ательности в это лето, и от количества приемных детей в семье, ведь есть сироты?
– Сироты есть, – подтвердил Юра.
– А как быть с не семейными и старухами?
– Старух приравнять к сиротам, возьмут в семью, надел больше будет, а всех мужиков холостых ожени, пусть ему хоть пятнадцать лет будет, все равно жинилка уже работает. Но сделай это аккуратно, ну там смотрины или обряд какой-нибудь придумай, не мне тебя учить.
– Ну, хорошо, выделим наделы, сено заготовим, а на ком пахать будем? На бабах?
– А это другой вопрос мой друг. Как ты относишься к поездке в степь, к Волге? И давай этот вопрос решим за столом, заодно и мою женитьбу отметим, – сказал я, улыбаясь, и доставая из котомки домашнюю снедь и приличный запечатанный кувшин с самогоном.
Юра минуту сидел с изумленным лицом.
– Ну… нет слов, нет слов, поздравляю!
Поздний вечер, мы вдвоем сидим за столом, порядком уже наклюкались, и ведем беседу на разные мудрые темы.
– Вот скажи мне, химик, в чем измеряется сила?
– Сила измеряется в Омах, – твердым голосом произнес пьяненький Юра, слегка покачиваясь на табуретке.
– Нет, я не про каких то Омов, я тебя спрашиваю, в чем заключается сила человека? Ведь раньше людям принадлежал весь мир. Как они смогли отвоевать всю сушу у животных, построить города, жить в большем достатке, чем мы сейчас?
– Люди не только сушу отвоевали, но и пользовались морскими богатствами, добывали из-под воды нефть, природные ископаемые, по морю ходили корабли, перевозили грузы, ловили рыбу, и даже воевали между собой не только на суше, но и на море. А сила, – Юра на минуту задумался, – сила человека заключается в его ненасытности и постоянной неудовлетворенности. Вот, к примеру, хищники – у них, как и у людей существуют вожаки, некоторые из хищников собираются в стаи, как и люди, но вот они наелись, и они довольны, и не очень-то думