреть… — ответил Кувалда и достал из кармана разгрузки чёрный прямоугольник в рамке из какого-то сплава, вроде алюминиевого, повертел в могучей пятерне. Прямоугольник имел толщину примерно в полсантиметра и размером был со старинную пачку сигарет. Один угол прямоугольника был заметно скруглён.

Выйдя из ниши в тоннель, Кувалда осмотрелся. Внутри ниши не было ни проводов, ни щитков, ничего вообще. Только монолитный бетон и металлическая стена. Зато по обе стороны ниши имелось по металлическому коробу с простыми накидными защёлками типа «лягушка». Тянувшиеся по стене тоннеля многочисленные кабели в этом месте поднимались над аркой ниши, описывая дугу; при этом через короб справа проходил один из кабелей, левый же короб внешне не был связан с этим кабельным хозяйством.

Стоявший рядом Серёга Хмурый проследил взгляд командира и молча шагнул к коробу, откинул защёлки, открыл крышку. Короб был пуст. Хмурый хмыкнул, закрыл короб, потом ухватил его обеими руками, пошатал, приподнял и снял со стены. За коробом в бетонную стену тоннеля была вмурована стальная пластина с чёрным пластиковым углублением, точно соответствующим форме прямоугольника, что держал в руке Кувалда.

— Во! — сказал Хмурый. — Система «ниппель»!

Недолго думая, Кувалда подошёл к пластине и вложил прямоугольник в углубление. Ключ-карта прилипла к пластине, утонув в углублении на половину толщины, тотчас за стеной что-то щёлкнуло, загудело, ногами Кувалда ощутил лёгкую дрожь, потом за стеной в нише глухо протяжно заскрежетало, словно протащили рельс по бетонному полу. Секунд через пять звуки прекратились. Кувалда убрал руку от пластины, чёрный прямоугольник остался на месте.

— Ну, что, мужики, — на рыжей бороде Кувалды просияла довольная улыбка, — кажется, сработало!

Стальная плита в нише поддалась не то чтобы легко, — одному Кувалде пришлось бы изрядно попотеть, чтобы сдвинуть её с места, — но всемером они быстро справились. Плита оказалась гермодверью толщиной сантиметров в тридцать, по радиусу открывания которой в полу бывшего за гермодверью помещения имелся специальный рельс, на который дверь опиралась колесом примерно одинаковой высоты и ширины.

Помещение было шлюзовой камерой примерно три на четыре метра, — оно, как и другие помещения Объекта, было обозначено на схеме на листке в клеточку, которую со тщанием начертил для Кувалды старик Михалыч, — и из него дальше вела ещё одна гермодверь попроще, открывавшаяся посредством знакомого любому искателю штурвального механизма задраивания. Там же, в камере, обнаружилось и устройство отпирания-запирания гермодвери, состоявшее из двух тяжеленных чугунных грузов, перемещавшихся в вертикальной плоскости по прикреплённым к стене направляющим и двух цепных лебёдок. Рядом с устройством на стене была простая и понятная инструкция, из которой следовало, что один груз, связанный с системой распознавания электронного ключа, отпирал засовы и открывал гермодверь, а второй, оборудованный электромеханическим таймером, закрывал и запирал. Тот факт, что механизм только сдвинул запиравшие гермодверь толстые ригели, но не открыл её, явно свидетельствовал о неисправности механизма, поэтому Кувалда решил не проверять работу устройства, — открыли и ладно. А лебёдки, на всякий случай, вывели из строя.

— Ну, чего дальше-то? — хрустко поскрёб двухдневную щетину Длинный, когда отперли вторую гермодверь и оказались в просторном квадратном помещении с низким потолком и с множеством дверей. Из этого помещения в разные стороны начиналось несколько коридоров.

Глава восьмая. Один в поле воин

9 июня 2077 года, бывшая Россия, Кубанская область, Кущёвский район, хутор Нардегин, утро

Железный проснулся рано, едва засветало. Не завтракая, — только выпил остававшийся в графине узвар, — сел на приготовленного с вечера «коня педального» и покатил обратно, по прежним следам. «Если кто по следу будет идти, потратит время», — сказал про себя Железный, наминая широкими колёсами своего «фэтбайка» густо спрыснутую росой мураву.

В чём главное преимущество «коня педального» против коня настоящего, живого? Уж точно не в скорости. Хоть на дороге, хоть в чистом поле, конь всяко обскачет велосипедиста. Ещё конь высок, наезднику с него дальше видно. Конь способен двинуть неприятеля копытом, и даже навалить на него кучу. Ни на что такое «конь педальный», конечно же, не способен. Но есть у «коня педального» одно весьма существенное преимущество: скрытность. Искатель легко может поднять его на руки и перенести в укромное место, — положить набок и засунуть под ржавый автобус (только руль ослабить и развернуть), закинуть на крышу гаража или сарая, подвесить на дерево, разобрать и положить в багажник давно неезженой машины… В общем, «коня педального» легче спрятать, чем коня живого. Другое его преимущество это — тоже скрытность. В смысле передвижения. Велосипед тихо едет (если, конечно, искатель его своевременно смазывает), а вот конь… Коня слышно далеко. Ещё конь иногда ржёт и иногда громко пердит. Все вышеперечисленные недостатки ни в коем случае не делают этих благородных и очень красивых животных ущербными и недостойными человеческой любви, заботы и восхищения, но для искателя они, всё же, менее подходят, чем велосипеды. В Содружестве на лошадях и верхом ездят, и в телеги их запрягают, и в сани, землю на них пашут (хотя, на пашне в последние годы используют больше быков), но вот искатели им предпочитают «коней» железных, а вернее «педальных», так как «железными» в прошлом называли больше мотоциклы, кои теперь все ржавеют в Пустоши, а если у кого и сохранились, то в качестве экспоната, для истории.

Топот двух десятков подкованных копыт Железный услышал, когда почти доехал до самого конца — или начала? — Пионерской улицы, где та примыкала к дороге, ведущей с хутора. До развилки оставалось метров восемьдесят. Железный не видел всадников, и те, соответственно, не видели его, — их друг от друга скрывал крайний дом справа и разросшийся во дворе дома лес, — но вот он их слышал, а они его — нет.

Плавно остановившись, — чтобы не оставить тормозной след на мокрой траве, — Железный аккуратно встал на колею, — благо та была широкая, — взял в руки велосипед и широкими шагами, ступая на носок, перебежал к ближайшему двору справа.

На всё ушло максимум полминуты. Забежал в дом, положил велосипед на пол в комнате. Комната большая, просторная, три широких окна смотрят прямо на улицу, одно, поменьше — во двор слева. Снял из-за спины автомат и откинул приклад.

Когда всадники появились справа, метрах в пятидесяти, поравнявшись с соседним, крайним на улице двором, Железный уже сидел за средним окном. Лысые, в серой с множеством карманов форме, с арбалетами; причём арбалеты у всех в руках. Они ни минуты не задерживались на развилке, явно ехали по следу Железного. Трое… нет, пятеро. Вон ещё двое сзади едут. У одного за плечами СВД. Другого огнестрельного оружия ни у кого не видно, но это не значит, что такового нет.

Автомат в режиме ОД, патрон — всегда в патроннике.

«Как быть? Сидеть и ждать: авось не заметят следов? — спрашивал себя Железный. — Это вряд ли… Обязательно заметят! Не сейчас, так на обратном пути. Как пить дать заметят…»

Нужно было действовать, пока он в выгодном положении.

«Эх! Двум смертям не бывать!..»

И Железный стал действовать.

Выцелил первым всадника с СВД, его конь шёл последним, и отсёк двоечку — та-тах! В грудь. Не стал ждать, пока тот упадёт, перевёл ствол на ехавшего перед ним, с торчавшей из перемётной сумки антенной рации. Та-тах! Есть!

Повёл стволом дальше влево и… вовремя успел отпрыгнуть назад, к соседнему окну! В окно влетел болт, метко пущенный арбалетчиком, что скакал в кавалькаде третьим. Этот был сейчас прямо напротив окна, из которого вел огонь Железный, и среагировал живо. Болт должен был угодить Железному точно в голову.

— Не успел ты, пидор лысый! — зло процедил сквозь зубы искатель, беря на мушку арбалетчика из крайнего левого окна дома. Та-тах! Мимо! Та-тах! Та-та-тах! — Вот так-то!

Арбалетчик кулем свалился с лошади.

Остались двое. Один, шедший первым, пришпорил коня и стал быстро удаляться, второй — спешился и, прикрываясь крупом лошади, выцеливал Железного из короткого автомата. «Ксюха».

«Вот же блядь!» — выругался про себя искатель, уходя за стену, когда пули зацокали по кирпичному фасаду дома.

Первый всадник удалился уже метров на сто, почти уйдя из сектора обстрела Железного.

Железный быстро перескочил к соседнему окну, что смотрело во двор, — оно не простреливалось с позиции лысого автоматчика. Вон он, всадник, скачет во весь опор, пригнувшись к телу лошади. «Прости, хорошая!» — мысленно извинился Железный перед животным, перещёлкнул режим стрельбы на АВ и дал по лошади длинную очередь…

Попал! Лошадь повело, она замедлилась, жалобно заржала, всадник быстро соскочил с лошади и ломанулся в ближайший двор. Теперь стрелок с «укоротом»…

Быстро сменив магазин, Железный подобрал с пола валявшуюся там книгу в добротном твёрдом переплёте, глянул на обложку: А. Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ», — отец рассказывал ему про эту поганую книжку… Открыл, плюнул в бородатую морду «неполживого» автора, закрыл и со всей дури зашвырнул в дальнее окно, в кусты. Тотчас по кустам ударила короткая очередь, а Железный вскочил и дал очередь по стрелявшему. Стрелок вскрикнул.

«Хорошо, коняшек отбежал…», — порадовался Железный, что не пришлось стрелять по ещё одной лошади.

— Эй, уёбок! Ты там как, живой? — окрикнул Железный стрелка. Уёбок не ответил.

«Порядок», — решил Железный и, пригнувшись, выбежал во двор. Посмотрел из-за поваленного забора в сторону двора, в котором скрылся лысый кавалерист. Не видно никого.

Нужно было уходить как можно скорее. Кто знает, сколько конных фашистов тут ещё?

Дав короткую очередь по стонавшему на дороге фáшику, Железный вернулся в дом за велосипедом, снова осмотрел дорогу перед домом: никто из лысых не подавал признаков жизни. Только кони беспокойно топтались поодаль от убитых наездников. Четверо. Пятый лежал на боку в сотне метров, подёргивал ногами, фыркал и прял ушами. Железный усилием преодолел порыв пойти и добить несчастное животное. «Нельзя», — сказал он себе и побежал, катя велосипед рядом, среди молодых деревьев, срезая угол к выезду с хутора.

Направо, через двести метров был перекрёсток с дорогой в прошлом районного значения, по которой вчера и приехал Железный. На севере, за мостом через реку Ея дорога вела к Заводскому, а на юге, через четыре километра была развилка: налево — к Кущёвской, направо — к Шкýринской. Два дня назад утром они с Шавой проезжали эту развилку. На ночёвку они останавливались на временной базе в Кущёвской и в Нардегин не заезжали, а двигали сразу через мост и на Заводской. Дорога была асфальтированная. Выметенный ветром асфальт дороги от времени распался на островки, трещины меж которых расширились от многолетних размораживаний, дождей и суховеев; местами из трещин торчали пучки неприхотливой травы и кое-где кустарник. След от колёс на таких как эта дорогах виден не так отчётливо, как на поросших травой грунтовках и, если ездить по ним осторожно и резко не тормозить, можно и вовсе не оставлять следов. Если бы Железный не свернул вчера с дороги к Нардегину на своём «коне педальном», а аккуратно перенёс оба велосипеда — свой и Шавы — метров на двести, а также трофеи и выходные мешки, не оставляя чёткого следа, вполне вероятно, что лысые кавалеристы проехали бы мимо хутора. Но Железный не железный, не двужильный и не робот, он еле крутил педали от усталости и попросту забил болт на предосторожность. За что чуть не поплатился жизнью. То, что ему удалось уложить четверых фашистов и обратить в бегство пятого, он считал большим везением.

Добежав до дороги, Железный подхватил велосипед на руки, пробежал метров пятьдесят в сторону моста и перескочил в подступавшие к дороге кусты, коими в этом месте густо порос берег реки. Ступая на носок, он быстрым широким шагом пошёл кустами вдоль берега к стоявшему в километре от Нардегина небольшому посёлку домов на десять, тоже мёртвому и запустелому. Метрах в двадцати слева была ведущая к посёлку заросшая густой травой дорога. На неё Железный выходить не стал, чтобы не наследить, а, перейдя снова на бег, так кустами и добрался до первого заросшего леском огорода. Там он поставил велосипед на колёса и покатил рядом. Шёл дворами, чтобы не оставлять следов на, похоже, единственной улице. Когда же дворы кончились, Железный оказался на сильно заросшем проселке.

«А и хер с ним!» — едва прошевелил губами Железный, смахнул дрожащей ладонью с лица и шеи крупные капли пота, уселся на велосипед и, налегая на педали, сколько было мочи, покатил по просёлку. Впереди была станица Шкýринская.

Хутор Нардегин, спустя полчаса

Велибор и его подчинённые услышали перестрелку в момент, когда их разъезд пересекал мост через реку Ея возле хутора Восточный. Спустя десять минут после того как звуки стрельбы стихли, на связь по рации вышел командир разъезда сержант Родослав и сообщил, что в живых остался он один, а велосипедист ушёл. Пришлось гнать коней, описывая крюк в двадцать километров, поскольку обозначенный на довоенной карте прямой просёлок от Кущёвской к Нардегину, по которому ехать было на восемь километров меньше, полностью зарос, и чтобы там пройти, коней пришлось бы вести в поводу.

Зрелище, представшее перед Велибором, удручало. Брошенный заросший лесом посёлок; на ставшей сплошной поляной улице лежат мёртвые бойцы, вокруг кони, щиплют молодую травку, прядут ушами. Один конь лежит поодаль, над ним кружит рой насекомых. Посреди улицы — Родослав, стоит, смотрит прямо. Лицо спокойное, без эмоций, а в глазах холодная ярость, злоба, какой Велибору ещё не приходилось видеть на лице друга.

— Как так вышло? — спросил, спешиваясь, Велибор.

— Засада, — ответил Родослав.

Велибор постоял, осматривая место.

— Умеет воевать козлина…

Родослав промолчал. Ему не хотелось признавать собственную опрометчивость, в результате которой какой-то дикарь из Диких земель его, Родослава, так подло подловил, перебил его патруль, а самого его вынудил бежать и прятаться. Ведь, что мешало ему рассредоточить отряд? Словно по какой-то злой иронии его разъезд угодил в ловушку, похожую на ту, в которую вчера попал этот самый дикарь-велосипедист со своим спутником-хачом… Велибор хорошо знал Родослава ещё со Школы Мужества, и мысли друга не укрылись от него.

— Из того дома стрелял? — Велибор кивнул в сторону ближайшего дома слева. Он понял, что только что высокой оценкой боевых качеств врага задел товарища, поэтому и сменил тему, спросив об очевидном. На кирпичной стене дома, прямо напротив которого лежал изрешечённый пулями капрал Доброгнев, отчётливо виднелись свежие следы щедрой автоматной очереди.

— Да, — ответил Родослав, — из того… — он помедлил. — Мы шли по следу… — Сержант показал на отчётливый след от широких колёс, тянувшийся от асфальтированной дороги по заросшей травой улице до самого её поворота вправо, который начинался метрах в двухстах дальше. — И я не ожидал, что этот ублюдок окажется здесь… — добавил он рассеянно.

Велибор молча кивнул. Он хорошо понимал, что, выбери он это направление, когда их патрули разъехались в Заводском, сейчас бы его парни лежали на этой траве, и, возможно, и он вместе с ними. Уж больно удачно засел этот велосипедист.

— Вацлав, Гостомысл! — позвал Велибор не спешивавшихся капрала и рядового, чьи кони беспокойно перетаптывались метрах в двадцати дальше по улице рядом с убитой лошадью. — Езжайте по следу и осмотрите место, где останавливался дикарь! И смотрите там, не нарвитесь на растяжку, или ещё какую подлянку… Кочет! — позвал он третьего всадника, рядового, когда Вацлав с Гостомыслом ускакали выполнять приказание.

— Я! — коротко отозвался тот.

— Езжай к дороге, постарайся определить направление, куда дикарь поехал.

— Есть! — Кочет развернул коня, чуть хлопнул по крупу ладонью, и конь затруси́л в сторону выезда с хутора.

— Дажьбог! — обратился он к поджарому ефрейтору радисту, который спешился рядом и возился с перемётными сумками. — Разворачивай антенну! Как закончишь, вызывай на связь полковника Колояра.

— Три минуты, командир, — ответил Дажьбог, приступая к своей работе.

Велибор коротко кивнул и подошёл к Родославу. Ничего не говоря, похлопал товарища по плечу.

Глава девятая. «Степан Бандера»

10 июня 2077 года, бывшая Россия, Ростовская область, Батайск, Восточное шоссе, вторая половина дня

Ветер был попутный, северный. По расчищенной от ржавых машин дороге корабль шёл быстро, так, что приходилось подтормаживать. Если бы не поперечные эстакады и путепрово́ды, для прохода под которыми приходилось снимать паруса и мачты и толкать корабль вручную, всей командой, а потом снова устанавливать мачты на место и поднимать паруса, Батайск бы «Степан Бандера» обошёл часа за полтора, а то и за час. Но не ломать же дорожные развязки, которые Рейху ещё пригодятся в будущем, ради удобства прохода под парусом…

Конечно, можно было бы выйти из Нового Города по Западному мосту и без утомительных манипуляций с мачтами пойти на Азов, потом свернуть на Павловку и через хуторá идти к Самарскому… Вот только это лишние тридцать километров местами забитой ржавым транспортом, а местами просто слишком узкой дороги. Проще четыре раза снять и поставить мачты и идти до самого Самарского с ветерком под полными парусами по расчищенной недочеловеками М-4.

Рейхсмайор Велемудр сидел в командирском кресле в кабине управления, оборудованной в носовой части парусника. Рядом в кресле рулевого сидел первый помощник и штурман корабля Светокол, бывший в чине лейтенанта. Он управлял парусником посредством руля от грузовика КрАЗ, рычагов, педалей и голосовых команд, которые периодически подавал на верхнюю палубу через спускавшуюся с потолка кабины латунную переговорную трубу с амбушюром. Стоявшая снаружи жара прокалила «Бандеру» так, что на незакрытых деревом частях верхней палубы можно было изжарить яичницу. Слабые обрывки ветра, что залетали в кабину через опущенные боковые бронестёкла, не приносили облегчения. Рейхсмайор и его помощник были без кителей, в одних майках.

— Что думаешь насчёт «Сварога», Свет? — прокряхтел Велемудр. Он был грузен и уже пару лет страдал отдышкой, поэтому жару переносил тяжело. — Живы наши парни?

— Всяк может быть, командир, — сиплым басом ответил лейтенант — крепкий мужик с двумя молниями на лысом, со складками на затылке черепе. — Неисправность радиостанции, поломка корабля, потеря корабля, смерть экипажа… — Светокол бросил взгляд на закреплённый между двумя передними бронестёклами спидометр и потянул рычаг общего, на все двенадцать колёс, тормоза. — Только оно ведь как получается, командир, — продолжил лейтенант. — Полмесяца прошло со дня, как «Сварог» замолчал… Две недели. За две недели можно было пешком в Новоград вернуться… Это если допустить, что трамвай их сверхманевренный… — он усмехнулся, — внезапно сгорел или в яму угодил, из которой его достать нельзя… — Глянув на спидометр, Светокол снова чуть притормозил. — Если бы Яросвет со своими бойцами дошёл до Новороссийска, он нашёл бы способ выйти на связь с центром. А раз не вышел, значит, не дошёл.

Велемудр потянулся к стоявшему у кресла в специальном креплении термосу с горячим чаем. Отщёлкнул «лягушку», взял термос и открутил крышку.

— Будешь? — спросил он лейтенанта.

— Не, командир. И так жарко.

— В жару — самое то, — сказал Велемудр. — У меня слуга чуркмен в этом деле разбирается. Говорит, их предки, ну в их Чуркестане, в жару так только и спасались. Ещё и в халаты байковые при этом заворачивались.

— Чурки, одно слово! — буркнул Светокол. — Ладно, давай, командир!

Лейтенант скрутил колпак со своего термоса, в котором у него был холодный квас, перевернул, превратив колпак в кружку, и протянул Велемудру. Рейхсмайор взял колпак-кружку, плеснул в неё чаю и вернул лейтенанту. Тот подул в исходившую ароматным паром посудину и осторожно отпил.

— Ух! И правда, хорошо!

— Жара внутри борет жару снаружи, — объяснил Велемудр.

Светокол перестал притормаживать, и «Бандера» начал набирать скорость. Впереди, метров через триста начинался подъём на путепрово́д через Ольгинский тупик.

— Третий парус поднять! — скомандовал Светокол в амбушюр переговорной трубы.

— Есть! — прогудел из трубы голос сержанта, ответственного за передачу команд. Затем тот же голос принялся отдавать чёткие команды подчинённым (это уже было слышно через открытые окна), а те столь же чётко отвечали, докладывая о выполняемых действиях.

На путепрово́д «Бандера» поднялся резво, и лейтенант скомандовал наверх опустить два паруса. Дорога пошла под затяжной уклон. Снаружи, сквозь гудение колёс снова послышались голоса.

— Вечером будем в Самарском, — шумно отхлебнув чаю, довольно прокряхтел Велемудр, — а завтра… — Он взял испещрённую разноцветными пометками карту со столика рядом с креслом, почесал череп над татуировкой с молниями, которых у Велемудра было три, посмотрел на свежие пометки. — А завтра до Павловской дойдём… В Кущёвке нас будут ждать ребята из патруля… Отгрузим им паёк. Двенадцатого пройдём на Романов и станем под Казанской, а тринадцатого обойдем Тбилисскую и во второй половине дня будем в Ладожской… — Рейхсмайор отложил карту. — Дорога чистая. Мы идём следом за «Власовым». Где какие заторы были, власовцы или почистили, или объезд нашли и как проехать в центр передали. Так что, проблем не ожидается. Придём в срок.

— А если как «Сварог» нарвемся?.. — засомневался Светокол.

— Маршрут безопасен, Свет. Нормально всё будет, — заверил Велемудр первого помощника. — Разведка свое дело знает. Если сказали «чисто», значит чисто. «Сварог» дальше ушёл. Там, начиная от Усть-Лаби́нска, какие-то унтеры живут. Их наша разведка и разведывает.

Впереди уже показалась очередная развязка.

— Будем мачты снимать или через кольцо объедем? — спросил лейтенант.

Чтобы пройти через Батайское кольцо, следовало, не сбрасывая скорость, через двести метров принять вправо, а там по дуге идти налево на путепрово́д. Если же двигаться дальше прямо, то под тем самым путепроводом корабль придётся проталкивать вручную, сняв паруса и мачты.

— Снимем мачты, — сказал Велемудр. — За кольцом ветер в борт будет… полкилометра ползком ползти… Время потеряем. Быстрее мачты снять, да толкнуть. Рули под мост, Свет.

Штурман молча кивнул.

«Степан Бандера» был старейшим парусником Нового Славянского Рейха. Он уступал более новым кораблям в скорости, манёвренности и проходимости, был тяжёл, неповоротлив, мог застрять в степи, но по относительно ровной и чистой дороге был способен перевозить до двадцати тонн груза. И это при команде в пятнадцать человек с вооружением, боеприпасами и провизией на десять дней. «Бандера» был изначально боевым кораблём, но с появлением у Рейха «Генерала Власова» и «Адольфа Гитлера» чаще выполнял роль грузовика, обеспечивая находившиеся в дальних рейдах корабли всем необходимым.

Эта экспедиция «Бандеры» имела целью переброску дополнительных сил разведки, а также боеприпасов, спецсредств и провизии к пункту временной дислокации разведгрупп ВС НСР. Разведчики отбыли из Нового Города 26-го мая, через сутки после того, как «Сварог» перестал выходить на связь, и уже две недели действовали в районе Екатеринодара и на черноморском побережье.

Корабль подкатился к развязке уже со спущенными парусами и, скрипнув тормозами натужно и гулко, остановился.

Неожиданно бодро для своей комплекции, Велемудр вскочил с кресла, надел пыльный китель с плетёными из стальных тросиков погонами со стальными же свастиками, водрузил на череп серую кепку и вышел из кабины в кубрик, где разместилось отделение из десяти бойцов в серо-зелёном камуфляже с молниями на лысых черепах.

— Так, парни! Хорош сидеть, прохлаждаться! Выходи толкать старика «Бандеру»!

Глава десятая. Комитет Безопасности

12 июня 2077 года, бывшая Россия, Кубанская область, посёлок Свободный, вечер

Было без четверти семь, когда Железный подъехал к северному КПП Свободного. Солнце клонилось к закату, подсвечивая красным низкие пунцово-серые тучи. С полудня в спину дул тёплый ветер, эти самые тучи и пригнавший.

«Ночью будет дождь, — в который раз подумал Железный, взглянув на небо. — Точно польёт…»

— Мужики! Саня анархист едет! — крикнул с водонапорной башни, служившей заодно и наблюдательной вышкой, в сторону крайнего дома однорукий старик Сергеич, прозванный за глаза, по странному недоразумению, Джоном Сильвером.

— Один? — спросил его, выходя из дома, Лумумба — сильно смуглый, почти как негр, плечистый цыган по имени Толик, дежуривший в этот день в охране посёлка. Дорогу Лумумба не видел из-за полутораметрового окружного вала, за которым стоял дом. Валом этим был обнесён весь Свободный. Рядом с КПП и за каждым двором в ва́ле имелись ДОТы, в которых по общей тревоге должны были занимать оборону свободненцы. Лумумба не пошёл к ДОТу, из которого дорога просматривалась, а просто спросил наблюдателя.

— Один! — ответил ему Сергеич и, повернувшись в сторону дороги, по которой метрах в пятидесяти уже ехал на своём «коне педальном» Железный, крикнул ему:

— Саня, а где Шава?

— Нет его больше, — сказал негромко Железный, крутя педали. — Убили его.

— Чего? — переспросил малость глуховатый Сергеич.

Железный не ответил, продолжая работать гудевшими от усталости ногами. Он был вымотан. Сил почти не оставалось. Дорога от Нардегина до негласной столицы Содружества — Свободного заняла у Александра Коваленко по прозвищу Железный больше трёх суток. Кричать тугому на ухо однорукому Сильверу о том, что искателя Шаву из Вольного, с которым он, Железный, выехал через это самое КПП 5-го числа, подстрелил выродок, попросту не было сил.

После стычки с конным патрулём фашистов в Нардегине утром 9-го числа, в ходе которой он уложил четверых, на след Железного вышел другой патруль, оказавшийся на момент перестрелки где-то неподалёку, а потом и третий… Два дня Железный скрывался от лысых кавалеристов по мёртвым станицам. Сначала в Шкýринской, потом в Канéловской, затем в Староминскóй… О том, чтобы ехать в Свободный прежним маршрутом, — через Кущёвскую, Кисляковку, Октябрьскую, Павловскую и дальше через окраины Тихорецка… — каким они ехали с Шавой в Батайск, не могло быть и речи. Фашисты наверняка уже вычислили тот маршрут, — велосипед — не самолёт, кое-где они оставили следы. «Если уж выродок Мыкола додумался устроить на нас засаду, — решил тогда Железный, — то лысым сам Перун велел… или кому там эти долбоверы поклоняются…» От Староминскóй он поехал на Новоми́нскую и далее на Тимашéвск…

Тянувшаяся среди хлебных полей грунтовка перед КПП зазмеилась между приходящих не встык, а внахлёст оголовков окружного ва́ла и Железный притормозил, объезжая препятствия. Водонапорная башня стояла слева от дороги, прямо напротив обложенного камнем-дикарём оголовка западного вала, а справа за валом стоял дом охраны.

Едва он объехал вал, как из стоявшей у дома будки выскочил лохматый цепной пёс и принялся басовито лаять, энергично бегая взад-вперёд и покачивая свёрнутым в кольцо хвостом.

— Тихо, тихо, Дозор! — успокоил пса Лумумба. — Свои.

Кобель пару раз гавкнул и замолчал, но обратно в будку не полез, продолжая внимательно следить за происходящим.

— Здорова, Железный! — Лумумба поприветствовал искателя, выйдя на дорогу и протянув для пожатия руку.

Железный остановился, пожал руку охранника:

— Здорово, Лумумба!

За Лумумбой подошёл помощник дежурного по имени Тахир, сидевший на лавке возле дома:

— Здоров, Саня! — он тоже протянул Железному ладонь.

Несмотря на имя, Тахир имел внешность вполне славянскую. Дед Тахира по отцу был узбек — в его честь и назвали. Дед был уважаемым человеком в Свободном. Большой зимой сохранил двух тёлочек и бычка, а когда небо очистилось и закончилась длившаяся больше года ночь, коровы те первый раз отелились, — так в Свободном начало нарождаться собственное поголовье скота.

— И тебе здравия, Таха! — Искатель пожал ладонь второго охранника.

Обернувшись к водонапорной башне, Железный поднял лицо и поприветствовал стоявшего за железными перилами под устроенным наверху башни навесом старика:

— Сергей Сергеич, здравствуй!

— Здоров, здоров, — Сергеич махнул ему левой.

— Без Шавы… — осторожно заметил Лумумба.

— Без, — коротко ответил искатель. Помолчал, потом всё же добавил: — Мы в засаду угодили… Выродок один его подстрелил.

— Царство небесное… — сняв с головы выцветшую камуфлированную кепку, Лумумба перекрестился.

Стоявший рядом Тахир был без кепки, и потому просто склонил голову, но креститься не стал, так как был неверующим. Услышавший на этот раз ответ Железного Сергеич на вышке тоже снял головной убор — с широкими полями панаму — и изобразил кре́стное зна́мение единственной рукой.

Помолчали.

— Далеко? — возвращая на место кепку, спросил Лумумба.

— Далеко. Километров двести отсюда… Кущёвская где знаешь?

— По карте знаю, — ответил Лумумба. — Только до туда вроде поменьше… около ста пятидесяти…

— Это, Толя, если на вертолёте летать, полторы сотни будет, — назидательно заметил с вышки Сергеич, — а в Пустошах прямых дорог нету. Там и все триста накрутить можно.

Сергеич-Сильвер в прошлом сам искательствовал. Причём был он из тех, первых искателей, кто искал долгой ядерной зимой 19-го — 20-го, кого так прозвали выжившие женщины, укрывавшиеся от лютых морозов в подвалах и землянках. Руки Сергеич лишился уже потом, спустя три десятка лет после Войны. На выходе лишился. Потом запил одно время, но взял себя в руки… или в руку. Тосковал он по Пустоши. Но куда ему в Пустошь, однорукому калеке-инвалиду? Вот и оставалось ему одно только — караулить посёлок да травить пацанам искательские байки. Любил поговорить на эту тему. Бывало, приукрасит, насочиняет всякого, чего и не было. Вот только брехуном старого Сильвера никто не называл, потому, как человек он был героический, без дураков. Только про свои настоящие подвиги — про то, как спасал женщин и детей от голода, как дозу хватал, как один завалил шайку людоедов, и про многое другое — Сергеич-Сильвер не рассказывал. Другие рассказывали, когда он не слышал. Сергеича уважали. Много молодых ребят из Свободного, наслушавшись его историй, подались в искатели. Над ним иногда посмеивались, но по-доброму.

— Верно Сергей Сергеич говорит, — подтвердил Железный, — можно и триста. Так вот, в Ростов мы съездили, а на обратном пути недалеко от Кущёвки попали под огонь снайпера… Шаву выродок ранил тяжело… Из СВД пидор стрелял… лёгкое пробил… — Железный недолго посмотрел вдоль начинавшейся от КПП улицы. — В общем, Шава потом этого снайпера и ещё двоих гранатой подорвал… Мне и отплатить за него не перепало.

— Выродок с СВД?.. — присвистнул Сергеич.

— Ага, — подняв лицо на старика, подтвердил Железный, — выродок, самый настоящий, шестипалый. И с ним ещё один такой же, только моложе, а третий так вообще как девка с косами был, размалёванный, серёжки в ушах женские… таких до Войны ещё называли то ли транспортниками, то ли как-то так… — Железный задумчиво почесал соломенного цвета короткую бороду. — Не помнишь, Сергеич?

— Да трансвеститами их называли, — усмехнулся старик. — Это такие пидорасты были, бабами наряжались и требовали, чтобы нормальные люди их «Машками» да «Наташками» звали… В основном в Европе да в Америке эта нечисть водилась, но в последние лет десять перед Войной и у нас завелась… в основном в Москве, Питере, в больших городах… одновременно с другой пóганью — с феминистками и евролеваками… — Сергеич поморщился и брезгливо сплюнул в сторону пó ветру. — И паспортá трансвеститам тем бабские выдавали и всячески оберегали на законодательном уровне…

— Ну вот, — сказал Железный, — третий был трансвестит… Зато пальцев по пять, как полагается… И всех троих Шава на тот свет отправил. Я только похоронил его потом. А выродков волкáм оставил.

— Давно было-то? — спросил Тахир.

— Восьмого.

— А чего назад так долго ехал? — поинтересовался Лумумба.

— Да на конных лысых нарвался на следующий день… таких, как те, что на трамвае под парусами в Краснодар приехали… эсэсовцев с молниями… — (Лумумба присвистнул) — Ага, — покивал головой Железный. — И вот этих я четверых пострелял… один живой остался… Но потом ещё пятеро конников прискакали… и пришлось мне, мужики, туго…

— От это ты, Саша, попал в переплёт… — покачал головой Сергеич и уселся в обложенное со стороны Пустоши мешками с песком автомобильное кресло. — И как уйти смог? — Сергеич достал из портсигара папиросу и прикурил от зажигалки, пустив на ветер густое облако дыма.

— Днём прятался, — ответил, пожав плечами Железный, — ночью шёл лесами… Лысые видать с рацией были, вызвали подкрепление… Понаскакали ещё человек двадцать. Дороги до самого Тимашевска перекрыли… Подзаебался я зайцем от них бегать.

— Ну, это ты не прибедняйся, Саша, — пыхнув дымом, сказал Сергеич. — Ты лысых долбоёбов пострелял, а они тебя — нет. Всем бы такими зайцами быть.

— Повезло мне, — хмыкнув, сказал Железный, и без всякого драматизма сухо добавил: — А вот Шаве нет… — Он немного помолчал. — Ладно, — сказал искатель, усаживаясь удобнее в кресло велосипеда, — какие новости в столице? Порадуете чем?

Цыган и старик переглянулись. Тахир в этот момент отошёл к будке, чтобы поправить запутавшуюся цепь Дозору.

— Расскажи ему, Толик, — пустив очередное облако дыма, махнул рукой с папиросой Сергеич. — Порадуй анархиста.

— Борис Михалыч, хакер наш, разобрался с компьютером, который Кувалда с Молотовым из Краснодара тогда привезли… — начал рассказывать Лумумба. — Седьмого числа дело было… — Он достал из нагрудного кармана кителя готовую самокрутку и задымил. — Восьмого Кувалда со сводным отрядом из наших и ваших, — Лумумба имел в виду махновцев, — уехали в Новороссийск, с картой от Михалыча… а третьего дня притаранили оттуда добра всякого…

— Чего притаранили-то? — спросил Железный. Он достал трубку и попросил Лумумбу: — Угости табаком, брат! Свой весь скурил, пока по лесам скитался…

— Держи… — Лумумба протянул Железному кисет.

Искатель сноровисто набил трубку и раскурил от золотой зажигалки, которой разжился пару лет назад в особняке какого-то довоенного буржуя.

— Благодарствую! — Железный вернул кисет охраннику.

— Ага, — Лумумба убрал кисет. — Так вот… — он с явным удовольствием затянулся из самокрутки, — притаранили, значит, из Новороссийска, из бункера какого-то под горой, гору оружия… «Калаши» сотой серии, АЕКи, «Абаканы», патроны всякие специальные, гранаты РГН и РГО, пластиковую взрывчатку, электронику всякую… обмундирование как у космодесантников… И говорят, что там такого добра ещё до-хре-на.

Лумумба снова затянулся. Железный внимательно смотрел на цыгана, ожидая продолжения и усердно пыхтя трубкой. Но тот, похоже, уже закончил перечисление сокровищ из неведомого бункера, а большего он просто не знал.

Сам Железный был в курсе дела: знал, что Объект под Новороссийском имел отношение к РВСН, о чём на Сходе публично не объявляли, упомянув лишь, что фашисты из Ростова-на-Дону имели особый интерес к некоему «Объекту». А что там такое — склад с оружием, или производственная линия, или ещё что-то нужное — дело десятое. Важнее был факт появления опасного врага, о котором прежде ничего не знали. О принадлежности Объекта к Ракетным войскам стратегического назначения давно несуществующей Российской Федерации учреждённый на Сходе Комитет Безопасности решил не распространяться. Лишнее это. Теперь, когда все искатели Содружества поступили, по сути, на военную службу — в прямое подчинение Комитета, ему, искателю и разведчику, полагалось знать несколько больше, чем «гражданским». Так что, Железный сразу предположил, что перечисленное Лумумбой вооружение — лишь малая часть того, что нашёл на Объекте Кувалда.

— Ну что ж, — от души затянувшись из трубки, искатель выпустил через нос две струйки густого дыма, которые тотчас подхватил и унёс ветер. — Новость, и правда, хорошая…

— Сегодня днём Серьга, односельчанин твой, и Вечный Жид в Ростов уехали, — сказал, выпрямившись, Тахир, наконец размотавший перекрученную собачью цепь (благодарный пёс принялся скакать и прыгать от радости вокруг охранника, норовя лизнуть ему руку). — Вчера только вернулись вечером, темно уже было, а сегодня снова на выход… С собой повезли полные мешки подарков из бункера для фашистов… Ты, я так понимаю, их по дороге не встретил? Часа в два они выехали.

— Нет, Таха, и не должен был, — покачал головой Железный. — У нас с ними маршруты изначально разные были, а сюда я так вообще не по плану ехал… Ладно мужики, — искатель взялся за руль велосипеда и поставил ногу на педаль, — поехал я в штаб Комитета, докладываться…

— Давай, Саша, езжай, — сказал с башни Сергеич. — Жаль, конечно, Шаву. Хороший человек был…

К зданию клуба, в котором расположился Комитет Безопасности, Железный подъехал в половине восьмого. Солнце уже висело над самыми крышами домов, — ещё минут сорок и стемнеет. Поставил «коня педального» на специальной велопарковке перед клубом и вошёл внутрь, оставив автомат на входе у дежурного.

Клуб был старой, ещё советской постройки, с большим залом собраний, в котором во времена СССР собирались колхозники, устраивались концерты самодеятельности, кинопоказы и танцевальные вечера, с помещениями для детских и юношеских кружков и библиотекой. В общем, было здание это долгое время общественным культурным центром сельского района. Оно и называлось тогда: «Дом культуры». Потом в 90-е годы прошлого века, здесь устраивались дискотеки с пьянками, драками и иногда поножовщиной. Потом дом культуры, переименованный к тому времени в просто «клуб», закрыли. Потом сдали в аренду местному буржую, который завёз в клуб «одноруких бандитов» — игровые автоматы, с помощью которых он, буржуй, обирал депролетаризованное и декультуризованное местное население. «Порядок» в тогда уже «игровом клубе» обеспечивали вчерашние гопники, организованные буржуем в ЧОП, офис которого расположился тут же, в помещении библиотеки. Потом игровые автоматы запретили власти, и игровой клуб закрылся. Ну, как закрылся… На окна и двери клуба установили металлические ролеты, повесили таблички «закрыто», а вход для игроманов сделали с обратной стороны здания. Потом, когда власти совсем прижали буржуя, и никакие взятки уже не помогали, буржуй устроил в здании торговый центр и открыл жральню по типу «Макдоналдса»… а потом была короткая Война, затем ночь, зима и смерть. Смерть примерно девяноста процентов населения планеты (точную статистику уже некому было подсчитать). А потом, когда в рабочий посёлок, на территории которого стояло здание клуба, стали собираться пережившие зиму люди, людям понадобилось место, где они могли бы собираться вместе. Общими усилиями клуб отремонтировали, и он снова стал потихоньку превращаться в дом культуры — культуры во многом схожей с той культурой свободного от ига капитала человека труда, что некогда жил, не боясь за завтрашний день, на одной шестой части суши планеты Земля, строил города, связывал реки, летал в космос первым… Тот человек был подлинно свободным — свободным от безработицы, свободным от социального неравенства, свободным от страха за собственных детей, что те окажутся на улице, голодные, без медицинской помощи, и он, свободный человек, станет попрошайничать, чтобы собрать деньги на дорогостоящую операцию в частной клинике в какой-нибудь Германии. Люди, что жили в посёлке Свободном, не летали в космос и не связывали рек. Они сумели оживить довоенную технику и обнести посёлок защитным валом, сумели прорыть оросительные каналы для полей, сумели отстоять политую собственным потом и кровью землю от нелюдей с Пустоши. Вот, пожалуй, и всё. Не числится за этими людьми великих свершений. Но и то, что, несмотря на все невзгоды, они остаются людьми и растят людьми своих детей, дорогого стóит. Эти люди в поте лица добывают свой хлеб, и каждый делает свою работу в интересах общества; они не терпят ни тунеядца, ни единоличника, — потому как первый разлагает дисциплину, а второй есть личинка кулака, ростовщика, буржуя и оба они, по сути, выродки похлеще тех, что обитают в Пустоши.

Комитет Безопасности занимал две из четырёх комнат на втором этаже клуба — одну самую большую из имевшихся, угловую с четырьмя окнами, и одну поменьше. В той, что поменьше, хранилось всякое нужное, а в большой постоянно находились сами комитетчики. Утром 5-го числа, когда Железного вызвали в Комитет, в большой комнате находились семеро — всех их Железный хорошо знал, ещё троих он встретил по пути, остальные шесть человек, насколько он знал, были на спецвыходах — выполняли особые поручения Комитета. К одному из таких комитетчиков — к товарищу Молотову — его тогда и отправили вместе с Шавой. Задачу им ставил Иван Кувалда — авторитетный в Содружестве искатель и один из лидеров Комитета: следовало доставить в Батайск на базу разведотряда Молотова шестьдесят килограммов аммонала и конверт с указаниями Комитета, после чего доставить в Свободный письменный доклад разведчиков. Задание это было особой важности. Из соображений секретности, Комитет держал связь с молотовским разведотрядом не через радиоэфир, — техническая возможность такой связи у Содружества была, — а через посыльных курьеров. Они с Шавой выполнили задание: доклад от Молотова был сейчас при нём.

Подойдя к двери, на которой теперь появилась табличка с надписью: «ОПЕРАТИВНЫЙ ШТАБ КОМИТЕТА БЕЗОПАСНОСТИ СОДРУЖЕСТВА», Железный постучал и, не дожидаясь ответа, вошёл.

Комната была такой же, какой он видел её неделю назад: большой квадратный стол с картами посредине, вокруг — рабочие столы, офисные кресла и стулья, ящики; в углу бочка с питьевой водой, рядом стол с простой снедью, чашками, кружками; два окна из четырёх открыты, возле окон коробушки с табаком, бумага для самокруток, пепельницы, чьи-то трубки… В общем, рабочая обстановка. В комнате было пять человек: Ваган, он же Вагон, односельчанин Железного, Степан Хохол из Варениковки, Андрей Доронин, он же Дрон — командир отряда искателей из Прикубанского и по совместительству писатель, единственный в Содружестве, Миша Медведь из хутора имени Сталина и Юлий из Октябрьского по прозвищу Цезарь.

— Здравия всем, отцы-командиры! — приветствовал Железный комитетчиков. — У меня тут пакет от товарища Молотова… — Он достал из-за пазухи завёрнутую в полиэтилен тетрадь.

— И тебе, Железный, быть здорóву! — ответил за всех Вагон, остальные просто покивали. — Клади на стол… — Вагон указал на чистый край квадратного стола, занимавшего едва не треть помещения. На столе были разложены крупномасштабные карты Кубанской и Ростовской областей.

Железный прошёл к столу, положил пакет, пожал руки присутствовавшим.

— Долго вас с Шавой не было, — сказал Вагон, пожимая руку Железному. — Потеряли вас. Где, кстати, он?

— Погиб он… — Железный в подробностях рассказал о произошедшем с ним за последние четыре дня.

Выслушали его с интересом. Все бывшие в комнате были искателями. Причём искателями опытными. Все хорошо понимали, в какую переделку попал Железный, и понимали, что перед ними герой, собственноручно сокративший армию фашистского Рейха на четыре бойца. Когда Железный закончил, Миша Медведь молча достал из шкафа бутылку с самогоном и шесть гранёных стаканов, поставил на стол рядом, молча разлил бутылку поровну, — вышло по полстакана. Выпили. Отошли к открытому окну, закурили.

Самогон шибанул Железного по мозгам.

— Говорят, бункер в Новороссийске вскрыли… — раскурив трубку произнёс Железный. — Чего там, если не секрет?

— Много чего, — ответил Вагон. — Ещё до конца всего не разобрали.

— Большой бункер-то?

— Там не один бункер, Сань, — переглянувшись с остальными комитетчиками, сказал Вагон. Железный сосредоточенно потягивал трубку и внимательно смотрел на Вагона, ожидая продолжения. Лезть напролом в дела Комитета Железный не собирался. Интерес он уже выказал, а дальше сами расскажут, что можно рассказывать. — Бункеров там несколько, — продолжил Вагон. — И не только бункеров… — комитетчик затушил в пепельнице самокрутку. — Там вдоль хребта четыре пусковые шахты… три пустые, а одна с ракетой… Склад с оружием, склад с вещёвкой, склад с продовольствием, ангар с техникой… Бункер РВСН, бункер-убежище для шишек каких-то… Шишки до него, кстати, так и не добрались — убежище законсервировано… Всё хозяйство связано тоннелями с узкоколейками. Километров пятнадцать там этих тоннелей…

— Хренасе!.. — только и сказал Железный.

— А то! Сам всё это хозяйство видел. С Кувалдой и Длинным Объект вскрывали… Вчера только оттуда…

Пока Вагон говорил, Цезарь вскрыл пакет с молотовским докладом, зажёг масляную лампу — за окнами стремительно темнело — и принялся бегло читать в свете лампы, рассматривать зарисовки.

— Что там, Юлий? — спросил его Вагон, подойдя.

— Маршруты и число патрулей, пересменки…

— Считай неактуальная информация. — Махнул рукой Степан Хохол.

— Для нас — да, — согласился Цезарь, — а вот для Молотова и его ребят очень даже актуальная… — Цезарь посмотрел на Железного, предугадав чувства, которые искатель уже испытывал, услышав, что конверт, доставляя который он потерял товарища и едва сам не сложил голову, оказался «неактуальным». Да и развезло Железного от самогонки с дороги. — Вечный с Серьгой везут сейчас приказ Молотову о приведении в исполнение плана подрыва складов с оружием и продовольствием, который вы с Шавой доставили в Батайск. После ки́пиша, который скоро устроят наши в Ростове, маршруты и численность патрулей изменятся с вероятностью в сто процентов, — сказал командир искателей из Октябрьского, продолжая смотреть на Железного. Железный был знаком с Цезарем, но не близко, в Пустошь вместе не ходили. Да и постарше Цезарь был лет на десять, ровесник Ивана Кувалды. — Но, полагаясь на доставленные тобой разведданные, мы можем с большей уверенностью надеяться на то, что с поставленной задачей Молотов справится. — Сказав это, Цезарь подошёл к окну, возле которого курил Железный. Открыта была одна половина окна, возле закрытой створки на подоконнике стояла коробушка с табаком и лежала пачка папиросной бумаги. Достав из пачки листок, Цезарь взял из коробушки щепотку табака, разложил его по листку, свернул самокрутку, проведя языком по краю листка.

— Понимаю, — помолчав, Железный кивнул. Он вытряхнул пепел из трубки в пепельницу и принялся набивать её новой порцией табака из той же коробушки. — Думаете, если фáшики запасов своих лишатся, на нас войной не пойдут? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь, сосредоточив внимание на трубке, но вопрос был адресован Цезарю, и тот ответил:

— Не только запасов.

— А чего ещё?

Цезарь прикурил самокрутку от предложенной Железным зажигалки.

— Ты ведь про концентрационный лагерь знаешь?

— Знаю. Его что ли взрывать? — Железный снова раскурил трубку.

— Да нет же, не его, — усмехнулся Цезарь. — Диверсию там устроят. Подорвут здание охраны концлагеря, охранников на постах положат… Всё произойдёт одновременно: и взрывы на складах с оружием, и взрывы на продскладах, и диверсия в концлагере… А там несколько тысяч невольников… Половина — бабы и немощные, но найдутся и такие, кто захочет поквитаться с фашистами…

— Там, Саня, такой пиздец начнётся, что не до нас фашистам будет, — добавил Вагон, принявшийся листать отложенную Цезарем тетрадь.

— На когда намечается?

— Да как Вечный с Серьгой туда доберутся, так сразу. Нечего тянуть, — сказал Вагон. — Две недели Молотов там сидит. Уже всё разведал, что мог, а риск раскрытия с каждым днём растёт…

— Надо признать, — сказал Цезарь, — ваше с Шавой исчезновение нас поторопило. Но оно и к лучшему. Вагон верно про две недели подметил. Про фашистов мы всё узнали, что нас интересовало. Сейчас Молотов с ребятами нужнее здесь.

За окнами стемнело окончательно. В помещении горели две масляные лампы — одна была сейчас у Вагона, вторая стояла на рабочем столе в другом конце комнаты, за которым сидел Дрон и что-то писал. Хохол с Медведем молча стояли у соседнего окна и тоже дымили.

— Может, хорош человека голодом морить? — подал голос закончивший писать и отложивший бумаги в сторону Дрон. — Железный! Ты как приехал, сразу сюда пришёл?

— Ага.

— Вот! — сказал Дрон, вставая из-за стола. — Давайте-ка заканчивать на сегодня, товарищи!

Все засобирались.

— Я часа два назад в столовую заглядывал, — сказал Миша Медведь, поправляя на широком, ручной выделки поясном ремне кобуру с обрезом. — Там бабы голубцы заворачивали…

— Опять Медведь к Тамаре ходил, — усмехнулся Вагон.

— Завидуешь, что ли? — серьёзно спросил Вагона Медведь.

— Да чего мне завидовать, брат… — Вагон хлопнул Медведя по могучему плечу. — Радуюсь я за тебя. Вижу, прибрала к рукам твоё сердце эта Тамара. А у нашего брата искателя как? Где сердце лежит, туда и… нога бежит.

— Голубцы — эт хорошо! — сказал Железный, выбивая трубку. Курить больше не хотелось, а от упоминания голубцов в животе разверзлась бездонная пропасть. — Но мне бы сначала в порядок себя привести… После трёх дней скитаний воняю как пёс. Не чуете?

— Не говори ерунды, Саня! — Вагон подошёл к Железному и взял его дружески под руку. — Тут все свои, чистоплюев среди нас нет. Поужинаешь, потом в баню сходишь. А пока ужинать будем, определимся по новой боевой задаче для тебя…

— Шо, опять к фáшикам в тыл отправите?

— Нет, — покачал головой Вагон. — Фашисты пока обождут. Есть у нас ещё дома дела.

Глава одиннадцатая. Неприятные новости

13 июня 2077 года, бывшая Россия, Ростовская область, Ростов-на-Дону, Новый Город, Рейхстаг, кабинет Фюрера, утро

Шёл летний дождь. Настоящий ливень. Недели две дул суховей, на небе ни облачка, и вот за ночь нагнало откуда-то с севера тяжёлых пунцовых туч и с рассвета полило… Деревья за окном раскачивались от порывов ветра, разбрызгивая крупные капли с листьев; справа от окна сверху падала толстая струя воды, где-то вдали над мёртвым городом раскатисто гремел гром. Невысокий узкоплечий немного нескладный человек неопределённого возраста стоял у окна и смотрел сквозь стекло рассеянным взглядом. Одет человек был в серую форму подразделения «Молния», без знаков отличия. Он любил дождь, особенно летний. В дождь хорошо думается, а после дождя хорошо гулять; воздух свежий и деревья пахнут. С минуты на минуту должен был прийти Колояр. Восемь минут назад адъютант доложил о телефонном звонке из Штаба ВС НСР. От расположения «Молнии» до Рейхстага пять минут неспешным шагом.

Стук в дверь. Это адъютант.

— Да! — ответил человек.

— Мой Фюрер! — на пороге кабинета появился рослый штабс-капитан с гладко выбритым черепом. На правом виске офицера были вытатуированы две молнии; каждая из молний представляла собой нечто среднее между латинской «S» и символом электричества, какие в прошлом трафаретно наносились на электрощиты. — Прибыл полковник Колояр!

— Пропустить.

— Есть! — адъютант исчез за дверью, и тотчас в кабинет плавной бесшумной и вместе с тем стремительной походкой вошёл командир спецназа Нового Славянского Рейха — мощный коренастый лысый как колено, с четырьмя оплетёнными узором из свастик молниями на тяжёлой, словно вытесанной из гранита, голове. Лет военачальнику было под пятьдесят, движения его были скупы и практичны; Колояр двигался так, словно не его собственные ноги носили его, а какая-то неведомая сила.

— Мой Фюрер! — выйдя на середину кабинета, полковник приветствовал маленького серого человека древнеславянским жестом «от сердца к солнцу».

— Фёдор Николаевич… — хозяин кабинета подошёл к полковнику и протянул руку для пожатия. — Что-то срочное, не так ли? Удалось поймать того велосипедиста?

— Владимир Анатольевич, — соблюдя формальность, Колояр обратился к Фюреру по имени-отчеству, — велосипедиста мы не поймали, но узнали — что из себя представляют такие, как он… Но об этом чуть позже. На связь вышла группа дальней разведки. Они узнали, что произошло со «Сварогом».

— И что же?

— Мы потеряли «Сварог».

Фюрер Владимир Анатольевич помолчал, переваривая услышанное. Развернулся, подошёл к окну, посмотрел на покачивавшую мокрыми ветвями берёзу.

— Что произошло?

— Группа Яросвета столкнулась с местными…

— Дикари?

— Я бы не стал называть этих людей «дикарями». Как выяснила разведка, это селяне. Живут небольшими общинами, которые сами называют «колхозами». В отличие от обычных дегенеративных сообществ, среди колхозников нет людоедства, кровосмешения и мужеложства. Живут трудом: сеют поля, растят сады, разводят скот… Поселения, в среднем, на двадцать-тридцать дворов, грамотно фортифицированны, охраняются, внутри порядок и дисциплина. На территории Кубанской области, бывшего Краснодарского края нам удалось разведать пять таких поселений. Самое крупное — посёлок Свободный. Все вместе эти поселения-колхозы образуют «содружество общин», связанных общими экономическими и… хм… политическими интересами. В каждом колхозе имеются поисковые группы… — таскают всякое из Диких земель. Перемещаются исключительно на велосипедах, как и тот, который положил наших патрульных… С отрядом таких вот велосипедистов столкнулся Яросвет…

Фюрер отвернулся от окна, посмотрел на полковника:

— Кто-нибудь выжил? Есть пленные среди наших солдат?

— Подтверждённой информации о пленных нет. Но не исключено. Мы не знаем точное число погибших. Бой был под Екатеринодаром. На месте боя обнаружена братская могила, которую наши разведчики тревожить не стали… из соображений секретности. Колхозники похоронили наших бойцов…

— Благородно, — заметил Фюрер, коротко покивав.

— Да, — сказал полковник. Помедлив, он продолжил: — «Сварог» селяне перегнали в Свободный — так называемую «столицу» своего так называемого «Содружества». Этот факт и даёт нам основания предполагать, что кого-то из команды колхозники взяли в плен. Парусник — техника сложная, нужны определённые навыки, чтобы ей управлять, а от места боя до Свободного — почти тридцать километров.

— Расскажите о поселениях, Фёдор Николаевич, — Фюрер принялся неспешно прохаживаться по кабинету от окна к стене напротив и обратно. — Вы сказали, что поселения… хм… колхозников фортифицированны.

— Так точно, Владимир Анатольевич, — полковник оставался стоять на месте, посреди кабинета, лишь каменная голова его медленно поворачивалась на бычьей шее вслед за Фюрером. — В каждом хуторе по две-три вышки с наблюдателями, ДОТы, дома прикрыты вала́ми, окрестности патрулируются.

— А какова предположительная численность населения, и сколько всего способных воевать мужчин?

— Семьи большие, детей много, много молодёжи… Предположительно, сто — сто тридцать человек на хутор. В Свободном — около двухсот. Мужчин, способных держать оружие — от одного до троих на двор… от двадцати пяти до сорока человек на хутор. В Свободном, соответственно, от сорока до шестидесяти. Огнестрельное оружие, предположительно, есть в каждом доме, нарезное и гладкоствольное.

— То есть, всего не более двухсот человек… — Фюрер заложил руки за спину. — Если поселений всего пять.

— На настоящий момент разведано пять поселений. Посёлок Свободный, хуторá: Красный, Вольный и Октябрьский, а также село Махновка с колхозом имени Нестора Махно. Но я не готов ручаться, что других нет.

— Надо же какие названия! — Фюрер остановился и посмотрел на полковника. — Это ведь новые топонимы?

— Так точно, — полковник коротко кивнул.

— Большевики и Гуляйполе! — Фюрер усмехнулся. — Неужели и правда, коммунисты с анархистами?

— Не думаю, что колхозники зачитываются Марксом, Лениным и Кропоткиным, — без тени иронии ответил полковник, — но быт у них, я бы сказал, коммунистический. Конюшни, хлева́, амбары — все общие. Во дворах, разве что, небольшие огороды, катухи́ и птичники. Поля общие. Решения принимают на так называемых Сходах…

Фюрер молча прошёлся по кабинету несколько раз и остановился напротив полковника.

— Это ведь ещё не всё, что вы имеете сообщить, Фёдор Николаевич?

— Пять дней назад крупный отряд колхозников появился в районе Новороссийска.

Фюрер побледнел.

— Значит, они знают о цели экспедиции «Сварога»… — медленно произнёс он. — Знают о ракете…

— Знают, — подтвердил полковник. — Думаю, у них есть ключ от Объекта…

Глава двенадцатая. Сюрприз для «Бандеры»

13 июня 2077 года, бывшая Россия, Кубанская область, Усть-Лаби́нский район, 89-й километр автодороги 03К-002, середина дня

Дождь полил с ночи. Утром, когда «Степан Бандера» продолжил путь, ветер усилился, задул с порывами, то и дело гремел гром. От поворота перед Романовым скорость снизили до десяти — пятнадцати километров в час; поскольку бóльшую часть пути до Тбилисской ветер дул в правый борт «Бандеры», во избежание опрокидывания пришлось спустить верхние паруса с обеих мачт и идти на двух нижних, развернув паруса наискось. Даже так корабль сильно кренился влево.

Четверо рядовых и сержант, находившиеся на крыше-палубе, вымокали до нитки в первые же минуты, как только заступали на дежурство. Но дождь был тёплый, летний, — не заболеют. Дежурили по часу, потом сменялись. Остальная команда и перебрасываемое отделение разведки «Молнии» все сидели на нижней палубе — внутри крытого 17,5-метрового железнодорожного вагона модели 11-1807-01, превращённого мастерами Инженерно-технического департамента Рейха в сухопутный корабль «Степан Бандера».

Командир парусника рейхсмайор Велемудр и его первый помощник и штурман корабля лейтенант Светокол находились на своих местах, в кабине управления: Велемудр — в командирском кресле, Светокол — в кресле рулевого.

— Через час будем на месте, — сказал Велемудр, глядя сквозь бронестекло на, пусть и медленно, но уверенно подминаемый парусником вымытый дождём асфальт дороги.

Дорога — прямая как стрела на протяжении последних пяти километров — тянулась среди заросших кустарником и редкими деревьями полей и вековых лесополос. Слева параллельно с дорогой от оставшейся позади Тбилисской тянулась железнодорожная ветка. Сейчас «железку» от дороги заслонила широкая — метров в сто — полоска леса, за которой по карте была ж/д станция Потаённый. Машин на дороге не было, — лишь несколько ржавых остовов валялись перевёрнутые в кустах у дороги. Это власовцы чистили дорогу, когда шли здесь первыми. В Ростове и его окрестностях этим обычно занимались недочеловеки из концентрационного лагеря, коих в необходимом количестве пригонял конвой, вдали же от Ростова дорогу расчищали сами команды парусников. Так что, экипажу «Бандеры» было куда легче, нежели экипажу «Власова», которому потребовалось пять дней, чтобы добраться до Ладожской от Нового Города. «Бандера» же вышел из Ростова 10-го и уже был почти на месте.

— По карте там дальше дорога поворачивает влево… под ветер встанем, — произнёс Светокол, кивнув вперёд, где в километре уже был виден поворот. — Может даже быстрее доедем.

— Спешить не будем, — сказал командир парусника. — Тише едешь — дальше будешь.

— И то верно.

Дождь ослаб и прекратился в течение пары минут, а ещё через минуту сквозь поредевшие тучи тут и там стали пробиваться солнечные лучи.

— Ну вот, — довольно прокряхтел Велемудр, — скоро подсохнет.

Когда «Бандера» подъезжал к повороту, из спускавшейся сверху переговорной трубы раздался свист, — это вызывал сержант с верхней палубы. Светокол вытащил из латунного амбушюра пробку со свистком и произнёс в трубу:

— Слушаю, сержант!

— Господин лейтенант! — прогудела труба голосом сержанта. — Там впереди на дороге что-то есть… Примерно сто метров, по левой стороне…

Светокол тотчас присмотрелся в указанном внимательным сержантом направлении. В дороге была выбоина, закрытая каким-то то ли пластиком, то ли листом жести.

— Спускай паруса, сержант! — рявкнул штурман и плавно потянул рычаг общего тормоза, одновременно забирая чуть вправо.

Подминая широкими ребристыми колёсами от трактора К-700 подступавшие к дороге кусты, «Бандера» привычно прогудел тормозами и остановился в полусотне метров от подозрительной выбоины.

— Ну, что, Свет, — произнёс Велемудр, — похоже, местные о власовцах уже знают…

— Думаешь то же, что и я, командир? — невесело усмехнулся Светокол.

— Думаю, — ответил рейхсмайор. — Пойдём, посмотрим!

Осмотр подозрительной выбоины не занял много времени. Оказалось, что таких выбоин было две — одна слева, другая справа. Просто правая была тщательно замаскирована кусками аккуратно снятого асфальта, а слева дорога просела, и во время ливня к выбоине устремились потоки воды, которые смыли асфальтовое крошево, оголив замеченный сержантом кусок пластика. Пластик прикрывал небольшую яму, в которую кто-то с явной любовью к минно-взрывному делу уложил примерно пятнадцать килограммов аммонала, щедро насыпав поверху ещё килограммов десять всякого мелкого железного лома, вроде болтов, гаек и гвоздей. Яма оказалась залита водой. Во второй, сухой яме было то же самое. Детонаторами обеих закладок служили привязанные к аммоналовым шашкам, по две на каждую закладку, осколочные гранаты Ф-1 с отпиленными у самой чеки спусковыми рычагами; чеки гранат были заменены на тонкие гвозди, привязанные проволокой к примитивным нажимным механизмам.

— С душой делали, — сказал Светокол, осматривая одну из вскрытых ям. — Если бы не дождь… хвала Роду!.. наехали бы мы на эти подлянки…

— Наехали бы, — согласился Велемудр. — Причём на обе сразу…

Разлапистое дерево слева и сильно разросшаяся лесополоса справа образовывали в этом месте дороги как бы «бутылочное горлышко», за которым дорога плавно заворачивала влево. Корабль в этом месте шёл бы точно посередине дороги и закладки приходились ему аккурат под оба передних колеса.

— А может, это не для нас сюрприз? — задумчиво предположил рейхсмайор. — Может это для «Власова», на случай если назад пойдёт?..

Светокол в ответ только хмыкнул, а стоявший рядом сержант по имени Добромысл, командир перебрасываемого отделения разведки, который перед этим собственноручно вскрыл обе закладки, произнёс:

— Пока мы разведываем унтеров, унтеры разведывают нас…

Сержант держался с офицерами почтительно и вместе с тем на равных, так как был, как и Светокол, обладателем двух молний и по негласной традиции группы «Молния» был равен всякому имеющему на черепе то же число молний, будь тот хоть рядовым, хоть полковником. Выше Добромысла и Светокола на «Степане Бандере» сейчас был только Велемудр, командир парусника по должности и рейхсмайор по воинскому званию, на черепе которого были вытатуированы целых три молнии, украшенные рунами и свастиками. Впрочем, должностного подчинения такое равенство не отменяло: будь Добромысл в числе команды «Бандеры», скажем в должности палубного сержанта, он бы беспрекословно выполнял команды командира и его первого помощника, также как и второго помощника, имевшего только одну молнию. Но Добромысл не был в команде парусника, а командовал перемещаемой разведгруппой и подчинялся командиру корабля и его замам как пассажир. Вскрывать закладки он вызвался сам просто потому, что лучше всех на корабле разбирался в сапёрном деле.

— Как думаешь, сержант, дальше ещё будут такие сюрпризы? — спросил у Добромысла Велемудр.

— Думаю, нет. Но могу и ошибаться. На всякий случай, до Ладожской советую держать скорость пешехода и смотреть в оба… Я с моими парнями пойду впереди, а вы за нами, метрах в тридцати…

— Добро, Добромысл, — сказал Велемудр. — Будь по-твоему. С этими гостинцами что? — он кивнул на закладку.

— Гранаты я сниму. Аммонал заберём и назад накроем… Минут пятнадцать мне нужно. Но сначала хорошо бы откатить корабль назад метров на сто…

Глава тринадцатая. Трудовая армия

14 июня 2077 года, бывшая Россия, Кубанская область, Крымский район, 103-й километр автодороги А-146, вторая половина дня

Обоз из четырнадцати запряжённых лошадьми повозок двигался по трассе «Екатеринодар — Новороссийск» от самого «Екатеринодара» (как в разгар «декоммунизации» перед самой Войной обозвали город Краснодар) и в половине четвёртого подъехал к заросшему лесом хутору Новоукрáинскому.

Шесть повозок с крепкими мужиками и бабами выехали из Свободного вчера утром, — тридцать человек с запасом еды на неделю, ломами, лопатами, топорами, косами и прочим инструментом. Ближе к вечеру к свободненцам присоединились ещё четыре повозки с восемнадцатью колхозниками из Махновки. Вечером они объехали Краснодар и на ночь встали лагерем в Северской, а утром подъехали товарищи из Прикубанского — ещё двадцать человек. И вот теперь в обозе ехало без малого полсотни — тридцать мужчин и восемнадцать женщин. Сопровождали этот трудовой отряд двенадцать искателей на «конях педальных», из которых двое — Вагон и Дрон — были комитетчики.

— Стой! — махнул рукой возни́чему первой повозки Вагон.

Возничий натянул вожжи, и низкорослая с широкой грудью гривастая лошадка остановилась, фыркнув. Следом за головной повозкой остановился и весь обоз. Вагон скомандовал:

— Занимай круговую оборону!

Ехавшие на повозках колхозники с колхозницами, действуя уже привычно и слаженно, принялись соскакивать на растрескавшийся асфальт дороги и рассредоточиваться вдоль поросших низким кустарником обочин.

Это была штатная ситуация, повторявшаяся перед каждым некогда населённым пунктом. Пятеро искателей ехали передовым дозором, осматривали лежавший на пути обоза хутор, посёлок или станицу на предмет наличия в них засад, активности упырей и выродков и вообще всего подозрительного, после чего возвращались к занявшим оборону колхозникам и давали добро на проезд. А пока работала разведка, общинники, вооружённые в большинстве гладкостволом, отрабатывали тактику круговой обороны под контролем и руководством старшего обоза Микояна Вагана Ивановича, члена Комитета Безопасности Содружества, известного под прозвищем Вагон.

Непосредственно с обозом ехали шестеро искателей. Все с автоматами и пулемётами. Эти шестеро — среди них был и Саня Железный — были сейчас по сути сержантами. Они поддерживали в обозе дисциплину, помогали колхозникам советом, подбадривали крепким матерным словом, и личным примером показывали, как и что следовало делать, чтобы, случись нападение, колхозники остались целы и живы, а осмелившиеся на них напасть — нет.

— Петрович, твою мать, ты чего голову высунул?! — послышался от обоза окрик одного из искателей. — Снайпер тебя уже бы упокоил.

— Татьяна! Прижмись к земле грудью! И попу опусти, тебя за километр видно! — кричал другой «сержант». — Увидят тебя выродки, перемрут от стояка!

— Так и хорошо же, что перемрут! — хохотнула женщина.

— Да Синица сам щас от стояка помрёт! — задорно пошутил кто-то из колхозников. — Вон, третья нога из штанов уже лезет.

Раздался дружных хохот.

— Федька! Ружьё на Серёгу не наводи, балбес!

— Петрович! Ну ёклмн! Опусти лысину, говорю!

— Зоя молодец! Всем брать пример с Зои!

Вагон бросил быстрый взгляд на сноровисто залёгшую на обочине с «Сайгой» крепкотелую фигуристую девицу с тугой толстой косой до пояса из хутора Прикубанского, потом на кобелировавшего поблизости молодого искателя по кличке Кот из того же хутора и усмехнулся в усы.

— Эй, товарищ, как тебя звать?.. Саня? Ну, значит тёзки мы… — это Железный, ответственный за пятую и шестую повозки, наставляет бойкого паренька с видавшей виды «Мосинкой». — Ты, Саня, всё правильно делаешь, удачно залёг. Но только ты больше для себя удачно залег, а для отряда — нет. Тебе надо бы левее на пять метров переместиться… во-он за тот холмик с кустом, видишь?.. Вот. И сектор возьми на одиннадцать часов… Вот! Так-то лучше будет, тёзка!

— Серёга! Хорош трепаться с Федькой! Следи за своим сектором!

Где-то на хуторе протрещала длинная очередь. «Автомат. Расстояние — полтора-два километра», — тотчас отметил Вагон про себя. Затем несколько коротких очередей и пара одиночных выстрелов.

— Всем внимание! — громко скомандовал Вагон, продублировав команду жестом.

Он откатил велосипед к обочине и прислонил к молодому деревцу.

Снова треск автомата и одновременно второго. Пара ружейных выстрелов.

— Железный, Кот, пеше ко мне! Синица — здесь за старшего! — Вагон скинул АКМС из-за спины и, сняв с предохранителя, взял в руки. — За мной, мужики! — приказал он подбежавшим искателям и лёгким бегом двинулся вдоль обочины к хутору. Железный с Котом побежали следом, держа автоматы наизготовку.

«Давай, парень, покажи Зое какой ты отчаянный герой!» — мысленно обратился Вагон к бежавшему за ним молодому искателю. Никто не заметил мелькнувшую на обрамлённом кучерявой чёрной бородой лице Вагона мимолётную улыбку.

Минута, и трое искателей скрылись с глаз обозников в подступившем к дороге подлеске.

Стреляли ещё несколько раз, короткими скупыми очередями, где-то на западной окраине хутора, ближе к Крымску. Поэтому Вагон решил двигаться по главной дороге, она же улица Темченко, — так быстрее.

Примерно через километр над кронами обступивших дорогу деревьев возвышался надземный пешеходный переход, уже знакомый искателям по прошлым поездкам через Новоукрáинский. Возле этого теперь никому ненужного сооружения они встретили одного из ребят Дрона — Пашу Негра — молодого парня двадцати двух лет, ровесника и однохуторянина Кота, который никаким негром, конечно же, не был. (Просто угодил Паша на первом своём выходе в резервуар с мазутом. Старшие товарищи Пашу оперативно из резервуара того выловили, и кто-то при этом сказанул, что, дескать, перед ними не Паша, а какой-то негр. После того случая звали Пашу некоторое время то Мёрфи, то Обамой, то Манделой, — причём за Манделу Паша одному острослову даже в ухо дал, — но в конечном итоге стал Паша просто Негром.) Негр, сидевший наверху на переходе и охранявший оставленные внизу велосипеды, увидел Вагона с товарищами издали и спустился вниз, чтобы не кричать им сверху и тем не нервировать, — а-то мало ли… тут стреляют… Вооружён был Негр подаренной ему отцом снайперской модификацией трёхлинейки Мосина с прицелом ПЕ, обладанием которой очень гордился. И, надо сказать, обладал он этим прославленным оружием заслуженно, потому что был в Прикубанском и в отряде Дрона вторым снайпером, — снайпером, по признанию некоторых старших товарищей, «от Бога», — а первым был его отец.

— Что тут у вас? — сходу спросил у Негра Вагон.

— Выродки. Трое, — сказал Негр и сразу поправился: — Было… Один сейчас наверху лежит с дыркой в голове, — он кивнул на переход, — а двое ломанулись как лоси огородами… Все вооружены. Те, что побежали — с ружьями, а тот, который наверху — с убитым в хлам «Калашом» был…

— Твой клиент? — Вагон усмехнулся.

— Мой, — коротко подтвердил Негр.

— Наши все целы?

— Были, — ответил парень. — Того, наверху, я сразу снял. Дебил в молоко полмагазина выпустил… по дроновскому колесу только рикошетом попало… — Он кивнул на лежавший на обочине велосипед с пробитой покрышкой на переднем колесе. — Ну и я его вторым выстрелом уложил. А остальные тика́ть… Они вон там засели… — парень указал на один из заросших дворов. — Хрен знает, на что долбоёбы рассчитывали…

— На внезапность, — сказал Железный. — Хотели взять оружие и вéлики с налёту. Это хорошо, что наверху дурак криворукий сидел с убитым, как ты говоришь, автоматом, а не снайпер с СВД…

Негр только хмыкнул и согласно кивнул. Окажись на месте выродка он со своей «Мосинкой», пятерым велосипедистам на дороге не довелось бы больше крутить педали.

На дальнем краю хутора треснула короткая автоматная очередь — та-тах, потом ещё — та-та-тах.

— Похоже, догнали, — спокойно прокомментировал выстрелы Негр.

Через пять минут вернулись Дрон с товарищами.

— Порядок? — спросил Вагон.

— Чисто! — ответил ему Дрон.

Подойдя к лежавшему на обочине велосипеду, Дрон осмотрел колесо и от души выматерился. На покрышке была рваная дыра.

Услышав несвойственную прикубанскому литератору тираду, к Дрону подошли Вагон с Железным и Котом.

— Покрышку и камеру придётся менять, — с досадой сказал Дрон.

— Есть чем? — поинтересовался у него Вагон.

— Есть.

— Ну и поменяешь, как до Жемчужного доедем, а пока возьми «коня педального» у кого-нибудь из ребят, что при обозе сержантствуют.

— Бери мой, командир! — тут же предложил Кот свое транспортное средство. — А я пока на телеге прокачусь.

— Зою будешь инструктировать, Ромео? — подколол Кота Вагон.

— Буду, — серьёзно ответил молодой искатель.

— Спасибо, Костя! — сказал ему Дрон. — С меня магарыч.

— Если только литературный, командир, — ответил парень. — Как вернёмся в Прикубанский, дай на пару вечеров твой новый сборник рассказов почитать! «Ветры времён» который… В библиотеке на оба экземпляра очередь, а у тебя ведь есть, я знаю.

— Зое читать будешь? — сдержанно поинтересовался Дрон. На гладко выбритом лице искателя-писателя мелькнула понимающая улыбка.

Дрон был необычным человеком. Самоучка, увлечённо изучавший историю довоенного мира по старым книгам, коих собрал за двадцать лет искательства не меньше тонны, страстный мечтатель, прозаик и поэт, и при этом настоящий воин и командир. Интеллигент в хорошем смысле слова. У искателей Содружества не было воинских званий, только выборные должности, но тридцатисемилетний Андрей Доронин был офицером без погон и званий. Высокий, худощавый, всегда чисто выбритый, опрятный, вежливый со всеми Дрон при этих своих качествах не имел ни капли свойственного иным образованным людям высокомерия. Его жена и дети были подстать ему самому, и потому семью Дорониных в Прикубанском уважали. Когда на Сходе в Свободном встал вопрос о создании Комитета Безопасности, кандидатуру Дрона от хутора выдвинули первой.

— Да, командир, ей, — ответил Дрону Кот. — Так дашь?

— Дам, — сказал Дрон. — Рукопись.

Искатели не стали возвращаться назад к обозу, а остались ждать обоз возле надземного перехода, отправив Кота с Негром сказать Синице, что проезд безопасен. Когда обоз втянулся в Новоукрáинский, и первые повозки прошли под переходом, на котором никем незамеченный лежал труп выродка, Кот, ехавший рядом с третьей по счёту повозкой, остановился перед стоявшим на обочине Дроном. Спешился и передал своего «коня педального» искателю и писателю, приняв у того раненого «коня», которого тут же бережно уложил в кузов повозки сзади, после чего обежал повозку и лихо заскочил через борт, усевшись рядом с крепкотелой фигуристой девушкой с тугой русой косой. Сидевшие в повозке мужики и бабы заулыбались, глядя на Кота. Девушка тоже улыбалась.

Глава четырнадцатая. Глубокая разведка

14 июня 2077 года, бывшая Россия, Ростовская область, Батайск, вечер

Далеко на западе горизонт ещё светился красным, а вверху, над оставленным людьми Батайском, уже раскрылась звёздная бездна, перечёркнутая мутной дорожкой Млечного Пути. Луны не было, — она появится часа через два, — и заброшенные, захламленные, засыпанные степной пылью батайские улицы заливала густая чернота. Семь молчаливых пеших фигур бесшумно вошли в город с северо-востока и, сократив дистанцию, двинулись по улице Северной, между заросшим молодым лесом частным сектором и похожими на большие чёрные ульи одиннадцатиэтажками…

Прошло восемнадцать дней, как они вышли из Свободного. Последние пятнадцать суток отряд Андрея Молотова разведывал Ростов, а точнее, «Новый Город» и его окрестности. Не мёртвые, усыпанные человеческими костями и черепами, загромождённые ржавыми машинами улицы Ростова-на-Дону и его окраин, не сплошные руины вокруг километровой воронки в восточной части бывшего мегаполиса, а один единственный его район — Железнодорожный, переименованный лысыми долбоверами в «Новый Город», где сосредоточилось и укрепилось новоявленное квазигосударство с дебильным названием «Новый Славянский Рейх», а также его подсобные хозяйства в некогда Советском и Ленинском районах и за Доном интересовали искателей с Кубани.

Дорога до Ростова у велосипедизированного отряда заняла всего два дня, ещё день ушёл на оборудование базы в Батайске. Следующие две недели и ещё один день сверху искатели занимались тем, что в прежние времена называлось «разведывательно-диверсионной деятельностью». Разведывали поначалу тремя группами по три человека, оставляя на базе в Батайске одного, потом, когда двоих отправили в Свободный, работать стали двумя группами, а на тыловом обеспечении оставались двое.

Работы у разведчиков был непочатый край. Сначала точное картографирование с подробным описанием объектов инфраструктуры и наблюдение за вояками «Вермахта», как их метко окрестил Вечный Жид — искатель из Красного хутора по имени Иосиф, он же просто Ёся, получивший прозвище по причине своей исключительной живучести (Ёсе неоднократно доставалось от выродков и упырей; он трижды ловил пулю, и каждый раз выздоравливал и отправлялся в Пустошь, где смертельно карал обидчиков); а потом, когда от Комитета в Свободном поступили соответствующие указания вместе с необходимыми для выполнения этих указаний средствами, началась кропотливая работа по минированию… В общем, работы хватало.

Посмотреть здесь было на что. Такого количества людей никому из искателей видеть ещё не доводилось. Результаты разведки подтверждали показания допросов взятых в плен под Краснодаром фашистов: численность населения Рейха составляла от пятнадцати до семнадцати тысяч человек.

У Рейха была настоящая маленькая армия, состоявшая из примерно восьмисот человек пехотинцев, от полутора до двух сотен конников, именовавшихся «группой Молния», и трёх десятков боевых баб, называемых: «группа Валькирия». Множество гражданских специалистов от учителей и врачей до городовых и пожарных; некоторое число важных типов, перед которыми все заискивающе кланялись, и расфуфыренных надменных баб; множество разных рабочих — не меньше пяти тысяч! и множество людей в ошейниках — попросту говоря, рабов.

Примерно две трети населения «Нового Города» ходили в ошейниках. Причём у некоторых ошейники были из хорошо выделанной кожи и даже с украшениями, — эти рабы заметно важничали перед рабами попроще. Была у всех носивших рабский ошейник одна общая черта: все они имели отчётливо выраженную неславянскую внешность, в основном кавказцы — армяне, грузины, даги, азеры… но попадались и татары, и цыгане, и Ёсины соплеменники.

На северо-западе от «Нового Города», сразу за станцией Ростов-Западный разведчики обнаружили тот самый концентрационный лагерь, о котором уже знали от пленных фашистов. В лагере народу было ещё несколько тысяч человек (от трёх до пяти, точнее не скажешь). Лагерь был разделён на две части — мужскую и женскую — бетонным забором с колючей проволокой. Содержавшихся в этом двойном лагере рабов и рабынь (в отличие от городских, на этих рабах не было ошейников, — вместо них были нашивки в виде кружков, квадратиков и ромбиков из яркой ткани на рваных обносках) использовали для работ в поле и на фермах, а также на нерегулярных тяжёлых работах, вроде копания канав и разбора зданий. Большинство узников были, скорее всего, выродками; а кто-то, возможно, и вовсе из упырей, но, всё же, это были люди. Кто знает точно — откуда были все эти люди в лагере? И как определить, кто из них людоед, кто извращенец, а кто нормальный человек, честный труженик, дом которого захватили лысые «сверхчеловеки»? С упырями, на первый взгляд, проще: видишь мутанта или явного сумасшедшего, вот тебе и упырь… Или нет? Ну, с мутантом-то всё понятно… а вот если вон тот обросший колтунами, похожий на лешего мужик, или вон та косматая баба с безумными глазами — на самом деле никакие не упыри, а обезумевший отец и убитая горем мать, чьих детей перебили фашисты, когда захватывали их деревню? Дети-то фашистам не нужны: работники из детей никакие… Общим для всех узников концлагеря Ростов-Западный было то же, что и для рабов в «Новом Городе» — все они были не славянами.

Решение отправить в Ростов разведку было первым решением Комитета Безопасности Содружества, и принято оно было в первый день и в первый час работы Комитета на Сходе в Свободном. Вопрос: «кого отправить?» дискуссий не вызвал. Ясное дело, отправлять следовало товарища Молотова. Но после боя с фашистами под Краснодаром от его отряда из пятнадцати искателей в строю оставалось всего четверо бойцов, считая с самим Молотовым. В бою отряд потерял семерых убитыми, и пятеро были ранены. Отряд спешно доукомплектовали шестью искателями из числа наиболее опытных, вооружили и обеспечили всем лучшим, что имелось у Содружества, и уже через сутки обновлённый отряд выдвинулся в направлении Ростова.

При планировании разведвыхода в Комитете остро встал вопрос о связи с отрядом. Радиосвязь в содружестве была. В каждом хуторе имелось не менее двух радиостанций, преимущественно самодельных, но были и пять ранцевых армейских Р-159, и даже два легендарных «Северкá» 1943-го и 1945-го годов выпуска, добытые искателями в одной частной коллекции, хозяин которой умер от лучевой болезни в первые дни после Войны. Выдать отряду один «Север-бис» было совершенно не жалко, — эта мощная радиостанция, дальность действия которой достигает при благоприятной погоде четырёх сотен километров, гарантировала устойчивую связь на разделявшем Ростов и Свободный расстоянии, но одно обстоятельство заставляло Комитет усомниться в целесообразности такого решения. А именно то, что на паруснике фашистов тоже имелась радиостанция… После единовременного взрыва сразу нескольких осколочных гранат внутри «Сварога», от станции той остались одни обломки, но их осмотр соображающими в радиоделе товарищами показал, что станция была дальнего действия — километров на пятьсот, а то и на семьсот. Успел ли радист фашистов сообщить в Рейх о том, что они вступили в бой с силами Содружества до того, как его изорвало осколками — этого наверняка никто не знал. Все, кто были внутри парусника, когда внутри одновременно рванули несколько гранат, умерли, а пленные фашисты попросту не могли знать, была ли передача, поскольку воевали снаружи. Из их слов следовало, что в «Новом Городе» есть радиоузел, обеспечивающий связь с подразделениями НСР и другими парусниками, коих кроме «Сварога» в Рейхе было ещё три. Слушают ли фашисты эфир, и есть ли у них средства радиопеленга? — ответ на эти вопросы был слишком очевиден. Поэтому, решили, что разведгруппа будет действовать в режиме полного радиомолчания. Да и радиообмен между хуторами, на всякий случай, решили свести к минимуму. Со дня, когда отряд Молотова отправился в Ростов, связь в Содружестве держали через посыльных.

Понаблюдав за фашистами пару дней, Молотов отправил Шаву и Ёсю Вечного в Свободный с первым докладом. Путь обратно в Содружество по уже проверенному маршруту не отнял у посыльных много времени, и утром пятого дня один из двоих, Шава, вернулся вместе с новым напарником — Железным — товарищем из Махновки, направленным Комитетом Безопасности к Молотову в подчинение. С собой посыльные привезли по тридцать килограммов скального аммонала из неприкосновенных запасов Содружества, четыре бухты детонирующего шнура и указания Комитета — чтó следовало минировать. Гонцы отдохнули на базе день и ночь, а утром следующего дня выехали из Батайска с новыми разведсведениями для Комитета… Ещё через два дня прикатили Вечный с махновцем Серьгой. Эти двое привезли ещё тридцать кило аммонала и столько же тротила в шашках (причём, бо́льшую часть груза пёр на своём велосипеде здоровенный как лось Серьга, — Ёся хоть и был крепок, но в силе и выносливости с Серьгой тягаться не мог, как и, пожалуй, половина искателей Содружества); разгрузились, отдохнули и выехали обратно с очередным докладом Молотова. Шава с Железным должны были приехать 12-го, или 13-го числа, но они не приехали…

…Отряд миновал перекрёсток с улицей Ивана Ильина (бывшей когда-то Энгельса), на котором улица Северная, узенькая и извилистая, заканчивалась, и начиналась более широкая, подписанная на старых картах как Северный массив. Через триста метров от перекрёстка отряд свернул направо во дворы, густо заросшие берёзами и липами.

Поначалу здесь шастала довольно большая стая диких собак, которую искатели проредили в первый же день примерно наполовину, и оставшиеся в живых псины, признав поражение перед человеком, откочевали к улице Варлама Шаламова (бывшей Куйбышева). Теперь здесь было тихо. Ни одного упыря или выродка за две недели искатели ни в Батайске, ни в самом Ростове не встретили. Похоже, что их здесь попросту не было. Ещё бы, с такими-то соседями…

Пройдя дворами ещё триста пятьдесят метров, искатели вышли к выстроенному каскадом панельному десятиэтажному дому, на углу которого днём ещё можно было рассмотреть выгоревшую на солнце заветренную табличку с едва угадываемой надписью: «Северный массив, 15».

Три подъезда дома смотрели на дорожную развязку Северного и Западного шоссе, а с восьмого этажа здания, где был устроен наблюдательный пост, прекрасно просматривалась лежавшая в полутора километрах севернее другая развязка, между шоссе Западным и Восточным, тянувшимся мимо болота бывшего гребного канала к Ростову. Забазировались искатели в крайнем подъезде на втором этаже в трёхкомнатной квартире с крепкой железной дверью; окна квартиры выходили на три стороны дома.

Двое искателей поднялись на дорожную насыпь, осмотрели окрестности, другие в это время обошли стоящую рядом одноподъездную шестнадцатиэтажку и соседние подъезды дóма, где была база, после чего все семеро собрались вместе и поднялись в квартиру. Их перемещения не укрылись от находившихся на базе товарищей, поэтому дверь им открыли без промедления.

— Мужики! Командир! — за дверью их встретил Серьга — рослый, на вид сухощавый, но жилистый искатель сорокá с хвостиком лет, лысый, с чубом и вислыми усами; в левом ухе его болталось массивное кольцо из чистого золота. — А мы с Вечным пару часов как прикатили. Вас заждались…

Прихожую освещала свеча в консервной банке, подвешенная под потолком к обрезку электрического провода. Окна на базе на ночь тщательно завешивали старыми одеялами в целях светомаскировки.

— Здоров, тёзка! — Молотов пожал мосластую руку Серьги́. — А Вечный где?

— Дрыхнет, — Серьга махнул рукой на дверь в одну из комнат.

— Уже не дрыхнет! — глухо пробурчал сонный голос из-за двери. — Щас… — послышались звуки возни, и уже через несколько секунд дверь отворилась, и в тесной прихожей появился невысокий, но явно крепкий мужичок средних лет с аккуратной чёрной бородкой, длинным крючковатым носом и чуть округлыми, как на иконах, внимательными глазами. — Шалом, мужики! — он быстро пожал руку каждому. — Серьга, ты уже сказал товарищу Молотову?.. — спросил он напарника, над которым был старшим.

— Не успел. Ты чутко спишь, Вечный, — ответил Серьга.

— Ну, тогда не будем тянуть кота за хвост. Андрей, — Вечный перевёл выпуклый взгляд на Молотова, — в Комитете решили, что пора взрывать подарки и уходить.

— Давно пора, — согласился Молотов. — Мы уже достаточно знаем о Рейхе. Фашисты о нас пока не в курсе, но долго так продолжаться не может… Рано или поздно, всё равно спалимся, и тогда — пиздец нам.

— Именно, — кивнул Вечный. — Тем более что, возможно, лысые уже, — он надавил на это слово, — знают…

— Шава с Железным? — догадался Молотов.

— Так точно. Из Свободного они как выехали пятого числа, так больше туда не возвращались. Девятого мы с Серьгой ночевали на базе в Кущёвке. Там на контрольном листке есть отметка Шавы, что они с Железным останавливались в ночь с шестого на седьмое. Десятого мы были здесь, и в ночь на одиннадцатое снова там… Потом в Свободном, в Комитете нам приказали сменить маршрут… Хотя у нас с Шавой маршруты и без того разные были, только база промежуточная общая… Но мы ведь теперь люди служивые, комитетские… — Вечный усмехнулся. — Согласно приказу, мы и маршрут сменили и по дороге сюда на ночёвку в Кущёвку уже не заезжали… Заночевали в Заветах Ильича… Это километров десять на юго-запад от воронки… — пояснил Вечный, поймав вопросительный взгляд одного из товарищей. (Под «воронкой» Вечный имел в виду ударный кратер на месте военного аэродрома, что до Войны располагался на западной окраине станицы. Ударная волна от взрыва была такой силы, что бóльшая часть домов в Кущёвской — от аэродрома и до устья реки Ея — были превращены в кучи щебня, а те, что остались стоять за рекой, выгорели. Лишь дома вдоль федеральной трассы М-4 уцелели, но фон там долгое время стоял такой, что пережившие удар жители разбежались, и теперь станица заброшена. Даже выродки там не живут. В одном из таких домов и останавливались на ночлег искатели, сначала весь отряд, по пути в Ростов, а потом посыльные.) — Так что, — подытожил Вечный, — не исключено, что ребята уже где-нибудь на подвале у лысых…

— Хреново, — тихо высказался себе под нос один из пришедших с Молотовым — искатель из Варениковки по имени Михаил, которого в отряде прозвали Миша Пельмень.

— Именно, Миша, — Вечный коротко и часто покивал. — Именно!

— Вы с Андреем сегодня с грузом? — перешёл к делу Молотов.

— Да ещё с каким!

— Что на этот раз привезли?

— Пластит Пэ-Вэ-Вэ пять А, пятьдесят кэгэ! — показал из бороды лошадиные крупные зубы Вечный Жид Ёся. — Ещё взрыватели, шнуры влагостойкие, и другие полезные в хозяйстве мелочи…

— Что-то я не припоминаю, чтобы у нас такое добро имелось… — недоумённо посмотрел на довольного как конь еврея Молотов.

— Это раньше не было, а теперь есть… Михалыч таки вытащил из ноутбука точное местоположение Объекта, и Кувалда со своими ребятами бункер под Новороссийском вскрыл, к которому лысые «уберменши» на своём «летучем голландце» ехали, да не доехали, а та-ам… — Вечный закатил глаза.

— Ну?

— Давай, Вечный, рассказывай уже! — заторопили его искатели. — Что там-то?

— Склад оружия и командный пункт с ядрёной ракетой! — не дал Вечному мучить товарищей Серьга. — Там сейчас Кувалда окопался, и Дед Кондрат со своими архаровцами к нему в помощь пришёл. Перекрыли все входы в тоннели, патрулируют округу, упырей всех, кто плохо спрятался, постреляли да поразогнали…

— Дела-а… — протянул Миша Пельмень.

— Ага, — кивнул Серьга.

— И что ракета эта, рабочая? — спросил один из искателей.

— Это пока наверняка неизвестно, — ответил ему Вечный. — Но ракета точно есть.

— А что за тоннели?

— Да железнодорожные, в Верхнебаканском.

— Значит так! — объявил Молотов. — Сейчас собираем манатки, забираем велосипеды и уходим отсюда. Отдохнём потом. Давайте, мужики! Через пятнадцать минут выезжаем…

Искатели без суеты разошлись по квартире. Одни стали выкатывать в подъезд и спускать вниз велосипеды, другие сворачивали спальники и упаковывали харчи.

Молотов с Вечным прошли на кухню, чтобы не мешать процессу сборов.

— Что говорят в Комитете, Ёся?

— Что война точно будет, и что теперь, когда наши вскрыли бункер, шансы Содружества на победу сильно возросли. Вооружено Содружество теперь — будь здоров. Но эти «сверхчеловеки» один хрен на Кубань полезут… Если даже те лысые не успели радировать сюда, разведка Рейха один хрен разнюхает про то, что мы их побили… Нас меньше, а земли и скота у нас много… Мы для них — как какие-нибудь сербы или арабы для американцев… Слыхал про таких?

— Слыхал, — Молотов кивнул и добавил: — И про Израиль тоже слыхал, который у арабов землю отжал… — Он достал из нагрудного кармана камуфлированного армейского кителя папиросную машинку, бумагу и кисет с табаком, и принялся мастерить папиросу.

— И Израиль тоже такой же был, — сказал Вечный. — Не зря его «пятьдесят первым штатом США» называли… По сути — фашистское государство было. Надеюсь, Израилю тогда тоже прилетело… — он помолчал. — Ну, так вот… мы для Рейха — потенциальная жертва. Сколько нас? Восемь хуторов по тридцать дворов. Приходи и забирай всё, на что глаз упадёт… Нас с тобой перебьют, ну, и сыновей ещё наших, чтобы кровниками не выросли… а жён и дочерей — кого в рабство, кого куда… Мою Сару с девочками — так ясно куда… — Вечный снова помолчал. — В общем, от нашего отряда Комитет ждёт, что мы наебнём склады «сверхчеловеков» и, по возможности, «летучих голландцев», чтобы они, коли к нам на Кубань засобираются, пешочком да на лошадках двигали, а не на кораблях своих. С пехотой, да и с кавалерией нам воевать полегче будет. Тем более с арсеналом из Новороссийска… Как там кораблики их, оба на месте?

— Один остался. Второй ушёл десятого числа. «Степан Бандера» который, — произнёс Молотов, прикуривая папиросу от старинной зажигалки. — И назад пока не возвращался.

Вечный Жид, доставлявший в Комитет Безопасности первый и третий доклады Молотова, имел представление о том, что такое «Степан Бандера». Это был крытый железнодорожный вагон на шести колёсных парах от трактора К-700, передвигавшийся под парусами на двух мачтах, с бойницами и закреплёнными снаружи вдоль бортов площадками и мостками. Команда на этом «корабле», в отличие от захваченного кубанцами «Сварога», состояла не из одних лысых с молниями. Лысыми на «Бандере» были только командир и ещё пара человек, остальные носили короткие стрижки и бороды, форма их отличалась от формы лысых кроем и была не серая, а песочного цвета.

— У нас нигде не объявился? — пару раз затянувшись и выпустив дым, спросил Молотов.

Вечный отрицательно покачал головой:

— На двенадцатое число, когда мы вышли из Свободного, информации не было.

— Ребята проследили за этой коровой до Батайского кольца… В сторону Самарского поехала…

— По Темерницкому мосту «Бандера» выкатился?

Молотов молча кивнул, дымя папиросой.

— Рвануть бы мост этот… — мечтательно произнёс Вечный.

— Ага… — Молотов выпустил облако дыма в сторону от Вечного, но тот всё равно поморщился, он был некурящим. — А заодно и Западный, и Ворошиловский, и Аксайский… Всего-то, по тонне тротила на каждый заложить… — он снова затянулся с явным удовольствием. — Ну, ладно, на Западный, так и быть, полтонны хватит. А на остальные по тонне минимум.

— Эх, помечтать не даешь, Андрюха… — махнул рукой Вечный. — Кстати, а зачем тебе Западный взрывать? Он же у тебя отходной по плану…

— Мне незачем, — сказал Молотов. — Я вообще за более умное применение взрывчатых веществ… Вот, к примеру, взять и подорвать «Рейхстаг» ихний…

— Ну ты Ридус Вандерлюбер! — засмеялся Вечный.

— Чего?

— А… — Вечный махнул рукой, — не бери в голову, Андрей… Замечтался ты.

— Да уж как о таком не помечтать… — улыбнулся Молотов. — Ну да ладно, помечтали и хватит… Мечтать потом будем, когда этих славяноарийских пидорастов от Содружества отвадим, — Молотов бросил окурок на пол и раздавил ногой. Это была первая папироса, выкуренная на базе за те две недели, что отряд здесь квартировался. Все курильщики, включая командира, дымить поднимались на пятый этаж, в специально отведённую под курилку квартиру. — Вот ты говоришь, не видели «Бэндэру» эту у нас… А если проспали, и сейчас эта банда Вольный, или Махновку, или Красный твой громит?..

— Ну, если говорить теоретически, — Вечный поскрёб двумя пальцами бородку, — «сверхчеловеки» могли поехать не только к нам… Там развилок до чёрта. Могли в Пáвловской на Тихорецк свернуть. А там, хоть на Армавир, хоть на Ставрополь… К хуторáм нашим эта хуергá так не проедет, а в Краснодар — пожалуйста. Только хера им в том Краснодаре делать?..

— Те, которые на трамвае, приехали же…

— Так те за ключиком от ларчика приезжали. А ключик — всё, тю-тю! — Вечный театрально развёл руками.

— Могут пропавших искать…

— Могут, конечно, — согласился Вечный. — Но я бы на их месте, искал бы пешочком, а технику бы припрятал… Уверен, они так и делают. А «летучие голландцы» ихние — это транспорт для разведки. Посадили в вагон такой человек пятьдесят, отвезли до Кропоткина, и там высадили… А дальше те уже группками, человек по пять, к нам… Ну, как мы здесь делаем… Думаешь, они отряд в три десятка рыл потеряли и не заметили?

Молотов снова достал папиросную машинку, развязал кисет, понюхал табак, но папиросу крутить не стал.

— По словам пленных, выходит, что где-то должен быть ещё один парусник, — задумчиво произнёс Молотов. — Один у нас стои́т, один уехал, один здесь, в Ростове… Где четвёртый?

— Хуй его знает… — пожал плечами Вечный.

Молотов с досадой сплюнул.

— Ладно, жидовская морда, рассказывай, для чего конкретно пластит припёрли?!

Глава пятнадцатая. Гитлер капут!

15 июня 2077 года, бывшая Россия, Ростовская область, Ростов-на-Дону, Новый Город, район улиц Бродского, Алексеевой и Академика Сахарова, два часа пополуночи

Молотов разделил отряд на три группы. Две группы — вторая и третья — по три человека, состояли из искателей, работавших в Ростове на протяжении всего разведвыхода. Один снайпер, один автоматчик, один пулемётчик. Командиром второй тройки назначил Олега Щуку, третьей — Павла Сапожника. В первую группу, состоявшую из четырёх человек, вошли: сам Молотов, Вечный, ходивший в Ростов только первые два дня, а потом мотавшийся посыльным между Батайском и Свободным, Серьга, в Ростове прежде не бывавший, и Миша Пельмень.

Комитет поставил задачу: во-первых — уничтожение складов с оружием и боеприпасами и, по возможности, уничтожение парусников; во-вторых — уничтожение продовольственных запасов Рейха; в-третьих — дестабилизация обстановки. Первый пункт взял на себя сам Молотов, второй и третий поручил тройкам Щуки и Сапожника.

Что касалось заданий для троек, то у них основная часть приготовлений была выполнена ещё 9-го и 10-го числа. Оставалось всё перепроверить, установить радиовзрыватели, что привезли Вечный с Серьгой, и подорвать в назначенное время. А вот по первому пункту следовало работать с нуля. Взрывчатка — девяносто килограммов скального аммонала в бумажных шашках — лежала поблизости в тайнике, но минирование не проводилось. Теперь к имевшемуся аммоналу добавлялись ещё пятьдесят килограммов пластита ПВВ-5А, который Молотов со товарищи разделили поровну по выходным мешкам. Охрана складов вооружения у фашистов была поставлена основательно, — не подползёшь, не подкопаешься. Тут нужно было всё делать разом, быстро и отходить…

В Ростов они на этот раз не вошли, а въехали уже проверенным маршрутом, по железнодорожному мосту через остров Зелёный (велосипеды оставлять за Доном не стали, — мобильность сейчас была в приоритете). До Темерницкого моста отряд добрался за двадцать минут. Ехали по Береговой улице. Там от отряда отделилась группа Щуки и двинулась на север по проспекту Терешковой (бывшему проспекту Сиверса), а точнее — под ним, в направлении Ленинского района (который, к слову, «арии» переименовали в «Незалежний»), где располагались свинофермы, продовольственные склады и амбары с зерном, кои группе следовало уничтожить. Группы Молотова и Сапожника проехали под эстакадой Темерницкого моста, перебрались через речку Темерник по узкому железнодорожному мосту с одноколейкой, через заросшие кустарником и перегороженные ржавеющим пассажирским составом пути вышли на улицу Привокзальную. Там группы разделились: группа Сапожника двинулась вниз в направлении ж/д станции Ростов-Берег, откуда по Амбулаторной улице и Верхнему Железнодорожному Проезду должна будет проследовать до улицы имени маршала СССР Малиновского (переименовать которую в честь какой-нибудь антисоветской мрази у довоенной власти, по-видимому, духу не хватило, а как эту улицу называли теперешние хозяева города — разведчики с Кубани выяснять не стали) и далее — в район Советский (который «арии» называли «Власовским») к ж/д станции Ростов-Западный, где у фашистов был концлагерь; ну, а группа Молотова свернула на улицу Портовую, откуда далее должна была проникнуть в самое сердце «Нового Славянского Рейха»…

На Портовой чуть не нарвались на патруль валькирий, — четыре вооружённые луками и короткими мечами девы появились словно из ниоткуда. Пришлось некоторое время тихо полежать в кустах вместе с велосипедами.

— Вроде ж не должны здесь патрули ходить, командир… — тихо сказал Пельмень, когда они выбрались на дорогу.

Все маршруты патрулей в этом районе искателям были известны. На Портовой патрулей прежде действительно не видели.

— Это же бабы эти ебанутые, Миша, валькирии, — ответил ему Молотов. — Им устав патрульной службы не писан. Ходят, куда ветер в голове укажет.

— А ничего так бабёнки, — заметил Серьга, облизнувшись как кот на сметану. — Я бы покувыркался с одной такой… или даже с двумя…

— Та ну их… — махнул рукой Пельмень. — Стриженые все, как инкумбаторские…

— И ебанутые, — добавил Молотов.

— И это тоже, — согласился Пельмень.

— Ну, жопы у них таки крепкие… — тихо произнёс себе под нос Вечный, но его услышали.

— А тебе, жидовской морде, славяно-арийки вообще не дадут! — подколол Вечного Серьга.

— Так я без пейсов.

— И без крайней плоти!

— Ой-вей, не пизди, шлемазл! — притворно возмутился Вечный. — Видел ты мой поц, ага! Я, да будет тебе известно, казацкая твоя морда, необрезанный! А у тебя самого пейсы под носом растут… как раз бабам между ног щекотать.

— Хорош прикалываться, мужики! — призвал подчинённых к порядку Молотов. — Щас дооретесь, проверят эти амазонки наши жопы на крепкость… Ёся, — Молотов обернулся на катившего чуть позади велосипед Вечного, — отринь греховные мысли и думай о своей Саре!

— Во-во! Послушай командира, Вечный! Он дело говорит! Твоя Сара — достойная всяких благочестивых мыслей женщина. Я её как увидел однажды, так и не могу забыть. Всё думаю и думаю… исключительно благочестиво.

— Андрей!..

— Всё, всё, командир, молчу, — пошёл на мировую Серьга.

Велосипеды спрятали на заросшем до непролазного состояния Верхне-Гниловскóм кладбище и бесшумными тенями двинулась через заросший лесом частный сектор вверх к «Новому Городу». Потом тихими кварталами, где жили в основном рабочие, не заходя на хорошо освещённые фонарями улицы состоятельных горожан, вышли в центр «Нового Города».

Пока шли, ещё пару раз пересеклись с патрульными, — не с валькириями, а уже с лысыми из «Молнии», — но то были патрулируемые улицы, а искатели знали график патруля и места, где можно укрыться. Благо бóльшей частью «Новый Город» был из одно- и двухэтажных частных домов с садами, огородами и палисадами, в которых удобно прятаться. Дождались обхода, засели в палисад, пропустили, пошли дальше. К тому же, в «Новом Городе» были собаки, в основном во дворах у богачей, они погавкивали на патрульных, выдавая местонахождения тех. За две недели наблюдения кубанцы вызнали каждый дом, где имелась псина, и обходили такие дома стороной.

Без пятнадцати два они были на месте, — в двух кварталах к востоку от Рейхстага. Здесь домá были все многоэтажные, — четыре, пять этажей, несколько девятиэтажек. Освещался центр «Нового Города» хорошо. Фонари не электрические, а заправляемые какой-то горючей смесью. Вечером специальные рабы, принадлежавшие не частным хозяевам, а городу, их зажигали, а утром гасили. Патрульные здесь топтались чуть ли не на каждом перекрёстке, по двое. Но больше и не надо, чтобы шум поднять. Если заметят — пиши пропало…

Арсенал фашистов располагался на территории военного городка, где базировались все: и пехота, и «Молния», и боевые бабы из «Валькирии». Занимал военный городок целый квартал в бывшем Железнодорожном районе Ростова между улицами до Войны называвшимися в честь поэта-антисоветчика Бродского, академика-антисоветчика Сахарова, диссидентки и, соответственно, антисоветчицы Людмилы Алексеевой и какой-то Дины Каминской, то ли правозащитницы, то ли хрен знает кого ещё… (Молотов про неё ничего толком не знал, но Ёся его коротко просветил: сбежала баба от «репрессий» в США, и там работала на радиостанциях «Свобода» и «Голос Америки», ещё писала антисоветские книжонки.) Городок не был специально распланированным под размещение воинских частей комплексом, изначально предполагавшим организацию на его территории полноценной военной службы, охраны и прочего, что некогда полагалось организовывать в военных городках. Это был обычный городской квартал из кирпичных пятиэтажек со школой посредине, магазинами, электро- и газоподстанциями. С одной стороны — со стороны улицы Каминской — к кварталу примыкал частный сектор, с трёх других — другие такие же кварталы из красных кирпичных пятиэтажек, только без школ. Наличие школы, надо полагать, и стало главным аргументом в пользу устройства военного городка в этом, а не в соседних кварталах. При школе имелся спортгородок с футбольным полем, которое фашисты легко превратили в плац. А вот чего ни в этом, ни в соседних кварталах не было, это котельной.

Всего работающих котельных в «Новом Городе» было три. Они обеспечивали горячей водой круглый год и отапливали в зимний период «Рейхстаг» и другие административные здания Рейха, действующую школу, Школу Мужества, Клуб офицеров Рейха, Клуб сержантов Рейха, жилые многоэтажки и этот самый военный городок. Вода из котельных поступала по закрытым подземным теплотрассам, устройство которых искатели подробно изучили.

Нужный люк располагался во дворе углового дома в соседнем с военным городком квартале, прямо под фонарём. В теплотрассу спустились Молотов с Вечным. Фитиль в фонаре при этом прикрутили на время, а когда люк снова закрыли, помогавший товарищам Пельмень вернул всё как было. В это время Серьга наблюдал за топтавшимися в сотне метрах на перекрёстке патрульными.

На то, чтобы Молотов с Вечным пробрались по теплотрассе внутрь городка и вскрыли тайник со взрывчаткой, требовалось пятнадцать минут, на проникновение за ограждение арсенала и минирование — около двадцати, и пятнадцать на возвращение, — всего пятьдесят. Через полчаса должны были начинать действовать Пельмень и Серьга, — двадцать минут на снятие часового, минирование «Адольфа Гитлера» и отход. А пока Мише Пельменю и Андрею Серьге предстояло пройти дворами примерно триста метров до улицы Сахарова, там укрыться и ждать…

Там же, военгородок НСР, двадцать минут спустя

Аммоналовые шашки были завёрнуты в полиэтилен и сложены под холодными в это время года трубами крупного сечения в десяти метрах от нужного колодца. Колодец удобно располагался посреди палисада рядом со зданием бывшей школы, от которого до арсенала было метров пятьдесят по прямой. Искатели изрядно попотели, поднимая девяносто кило аммонала в палисад. При этом шашки сначала освобождали от полиэтилена, — упакованы они были на совесть, чтобы не отсырели. Но справились. Через двадцать минут после того, как Молотов и Вечный спустились в теплотрассу, аммонал лежал в палисаде в четырёх синтетических спортивных сумках, в которых его сюда ранее и доставили. На то, чтобы сделать дело и вернуться обратно оставалось полчаса.

— Ты как, брат, готов? — спросил Молотов Ёсю, когда они немного отдышались.

Вечный был жилист, хоть и мал ростом, но буде пришлось ему выйти на кулаках против товарища Молотова, шансов у Вечного не было бы ни единого.

— Знаешь, чего, Андрюха, — смахнув ладонью с лица пот, сказал Вечный. — Я вот думаю, а хорошо фашисты так устроились… Живут в квартирах, как до Войны, с водой горячей и холодной, с отоплением… — он осторожно, без щелчка, откинул приклад своего АКМС, который складывал на время, пока лезли через теплотрассу. — А мы в избушках, как при царе Горохе… и поля сами на бычках да на лошадках пашем… — Вечный накинул ремень автомата на шею. — И воды у нас нету в кране, и крана нету.

— Так это же известный факт, Ёся, — Молотов похлопал товарища по плечу. — Всю воду в кране ты с Сарой и ваши родственники выпили. Потому и нет её у нас, — с этими словами он поправил на разгрузке кобуру с длинным пистолетом. — Хватаем сумки и потащили!

Свой ПКМ и боекомплект к нему Молотов оставил с велосипедом, — если фашисты накроют, толку от него всё равно будет мало. Вооружён командир группы и всего отряда был умело доработанным «Макаровым» с самодельным глушителем. Не ПБ, но всё же. От такого оружия сейчас пользы могло быть куда больше, чем от двенадцати с половиной килограммового пулемёта Калашникова.

Там же, улица Академика Сахарова, 2:28

Сухопутный крейсер «Адольф Гитлер» представлял из себя сцепку из двух поднятых на двенадцать четырёхколёсных самолётных шасси пассажирских вагонов; на одном вагоне высились четыре длинные мачты, снятые с какого-то речного, или даже морского судна, а из окон второго вагона, служившего прицепом к первому, торчали зачехлённые стволы крупнокалиберных пулемётов. Крейсер стоял прямо посреди улицы имени академика-антисоветчика. Улица в месте стоянки была с двух сторон перекрыта. Вокруг «Адольфа» прохаживался часовой.

Ефрейтор Кречет заступил на пост в 2:00. Нести службу на посту у «Адольфа Гитлера» для всякого пехотинца считалось делом почётным. Служба в пехоте — это, конечно, не служба в «Молнии», но и не работа сантехника, как у его отца. Попасть в «Молнию» можно двумя путями: первый — через Школу Мужества, в которую поступают с двенадцати лет сыновья состоятельных родителей, могущих себе позволить держать не менее двух рабов, или круглые отличники из обычной школы; второй же путь — через службу в пехоте. Но в пехоте следовало себя показать, чтобы ротный написал ходатайство полковнику. Отбор был строгим: пять человек из сотни в год — всего сорок пять бойцов из девяти сотен пехотинцев получали право на изображение молнии на правом виске. Кречет был образцовым солдатом; безукоризненно выполнял все приказы командиров и начальников, постоянно занимался самоподготовкой, бдительно нёс караульную службу. Потому и охранял сейчас грозное оружие Рейха — тяжёлый сухопутный крейсер «Адольф Гитлер».

Кречет бодро прохаживался по тротуару вдоль здания Штаба ВС НСР мимо парусника, широко расставленные колёса которого занимали почти всю проезжую часть улицы, от ограды со стороны перекрёстка с улицей Бродского до противоположной ограды на перекрёстке с Алексеевой и обратно — вдоль здания напротив, которое занимал Инженерно-технический департамент Рейха. Песочная форма его была тщательно отглажена, сам Кречет гладко выбрит, уставная кепи на лысой голове сидела строго правильно, оружие — потёртый древний СКС, безупречно начищенный — в положении изготовки для стрельбы стоя.

Он прошёл две трети расстояния до улицы Бродского, когда через ограду сзади перемахнул крепкий широкоплечий человек в застиранном камуфляже расцветки «флора», некогда распространённой в войсках несуществующей ныне страны. Лицо и руки человека были серого землистого цвета, из оружия у него был только нож с воронёным клинком. Человек бесшумно перебежал от ограды к паруснику и скрылся в тени за крайней тележкой шасси.

Дойдя до ограды, Кречет заметил вдали на площади перед Рейхстагом патруль. Это были парни из «Молнии». Остановившись на минуту, Кречет мечтательно посмотрел в их сторону. «Этой осенью я надену серую форму!» — твёрдо сказал он себе и зашагал вдоль ограды. Поднявшись на тротуар у здания штаба, решительно добавил: «А весной пойду к отцу Любомилы и попрошу её руки!»

Поравнявшись с передними шасси «Адольфа», выступавшими на полтора метра перед кабиной, Кречет сошёл с тротуара, обошёл левую переднюю тележку и, выйдя на середину дороги, быстро присел и посмотрел под парусником. Ему показалось, будто он заметил какое-то движение. Свет от фонарей падал на растрескавшийся асфальт асимметричными полосами, чередуясь с тенями от двенадцати четырёхколёсных тележек, на которых стоял парусник. «Показалось», — решил Кречет, выпрямляясь.

Ефрейтор вернулся на тротуар и пошёл между парусником и штабом, поглядывая на кряжисто оттопыренные от вагонных бортов тележки, каждое колесо в которых было ему по грудь. Таких тележек у «Адольфа» было по шесть на каждый вагон, — три справа и три слева, — сорок восемь колёс. Над колёсами вдоль бортов вагонов тянулись лёгкие алюминиевые мостики с перилами; на крышах такие же мостики, но с более частым креплением, в полтора раза увеличивали площадь верхней палубы — ровной площадки, выстланной лёгкими алюминиевыми листами. Нижние мостики и верхнюю палубу связывали алюминиевые же лестницы, по две на борт каждого вагона, нижние площадки которых были рядом с дверями, ведущими на нижнюю палубу, а верхние — над третьим по счёту, если считать от двери, окном. Реи с мачт головного вагона были сняты и вместе с зачехлёнными парусами уложены вдоль верхней палубы. Мачты стояли просто потому, что высота их превышала длину вагона, — их снимала команда на короткое время, когда парусник требовалось протолкнуть, например, под дорожной развязкой, или мостом.

Дойдя до смычки между вагонами, Кречет снова сошёл с тротуара, прошёл между тележками шасси, — расстояние от последнего шасси головного вагона до первого шасси прицепа было около пяти метров, — и осмотрел закрытый бронелистами трёхметровый переходной мостик, параллельно которому от вагона к вагону тянулись толстые масляные амортизаторы. Вверху, над бронированным переходом, крыши-палубы вагонов соединялись ещё одним мостиком, подвижным алюминиевым.

Смычка-переход освещалась с двух сторон двумя уличными фонарями, тени здесь не было. Кречет осмотрел сцепку, присел и посмотрел под вагонами. Никого. Развернулся, чтобы вернуться на тротуар и в этот момент человек, уже несколько минут сидевший, пригнувшись за бронелистом на мостике, встал, зажал нож зубами, чтобы освободить на время обе руки, рысью перемахнул с мостика на амортизатор, осторожно, будто медля, взял нож в правую руку и прыгнул на Кречета сзади. Левой рукой нападавший обхватил голову ефрейтора и рванул её назад, а правой нанёс точный колющий удар ножом сверху вниз чуть пониже кадыка в блуждающий нерв. Кречет умер мгновенно. Человек в застиранной «флоре» не дал телу упасть и быстро оттащил его назад, за шасси второго вагона.

Уложив труп часового в тени под вагоном, человек быстрым шагом направился к ограде со стороны улицы Алексеевой. С другой стороны ограды тотчас подошёл ещё один, высокий, мосластый, с длинным чубом на лысой голове, вислыми усами и с золотым кольцом в левом ухе. В одной руке у него был увесистый рюкзак, в другой — АК-74 калибра 7,62 с красно-коричневыми деревянными прикладом и цевьём, и с магазином из рыжего пластика — легендарное «Весло». Собственный автомат — «Ксюха», с такими же прикладом и цевьём и таким же рыжим магазином, только под патрон 5,45 — у него висел на груди, а за спиной был точно такой же рюкзак, как и тот, что он держал в руке.

— По красоте сработал, Миша, — тихо сказал подошедший, передавая автомат между прутьев ограды. — Уважаю.

Взяв оружие, Миша Пельмень прислонил его к стене здания штаба фашистов, потом принял сначала свой рюкзак, потом рюкзак товарища.

— Давай, Серьга, перескакивай и пошли минировать «Гитлера»! Я в этой твоей взрывчатке нихрена не соображаю.

— Эт ничего… — ответил ему Серьга, перебравшись через ограду. — Взрывному делу я тебя прямо щас обучу… А вот как ты лысого уконтрапупил — эт прям искусство!

Тем временем, в военном городке…

В военгородке было тихо. Подрагивали живыми огоньками фонари на столбах, где-то лаяли собаки. В окнах домов, служивших фашистам то ли казармами, то ли общежитиями, было темно. Насколько могли видеть искатели, свет горел только в штабе, в паре окон на первом этаже, где сидел дежурный по гарнизону офицер, в здании бывшей школы, где располагались караул и резерв патруля, и на отгороженной территории группы «Валькирия» (у этих свои караул и патруль).

До железобетонного забора с колючкой, за которым стояли здания арсенала, сумки с аммоналом донесли в три приёма. Сначала пришлось пару минут посидеть в кустах, пропуская патруль. Двое пехотинцев шли медленно, расслабленно и трепались о чём-то своём, не глядя по сторонам. Заметь эти олухи искателей, Молотов привалил бы обоих, те «мама» сказать бы не успели. Потом следовало убедиться, что часовой внизу, во дворике, а не на караульной вышке, что торчала над забором в углу огороженной территории арсенала.

В прошлые посещения искателями военгородка (посещения эти были всегда ночью) часовые на вышку не поднимались, а ходили кругами по арсенальному дворику, — это было видно, если на несколько минут залечь в кустах в двадцати метрах от ворот и смотреть на щель под воротами: бетонированный дворик арсенала хорошо освещался, и часовой при каждом проходе отбрасывал в сторону ворот длинную тень.

«С вышки наблюдать удобнее днём», — заключил Молотов, анализируя результаты разведнаблюдения военгородка. «Ночью на вышке делать нечего». Он сам и Олег Щука наблюдали за арсеналом две ночи подряд. Ни разу, ни один из сменявшихся каждые два часа часовых на вышку не поднимался. И, тем не менее, наличие вышки немного напрягало.

Арсенал фашистов располагался в двух одноэтажных кирпичных зданиях, не довоенных, а построенных недавно, специально под хранение оружия и боеприпасов. Здания были одинаковые, примерно десять на десять метров, с плоскими крышами, узкими забранными частой стальной решёткой окошками с трёх сторон, а на четвёртой имели широкие ворота. Территория вокруг зданий забетонирована и обнесена железобетонной оградой с колючей проволокой и двумя воротами напротив ворот в зданиях. Снаружи, прямо перед глухими железными воротами с калиткой, — калитка была только в одних воротах, вторые, по всей видимости, использовались нерегулярно, для погрузочно-разгрузочных работ, — горел фонарь, в свете которого останавливалась смена караула; ещё этот фонарь удобно подсвечивал с двух сторон вышку. Но если часовой станет в тени, в дальнем углу вышки и не будет шевелиться, то его можно и не заметить. Тогда будут проблемы…

Лежать в кустах долго не пришлось. Не прошло и минуты, как полоску света под воротами перечеркнула тень часового.

— Порядок, — с облегчением тихо сказал Вечному Молотов.

Выждав минуту, он встал, снял с плеч рюкзак — двенадцать килограммов пластита и ещё примерно семь кило всякого другого полезного и нужного сейчас мешали — и, ступая бесшумно с пятки на носок, быстро прошёл к калитке. В калитке имелось решетчатое окошко, к которому при смене часовых подходил и показывал лицо разводящий, и которое при необходимости часовой вполне мог использовать в качестве бойницы. Молотов встал справа от окошка, держа пистолет перед собой двуручным хватом, и стал ждать. Территорию арсенала освещали висевшие на вбитых в стены зданий крюках фонари. Со стороны ворот фонарей было всего четыре, на углах зданий, они заливали бетонированный дворик тёплым желтоватым светом. Стоя сбоку от калитки, Молотов смотрел во дворик через зарешёченное окошко и ждал.

Часовой появился через минуту, вышел из-за угла правого здания, закрыв собой крайний правый фонарь и отбросив длинную тень, побрёл вдоль запертых на навесной амбарный замок ворот. Это был пехотинец в форме цвета хаки с карабином Симонова, который висел у него на плече. Вообще-то часовым во всех армиях в эпоху огнестрельного оружия полагалось в ночное время держать это самое оружие в положении для стрельбы стоя, но этот, похоже, пренебрёг требованиями устава. Ещё часовым полагалось быть бдительными, но этот таковым явно не был. Лишь мимолётом скользнул он рассеянным взглядом по окошку в калитке, за которым притаился Молотов. Едва он отвёл взгляд, Молотов шагнул влево, прицелился и два раза нажал на спуск. Неожиданно громко дважды лязгнул затвор «Макарова», дважды хлопнул глушитель, обе пули попали часовому в спину между лопаток. Фашист упал, громко стукнув о бетон карабином. Молотов прицелился в лежащего, выждал пять секунд, — часовой не шевелился, — после чего быстро пошёл обратно, к Вечному, на ходу поставив пистолет на предохранитель и убрав его в кобуру на разгрузке.

— Вот теперь совсем порядок, — сказал он, закидывая оставленный рюкзак за спину и беря сумки с аммоналом. — Погнали, Ёся! Времени у нас в обрез.

Они зашли за угол ограды, в тень от караульной вышки, Молотов подсадил Вечного, и тот ловко обрезал кусачками колючую проволоку. Затем Вечный взобрался на стену и поочерёдно принял у Молотова рюкзаки и сумки, аккуратно перекинув их на другую сторону, после чего помог взобраться на стену Молотову. На всё ушло минуты две.

Тело часового затащили в узкий — не больше метра — проход между зданиями. Единственный фонарь в проходе прикрутили так, чтобы светил, но неярко. Отсутствие одного из источников света в таком месте, как арсенал, могло привлечь внимание патруля, а вот на изменение яркости могли и не обратить внимания, — обычное дело для неэлектрического освещения, — да и для работы был нужен свет.

Способы подрыва арсенала обсуждались разные, от подкопа и сверления в стенах шпу́ров, до вскрытия ворот и минирования помещений складов, но от всех этих способов быстро отказались в пользу наиболее оптимального. Точной толщины стен искатели не знали, но удалось выяснить примерное расстояние от поверхности стены до оконных рам — 20 сантиметров. Решили попросту заложить окна аммоналовыми шашками и подорвать посредством хитрой комбинации из капсюлей-детонаторов с детонирующими шнурами, заведёнными в сросток с ещё одним капсюлем-детонатором, оживляющим, который, в свою очередь, «оживлялся» тлеющим фитилём с запасом горения на пятнадцать минут. Но теперь, когда у отряда появились пластит и электроника, схему доработали: фитиль заменили специальным радиоприёмником с электродетонатором, а аммоналовые шашки, в которые вставлялись капсюли-детонаторы — брикетами ПВВ-5А. Хорошая получилась схема.

— У нас двадцать минут… — сказал Молотов, посмотрев на наручные часы с красной звездой и надписью: «Командирские», когда они подошли к расположенным друг против друга окнам посередине зданий.

— Цигель, цигель, командир! — Вечный принялся доставать из рюкзака вощёные брикеты пластиковой взрывчатки, шнуры, отдельно упакованные капсюли-детонаторы, радиовзрыватели и заряженные батареи-аккумуляторы. — Успеем!

Молотов стал быстро закладывать один из оконных проёмов шашками аммонала. Выложив ряд, развернул брикет пластита, нарезал ножом, словно сало, проложил поверх шашек и снова пошёл выкладывать шашки, крепко впечатывая их в густое тёмно-зелёное тесто. Вечный тем временем соорудил четыре фугаса с детонаторами из брикетов взрывчатки и влепил их в кладку Молотова. Потом открыл одну из сумок с аммоналовыми шашками и начал сноровисто закладывать ими окно напротив. Одновременный подрыв обеих закладок направит взрывные волны в прямо противоположных направлениях — то есть, внутрь зданий, создавая там избыточное давление…

Через семнадцать минут они были уже в теплотрассе, а ещё через шесть подползли к чуть приоткрытой крышке люка, — это было знаком, что Пельмень с Серьгой уже вернулись с задания и сейчас наверху, встречают товарищей.

— Ну, как сходили, командир? — тихо спросил Пельмень, подавая Молотову руку.

— По плану. У вас что? — выбравшись во двор, Молотов принялся помогать Вечному.

— Гитлер готов сделать капут, — доложил искатель. — Тёзка твой его крепко заминировал.

Район ж/д станции Гниловскáя, 3:51

До Верхне-Гниловскóго кладбища Молотов с товарищами добрались за двадцать минут. Забрали велосипеды и по Бойцовскому и Рыболовецкому переулкам спустились к Верхнему Железнодорожному Проезду, по которому, повторяя маршрут тройки Сапожника, двинулись к месту сбора — четырём железнодорожным путепрово́дам через Портовую улицу, рядом со станцией электрички Гниловскóй. Поначалу Молотов планировал по Портовой и отходить, но после едва не состоявшейся встречи с патрулём валькирий пришлось немного план откорректировать.

Видимость для ночи была наилучшая, — появившаяся за час до полуночи полная луна висела над городом-призраком, заливая холодным светом заросшие деревьями улицы. Ехали быстрее, чем когда только перебрались через Дон, — луна выше — видимость лучше. Вдоль «железки» дорога оказалась не сильно хуже, чем на Портовой. Здесь Молотову бывать не доводилось, — правый берег Дона разведывал Паша Сапожник с теми самыми ребятами, с которыми теперь отправился к концлагерю, — Молотов работал по «Новому Городу», но как командир разведотряда обстановку знал. Дорога была относительно чистая, остовы машин попадались редко, подлесок от заросших лесом дворов подступил к асфальту вплотную и местами даже пробрался на проезжую часть через крупные трещины, но пока не захватил дорогу. Пройдёт ещё лет двадцать или тридцать, и вот тогда здесь будет сплошной лес, а пока можно проехать, даже с ветерком.

До 2-го Поселкового переулка, которым заканчивался проезд Верхний Железнодорожный, домчали минут за пять, дальше — по улице Циолковского, ещё минуты три, потом по Судостроительной поднялись на улицу Святых Страстотерпцев (бывшую Войкова) и по ней — до станции Гниловскóй, на которой до Войны располагался музей Северо-Кавказской железной дороги.

Перед станцией свернули в Казачий переулок, чтобы через него выехать на Портовую, — тащиться через заставленную паровозами и тепловозами, заросшую молодыми деревьями станцию — терять время. А время поджимало.

Свернув в переулок, Молотов посмотрел на часы, светящиеся радием стрелки показывали: 3:51, — у фашистов скоро смена караула. Минирование ещё не обнаружено. Серьга заминировал парусник так, что, если бы обнаружили и полезли разминировать, уже бы рванул. А вот с арсеналом — там всё просто: отсоедини радиовзрыватель, отнеси подальше и можно разбирать остальное… Смена в четыре часа ровно. Оставалось девять минут.

Впереди слева за нехитрым забором сваренных крест-накрест железных труб меж столбиков из красного кирпича высилось трёхэтажное здание школы, из такого же кирпича. Перед зданием — асфальтированная площадка. А на площадке — уже знакомые валькирии, то ли самоподготовкой занимались, то ли просто дурачились, то ли отношения выясняли. Две девы молотили друг друга руками и ногами, умело крутя «вертушки», ставя блоки и уворачиваясь от ударов, а другие две наблюдали за процессом. Искатели ехали молча, при необходимости обмениваясь знаками, их велосипеды были в идеальном состоянии — ничего ни у кого не скрипело, не гудело и не щёлкало, девы же махали ногами усердно, пыхтя и повизгивая и, судя по всему, не слышали приближения велосипедистов. Но как только искатели оказались в поле их зрения, среагировали на удивление быстро: тотчас похватали лежавшие на асфальте луки и бросились врассыпную. Молотов так и не понял, кто из валькирий была старшей. Они просто рассредоточились, прикрываясь кирпичными столбиками ограды, и в искателей полетели стрелы с такой интенсивностью, будто дев было не четыре, а все шестнадцать.

— К бою! — громко скомандовал Молотов, соскакивая с велосипеда и отщёлкивая крепления, удерживавшие вдоль велосипедной рамы пулемёт.

Искатели последовали примеру командира. Сноровисто и вместе с тем бережно побросали «коней педальных» в подлесок справа от дороги, за которым просматривался сплошной металлический забор из ржавого профиля (не укрыться!). Подлесок бережно принял технику.

Пулемёт и два автомата загрохотали одновременно. «Пиздец конспирации!» — выругался про себя Молотов.

Острая как бритва стрела огнём ожгла левый висок. Сантиметр бы правее и…

Молотов принялся материться непрестанно и поливать лучниц короткими очередями, непрерывно перемещаясь.

В это время Серьга, ехавший замыкающим, забежал во двор школы через открытые ворота в самом начале ограды и дал из своего укорота длинную, во весь магазин, очередь вдоль забора. Потом быстро уронил на землю пустой магазин, вставил новый, дёрнул затвор и снова дал очередь.

Обстрел стрелами прекратился.

— Прекратить огонь! — рявкнул Молотов, опуская на асфальт ПКМ с на треть опустевшим патронным коробом. — Андрей, Миша!

— Я! — отозвался Серьга.

— Я! — отозвался Пельмень.

— Проверить. При необходимости контроль.

— Есть!

Серьга с Пельменем пошли вдоль забора, проверять побитых воительниц.

А сам Молотов направился к лежавшему на дороге Вечному Жиду Ёсе.

Вечный был мёртв. Одна стрела вошла в правый глаз и застряла в черепе, другая пронзила грудь, выйдя между лопаток, третья попала в бедро. Смерть наступила мгновенно, при попадании стрелы в голову, остальные поразили уже мёртвого искателя.

— Ну вот и всё, братец… — тихо произнёс Молотов, обращаясь к погибшему. — Ну вот и всё.

Басовито бахнул одиночным автомат Пельменя.

— Чисто, командир! — послышался его голос. — Что с Ёсей?

— Нет больше Ёси.

Молотов говорил по-прежнему тихо, но товарищи его услышали.

Он посмотрел на часы. Стрелки показывали: 3:56. «Всего пять минут», — сказал он себе.

— Андрей, подойди, помоги размотать антенну! Она в Ёсином мешке.

Сам Молотов достал из своего рюкзака устройство, похожее на небольшую рацию с выдвижной антенной. До военгородка по прямой — километра четыре с половиной — достанет и с выдвижной, но до продскладов — все семь…

Серьга действовал быстро, — часы у него тоже были. Достал из рюкзака погибшего моток провода, протянул Молотову конец со штекером, развязал бечёвку, которой моток был перехвачен посередине, и быстро пошёл в сторону Портовой улицы. Длина дополнительной антенны была около пятнадцати метров. Вечный говорил, что сигнал на подрыв можно послать хоть с Западного моста, достанет. Подрывать собирались от назначенного места сбора. От запланированного графика они отстали, ещё когда выбирались из «Нового Города». Патруль лысых из «Молнии» заставил искателей прождать в лёжке лишнего. Молотов уже хотел было фашистов пострелять, но те в последний момент ушли дальше по маршруту, освободив отходящей группе дорогу. А теперь ещё и эти бабы…

Подсоединив к устройству дополнительную антенну, Молотов выдвинул на всякий случай основную, откинул предохранительный колпачок, перещёлкнул тумблер питания, а за ним — второй тумблер…

…По городу-призраку загремели взрывы. Один, за ним почти одновременно другой (это в «Новом Городе»), следом ещё один, совсем негромко (это на севере, где ж/д станция Ростов-Западный), и ещё четыре, где-то вдали на северо-востоке (это рвались закладки на продовольственных складах в Ленинском — который теперь «Незалежний» — районе). Рвануло везде одновременно, просто звук от дальних взрывов слышался с задержкой.

Взрыв на севере — это здание охраны концлагеря, которое заминировали через коммуникации. Охрану на постах должны были снять ребята Паши Сапожника. В ближайшие минуты в концлагере начнётся восстание. Взрывы на продскладах вызовут сильные пожары, а тушить эти пожары, благодаря действиям группы Олега Щуки, сейчас будет некому. Молотов не сомневался в том, что и у Сапожника, и у Щуки всё получилось.

Взрывы были громкими, хотя и не такими, каким бывает настоящий гром. Через несколько секунд наступила тишина.

— Не взялся арсенал? — с сомнением спросил, ни к кому не обращаясь, Миша Пельмень. Он хмыкнул и наклонился над телом Ёси, чтобы поднять его на руки, — негоже оставлять павшего товарища посреди дороги, — когда началось…

В «Новом Городе» долбануло так, что вздрогнула земля. Потом ещё, и ещё, и ещё, и ещё… Это рвались арсеналы Рейха.

Все три группы встретились не под путепрово́дами, как договаривались, а на перекрёстке Портовой и Жлобинского переулка. Группы Щуки и Сапожника прибыли на место раньше времени и, услышав перестрелку, оставили велосипеды и выдвинулись к месту боя пешим порядком.

Тело Вечного зафиксировали на его же велосипеде, который взялся катить Молотов, отдав своего «коня» Серьге. Потом, когда отряд соединился, Вечного усадили на багажник, а Молотов сел за руль, закрепив свой велосипед на багажнике у Серьги. Нужно было уезжать из Ростова как можно скорее.

Тело Иосифа Кагановича — Ёси, Вечного Жида или просто Вечного — похоронили в реке Дон — застегнули в спальном мешке вместе с автоматом, привязали к мешку четыре аккумулятора, взятых из стоявших на дороге машин, и сбросили на середине Западного моста. Его верного «коня педального» тоже сбросили, чуть в стороне. Постояли минуту, помолчали, потом сели на велосипеды и отправились домой, на Кубань. Отряд поставленную задачу выполнил.

Глава шестнадцатая. Оперативная дебандеризация

15 июня 2077 года, бывшая Россия, Кубанская область, Усть-Лаби́нский район, станица Ладожская, район улиц Протоиерея Петра Ансимова, Белая, Зборовского и Театральная, раннее утро

В 5 часов утра рейхсмайор Велемудр поднялся на верхнюю палубу «Степана Бандеры» с кружкой чая и уселся на стоявший там специально для него металлопластиковый стул. Осторожно отхлебнул из горячей кружки, глядя на восток через Кубань, где над вековыми лесополосами и поросшими мелким кустарником полями уже поднялся солнечный диск.

Пункт временной дислокации небольшого гарнизона Вооружённых Сил Нового Славянского Рейха, представленных в этом районе Диких земель командами «Бандеры» и «Власова», расположился на южной окраине станицы Ладожской, на улице Белой (бывшая Красная), на пустыре возле выгоревших когда-то давно дома культуры и детской библиотеки. Рядом, через дорогу, были руины ещё одного культурного заведения с большим залом внутри и, правее от заведения, уцелевшая церковь из красного кирпича с большим золотым куполом, внутри которой обнаружилось великое множество человеческих костей (несколько сотен черепов). Место для ПВД выбрали по причине его близости к мосту через Кубань, к которому от улицы Белой вела дорога, начинавшаяся возле церкви и под крутым уклоном спускавшаяся к пойме реки. Через этот мост две недели назад ушла к Новороссийску разведгруппа майора Родомира, прибывшая сюда на «Власове», а вчера — прибывшая на «Бандере» группа сержанта Добромысла.

Сейчас в гарнизоне было 27 человек, только команды парусников — двенадцать власовцев и пятнадцать бандеровцев. Все прибывшие на парусниках разведчики — три разведгруппы численностью от десяти до пятнадцати человек — были на заданиях в так называемом «Содружестве». Командиры групп регулярно докладывали по ЗАС-связи на радиоузел «Генерала Власова» о ходе деятельности своих подразделений, передавали разведсведения, а узел уже отправлял доклады дальше в Новый Город. Маленький гарнизон в Ладожской был постоянно занят делом, никто не бездельничал. Все, от офицера до рядового, за исключением командиров кораблей, радистов и поваров, несли караульную службу и ходили в патрули. Кроме того, раз в несколько дней в «Содружество» отправлялись группы с продовольствием.

До прихода «Бандеры», гарнизон состоял из одной команды «Власова», и командовал им командир крейсера рейхсмайор Боян, но теперь, когда парусников стало два, и в гарнизоне появилось два рейхсмайора, потребовалось как-то распределить роли. И в Штабе ВС НСР распределили: назначили Бояна начальником гарнизона, а Велемудра — его заместителем.

С Бояном у Велемудра отношения были не сказать, чтобы дружеские, но и прямых конфронтаций между ними не было. Боян был моложе Велемудра на пять лет, звание рейхсмайора и третью молнию на череп он получил уже после назначения на должность командира крейсера. Велемудр считал это назначение несправедливостью по отношению к нему — заслуженному солдату Рейха, бывшему с Колояром с первых дней существования Вооруженных Сил НСР. Велемудр считал, что это он должен был стать командиром «Власова». Но полковник Колояр — а значит и сам Фюрер — решил иначе. Потом, когда начали строить «Сварог», Велемудр таил надежду, что уж этот корабль точно отдадут ему, но самый быстрый, самый манёвренный и проходимый, самый надёжный парусник Рейха вручили какому-то Яросвету — лейтенанту, которого перед назначением повысили в звании до капитана, а Велемудр снова остался на своём товарном вагоне.

«Степан Бандера» стоял на самой улице Белой, перегородив дорогу к мосту, а «Генерал Власов» — на пустыре возле руин дома культуры. Дома вокруг имели вид ненамного лучший, чем у ДК и культурного заведения с залом. Крыши просели, окна выбиты, дворы заросли лесом. Человек покинул станицу, замёрз, умер, съел сам себя, и на место человека пришла нелюдь. Когда «Власов» только прибыл в Ладожскую, разведчики прочесали станицу и перебили пару десятков дикарей, в ней обитавших. Теперь здесь не было никого. Рейхсмайор подул на чай и сделал ещё глоток. Посмотрел на «Власова».

Выкрашенный в тёмно-зелёный цвет трёхмачтовый парусник «Генерал Власов» был собран на основе пассажирского плацкартного вагона. Крейсер стоял на шести разнесённых в стороны четырёхколёсных самолётных шасси, поднимавших его над землёй на полтора метра (двигаясь по дорогам и улицам, «Власов» обычно занимал проезжую часть почти полностью). Ощерившийся во все стороны пулемётными стволами, «Власов», бывший фактически половиной «Адольфа Гитлера», состоявшего из двух сцепленных вместе таких же вагонов, выглядел весьма внушительно. Куда внушительнее «Степана Бандеры». Впечатление усиливали торчавшие из оборудованных в окнах вагона бойниц пулемёты ПКБ, по три на сторону, и закреплённый на носу крейсера пулемёт конструкции Никитина, Соколова и Волкова «Утёс» калибра 12,7 миллиметров. Велемудр отвёл глаза от корабля, которым мечтал командовать и командиру которого завидовал. Посмотрел снова вдаль, на восход. Тёплые солнечные лучи приятно грели лицо рейхсмайора, воздух был свеж, небо — чистое. Ни тучки. Тишина.

Внезапно на «Власове» открылась задняя дверь, и наружу выскочил ефрейтор Яроврат, связист с «Бандеры», откомандированный на радиоузел крейсера. Увидев Велемудра, ефрейтор припустил бегом к родному кораблю.

— Что случилось, боец? — спросил его рейхсмайор, когда тот подбежал.

— Там это… на Новый Город напали! — сбивчиво зачастил ефрейтор, забыв про форму доклада. — Арсенал взорван… склады, зернохранилища, фермы… «Адольф Гитлер» сгорел… в лагере унтеры взбунтовались… часть разбежалась, другие перебили охрану, захватили оружие… на западе идут бои…

— Что с Фюрером? — Велемудр вскочил со стула, отбросив кружку в сторону.

Кружка покатилась по палубе.

— Фюрер жив, господин рейхсмайор! — ефрейтор наконец взял себя в руки и встал смирно, задрав лицо на командира корабля.

— Бояну доложили?

— Господина рейхсмайора пошли будить.

— На узле связи люди есть?

— Есть, господин рейхсмайор.

— Тогда давай наших поднимай, кто в отдыхающ…

Рейхсмайор не договорил. В небе послышался свист, сначала тихий, низкий, потом свист стал выше, пронзительнее и… купол церкви, до которой от «Бандеры» было около полусотни метров, взорвался — бóльшая часть покрывавших купол золотых лепестков взметнулась и разлетелась в разные стороны, один из лепестков чиркнул по шее Стоявшего на крыше-палубе рейхсмайора — он инстинктивно прижал к шее ладонь, из-под которой обильно, толчками полилась алая в свете восходящего солнца кровь.

Ефрейтор-связист в ужасе уставился на командира, который, не отнимая руки от раны, сделал шаг вперёд к окружавшим палубу перилам, как-то неловко развернулся, медленно наклонился вбок, а потом обмяк и кулем перевалился через перила, упав между колёсами прямо перед ефрейтором. В этот момент в небе снова послышался свист, и через секунду «Бандера» вздрогнул, внутри закричали… Снова свист… мина легла в четырёх метрах от ефрейтора, и его разорвало на части. Следующая мина прилетела точно в крышу-палубу «Бандеры», за ней ещё, и ещё, и ещё… Мины сыпались с неба одна за другой. Свист, рёв, взрыв, свист, рёв, взрыв… вопли боли. 5-я мина, 6-я, 7-я… Крики боли, огонь… На «Бандере» запылал пожар… 10-я… 12-я… 15-я… от 16-й мины рванул боекомплект на «Власове»… 17-я, 18-я… свист, рёв, взрыв, свист, рёв, взрыв, пронзительный вопль безногого бойца… взрыв… взрыв… крик боли…

Обстрел продолжался три минуты. Когда обстрел закончился, оба парусника имели вид жалкий, превратившись в металлолом. Создатели их попросту не рассчитывали на то, что противник станет применять против них оружие тяжелее ружья, или автомата… В «Степана Бандеру» попало четыре мины; в «Генерала Власова» — восемь; остальные легли вокруг. Несколько мин угодило в рядом стоявшие дома; досталось и дому культуры с детской библиотекой, и другому культурному заведению.

Из двадцати одного человека, находившихся в пункте временной дислокации (шестеро были в это время в патруле), в живых остались только двое: один техник по ходовой части с «Бандеры», второй — фельдшер с того же парусника. Этим двоим повезло, — на момент начала обстрела оба находились в нужнике, под который приспособили один из близстоящих домов. Рядом с тем домом тоже упала одна из мин, но бойцов спасли стены; оба залегли там же и молились Роду, Перуну, Велесу и другим богам, и даже Солнцу, пока обстрел не закончился.

Из отсутствовавших в ПВД шестерых патрульных живы были только трое — один из двух патрулей. Второй патруль уже полчаса как пребывал в мире Нави. Уцелевшие же патрульные (все трое с «Генерала Власова») перед обстрелом двигались по улице Белой в восточном направлении. Они подходили к перекрёстку с улицей Длинной, когда позади них грохнул первый взрыв. Эти трое тоже залегли, как и посетители нужника, а когда обстрел закончился, капрал Любобрат, старший патруля, рванул вместе с подчинёнными к ПВД, намереваясь соединиться с уцелевшими товарищами и оказать помощь пострадавшим. Встретив бежавших им навстречу двоих выживших, капрал развернул малодушных и приказал следовать с ним, увеличив таким образом свой маленький отряд численно.

Тремя километрами северо-восточнее лагеря фашистов, пересечение улиц Мельничная и Широкая

Отряд искателей из хутора имени Иосифа Виссарионовича Сталина под командованием члена Комитета Безопасности Содружества Миши Медведя вышел на позицию для обстрела за час до рассвета. Для успешного проведения операции требовалось вначале уничтожить вражеский патруль, маршрут которого проходил по улицам Мельничной и Широкой, перекрёсток которых был наиболее удобной точкой для ведения миномётного огня. Патруль появлялся в этом месте примерно раз в сорок минут и мог помешать сталинцам в самый неподходящий момент. Устроили засаду, и без единого выстрела врукопашную умертвили троих фашистов, после чего без лишних нервов и суеты собрали миномёт — 2Б14-1 «Поднос» калибра 82 миллиметра, которым разжились на Объекте в Верхнебаканском — и приготовились к стрельбе. Работать предстояло с дистанции три километра, ориентир — купол церкви, рядом с которой сосредоточились «корабли» фашистов.

Миномётный расчёт состоял из пяти человек, среди которых наводящим был сам Медведь; двое искателей должны были закидывать мины в ствол, и двое — на подаче снарядов. Ещё трое — два снайпера и пулемётчик — обеспечивали безопасность миномётчиков.

Ровно в пять часов по времени Содружества (по московскому давно не жили, да и было ли теперь в той Москве своё время?..), когда первые лучи восходящего солнца позолотили церковный купол, Медведь выставил прицел, с расчётом положить первую мину левее сверкающего золотом ориентира, и скомандовал заряжающему: «огонь!»…

…Миномёт выплюнул боеприпас в утреннее небо и, спустя долгие пять секунд, мина угодила точно в церковный купол! Медведь на мгновение замер, потом неловко перекрестился и стал корректировать прицел…

Дальше дело пошло. Подающие и заряжающие принялись по очереди закидывать в трубу мину за миной, а Медведь — следить за тем, чтобы мины эти ложились точно по адресу. Мины летели с интервалом в 4-5 секунд и за три минуты было израсходовано две трети из привезённого отрядом боезапаса — ровно сорок мин.

Отстрелявшись, Медведь достал из кармана разгрузки радиостанцию — Р-43П-2 «Дуэт» (таких в Верхнебаканском нашлось всего десять штук) — и впервые за сутки воспользовался голосовой связью:

— Хохол Медведю.

— Хохол на связи, — тотчас отозвалась рация голосом Степана Хохла, командира отряда искателей из деревни Варениковки и по совместительству тоже комитетчика.

— Мы всё, — коротко сообщил в рацию Медведь. — Работайте, братья!

— Принял. Работаем, — ответил Хохол.

Лагерь фашистов, десять минут спустя

Отряд Хохла из двенадцати человек подошёл к месту стоянки фашистских «кораблей» со стороны улицы Зборовского (бывшей Коммунаров). «Корабли» уже догорали. Всё, что могло взорваться, в них уже взорвалось. Повсюду валялись разбросанные человеческие тела, похожие на тряпичные куклы, некоторые — по частям; несколько тел горели. Раненых видно не было. На трофеи после Медведёвской артподготовки нечего и надеяться, — всё в хлам.

Хохол уже хотел вызвать по рации Медведя и сказать тому, что его отряду поработать так и не пришлось, когда из-за церковного кирпичного забора по ним открыли огонь сразу из трёх автоматов. Двое из шедших рядом с Хохлом искателей упали мёртвыми, остальные залегли и стали отстреливаться. Двое — пулемётчик и снайпер — ушли из-под обстрела в здание дома культуры, и повели оттуда огонь. Сам Хохол залёг на обочине дороги со стороны ДК, но место оказалось неудачное: несколько пуль ударили в асфальт в опасной близости от Хохла, ещё несколько впились в лежавший на дороге между ним и стрелком труп фашиста без головы.

Прижавшись к земле, Хохол достал рацию.

— Медведь Хохлу!

— На связи, — тут же отозвался Медведь.

— Братуха, мы тут нарвались, нужна поддержка. Сможешь ещё один гостинец положить?

— Куда надо?

— Как в первый раз, в церковь, только метров на десять левее. Это двор церкви. Там лысые. Нас огнём давят. У меня уже два двухсотых.

— Одна минута.

— Принял, — сказал Хохол в рацию и, отпустив тангенту, громко скомандовал своим: — Отходим! Колян!

— Я! — отозвался из ДК пулемётчик.

— Прижми козлов!

— Есть! — крикнул Колян и принялся усиленно поливать поверх церковной ограды.

В промежутках между очередями долбил одиночными снайпер Петруха.

Лежавшие в кювете четверо искателей на локтях, под дружественным пулемётным огнём отползли за горящий ещё остов «корабля», названного фашистами в честь бывшего советского генерала, ставшего предателем. Хохол что твой варан переполз через дорогу и укрылся за стоявшим аккурат между домом культуры и ещё одним культурным заведением кирпичным сортиром. Там до него уже обосновался один из его бойцов, Дима Конь, постреливавший в сторону церковной ограды из «Ксюхи». Толку от такого огня было мало, но всё равно, хоть какое да беспокойство вражине.

— Сейчас Миша им мину кинет… — сказал Хохол Коню. Тот в ответ только кивнул: мол, слышал твой разговор по рации.

Мина прилетела даже быстрее, чем ожидал Хохол. Долбануло точно посреди церковного двора. У Хохла аж в ушах заложило. Стрельба тут же прекратилась, и за церковной оградой послышались крики боли. Тотчас ожила рация:

— Хохол Медведю.

— Хохол на связи, — ответил Хохол.

— Попал?

— Попал. Дай ещё разок туда же…

— Сейчас сделаю.

Послышался знакомый свист и ещё одна мина взорвалась за церковной оградой. Криков больше не было.

— Отлично! — сказал в рацию Хохол. — Пока отбой, проверяем.

— Принял, — ответил Медведь.

— Отряд, слушай мою команду! — громко объявил Хохол. — Сеня, Паша, Щуп, Арсен — справа! Илья, Даня!

— Здесь! Здесь! — послышались голоса со стороны культурного заведения. Хохол увидел высунувшихся из-за угла здания искателей и продолжил:

— Вы вместе со мной и с Конём — слева!

— Есть!

— Колян, Петруха! — громко позвал он обернувшись к дому культуры.

— Здесь! — выкрикнул засевший в ДК вместе с пулемётчиком снайпер.

— Смотрите в оба! Кто полезет наружу, всех в решето!

— Есть! — последовал ответ.

— Давай за мной! — приказал Хохол Коню и, пригнувшись, и выставив перед собой «Калаш» с тёртым деревянным прикладом и таким же цевьём, первым побежал к глухой стене культурного заведения, у которой их уже ждали Илья и Данила.

Далее четвёрка искателей пробежала к церковной ограде и вдоль ограды цепочкой двинулась в сторону улицы Протоиерея Петра Ансимова (бывшей когда-то Комсомольской). Пробежав до середины огороженной территории, четверо перемахнули через ограду и тотчас встретились с товарищами из второй четвёрки, которые уже были внутри церковного двора. Часть забора с восточной стороны оказалась разобрана, причём давным-давно (кому-то, похоже, понадобился строительный материал).

Двумя группами искатели обошли церковь, где перед ними предстала такая картина: тела четверых фашистов — трое лысых, в серой форме и один короткостриженый в форме песочного цвета — были натурально размазаны взрывом по кирпичной ограде. Пятый фашист, парень лет восемнадцати, не лысый и без татуировок на висках, одетый в застиранную песочку, был жив и даже не ранен. Он сидел в обоссаных штанах в дальнем углу забора, скулил и трясся, глядя на сурового вида людей в разномастном камуфляже, с автоматами и пулемётами, которые явно были причастны к тем ужасным ужасам, которые довелось пережить ему в последние полчаса.

Связавшись по рации с Медведем и сообщив тому, что всё в порядке и артподдержка больше не требуется, Хохол подошёл к обоссанцу, которого на пинках пригнали Щуп с Арсеном.

— Как звать тебя, военный? — спросил обоссанца Хохол.

— Л-люб-бомир, — заикаясь, произнёс обоссанец.

— Любомир… — произнёс задумчиво Хохол. — Это значит, миролюбивый или как-то так, да? — Искатель усмехнулся, окинув взглядом обоссанца.

Тот был мéлок, тщедушен, с жиденькой мальчишеской бородёнкой и усиками, стрижен под расчёску, глаза его бегали.

— Д-да! Люб-бящий м-мир… — закивал головой фашист-обоссанец. — Я н-не стрелял в ваших! Не стрелял! Я техник… отвечал за ходовую часть корабля! Я не стрелял, господин… — он запнулся, не зная в каком звании был стоявший перед ним длинноногий плечистый моложавый мужик в старинном камуфляже с чисто выбритым суровым лицом, сжимавший в широких ладонях «Калашников» под патрон 5,45.

(К слову, старинный камуфляж, в который был одет Хохол, это — ВСР-84 «Дубок», он же «Бутан». Таких названий обоссанец Любомир, конечно же, не знал и обмундирование это видел впервые.)

— У нас нет господ, — сказал Хохол, — и званий тоже нет. Я командир отряда искателей. Подчинённые обращаются ко мне по имени, или по прозвищу, или: «товарищ командир». Но ты мне не подчинённый и не товарищ, поэтому обращайся по имени-отчеству: Степан Васильевич.

— Я не стрелял, Степан Васильевич! Не стрелял, честно! Не убивайте!

— Не убьём, — сказал Хохол. И, помолчав, добавил: — если будешь сотрудничать…

— Б-буду, Степан Васильевич, буду сотрудничать! — решительно пообещал фашист-обоссанец.

Ретроспектива. Жрец

Ночь с 20 на 21 июня 2050 года, бывшая Украина, окраина города-призрака, заповедное место

Стояла тёплая летняя ночь. Прибывающая луна на безоблачном звёздном небе светила ярко-жёлтым светом, дорожкой отражаясь в речном зеркале, огибавшем высокий в этом месте берег. В километре севернее чернели среди леса корпусá и трубы завода, шестьдесят лет назад производившего детали спутников и ракет, а теперь давшего приют общине славяно-ариев. Посреди священной поляны горел костёр, вокруг которого, взявшись за руки, водили хоровод «заводчане». Меж людьми и костром в небо устремлялись искусно обтёсанные островерхие древесные стволы с вырезанными на них вытянутыми ликами богов и богинь, мечами, рунами, свастиками и украинскими «тризубами». Отблески пламени играли на ликах идолов, оживляя их в воображении людей. Люди, кружась, громко и торжественно пели гимн, в котором на своеобразном суржике славили Рода, Ярилу, Перуна, Велеса, Мокошь, Ладу, Мару и других богов, чьи идолы возвышались на священной поляне.

Поодаль от главного костра и идолов, ближе к лесу, горели костры поменьше, дымили мангалы, ломились от угощений столы. Вокруг столов шумно играли дети и хлопотали женщины-служительницы. В стороне в тени кучковались пацаны-подростки; эти не шумели, лишь иногда громко посмеивались, косясь в сторону леса, откуда уже слышалась возня и девичьи вздохи, — это наевшаяся, напившаяся, накружившаяся в хороводах молодёжь славила богов самым богоугодным в эту летнюю ночь способом.

Пение хоровода оборвало громкое гудение рожков, в которые дудели появившиеся на поляне четверо юношей, одетые в праздничные льняные вышиванки. Смеявшиеся подростки тотчас притихли, хлопотавшие у столов служительницы быстро уняли самых маленьких, и из леса на поляну потянулись раскрасневшиеся парочки. Рожки гудели несколько минут, пока вокруг идолов и главного костра не собрались все учувствовавшие в празднестве. Потом гудение разом оборвалось, — четверо юношей опустили свои рожки, — и над священной поляной разнёсся басовито-низкий удар барабана.

Тишина колпаком накрыла поляну с людьми. Только слышно было потрескивание от костров, да где-то далеко в лесу едва слышно завыл одинокий волк.

Со стороны завода на поляну вышли несколько фигур и стали приближаться к собравшимся вокруг костра и идолов людям. Люди молча расступились «подковой», пропуская в круг подошедшую процессию из шести участников.

Впереди процессии шёл волхв Белогор в расшитой свастиками длинной рубахе, с жезлом, навершие которого украшал золотой «тризуб», в одной руке, и с коротким обоюдоострым мечом в другой. Позади волхва шли четверо крепких бородатых мужиков в рубахах покороче и попроще и в простых серых шароварах. Двое бородачей вели под руки босую женщину с непокрытой головой, в длинной цветастой юбке и пёстрой кофте. Другие двое шли позади.

Это была молодая цыганка. Высокая, худощавая и с большим животом. Она была беременна, и, судя по животу, время рожать было уже близко, — месяц, максимум полтора.

Цыганка шла, опустив голову, руки её были связаны впереди и лежали на животе, рот перевязан платком. Она не пыталась вырываться, просто шла туда, куда её вели бородачи.

Когда процессия вошла внутрь круга идолов, кольцо людей снова сомкнулось, немного отступив назад. Никто при этом не проронил ни слова. Молчали даже дети.

Подойдя к идолу Рода, волхв Белогор остановился и посмотрел на идола так, будто перед ним живой и весьма уважаемый человек.

— Род всевышний и великий! — обратился волхв к идолу. — Ты создатель сущего и пресущего, создатель Яви, Прави и Нави, бог Великой Расы. Право славим тебя, отец наш… — волхв минут десять непрерывно славословил истукана, закончив славословие словами: — Прими же жертву нашу, великий Бог ариев! — с этими словами он развернулся к стоявшим у него за спиной бородатым помощникам.

Четверо бородачей стояли чинно перед волхвом: двое по правую руку, двое — по левую. Двое держали цыганку, не давая ей опуститься на траву, хотя ноги её заметно подкашивались, — женщина была истощена не столько физически, сколько морально, она была сломлена, крупные слёзы непрестанно скатывались по её смуглым обветренным щекам. Белогор передал посох крайнему помощнику, затем положил освободившуюся руку на голову цыганки, обречённо смотревшей на него округлившимися от ужаса глазами, чуть надавил вниз, и удерживавшие цыганку помощники опустили её на колени, после чего взял меч двумя руками и резким движением вонзил в грудь женщины. В этот момент снова ударил барабан.

Волхв рывком извлёк меч из груди трепыхавшейся в агонии жертвы, поднял его над головой и взмахом окропил идола. Жестом он приказал помощникам положить цыганку у основания истукана, — бородачи тотчас исполнили приказание, — а он тем временем, приняв обратно в левую руку посох с «тризубом», и держа окровавленный меч в правой, воздел обе руки крестом и торжественно возгласил:

— Великий Род доволен нашей жертвой, брáтие и сéстры! Слава ему!

— Слава! — в один голос ответили собравшиеся.

— Слава Роду нашему!

— Слава! — снова ответили люди.

— А теперь, продолжим наш праздник! И пусть родные боги подарят вам больше здоровых и крепких чад! Веселитесь и любите друг друга, брáтие и сéстры! С нами Род!

После этих слов волхва юноши в вышиванках принялись снова дудеть в свои рожки, ещё пуще прежнего, и часто забил барабан. Люди взялись за руки и завели весёлый хоровод, громко славя богов; и лишь самые маленькие среди них продолжали с любопытством поглядывать на бездыханное тело цыганки, лежащее у деревянного идола бога Рода. В животе жертвы ещё некоторое время теплился огонёк жизни. Когда этот огонёк угас, никто не заметил.

Часть третья. Добро с кулаками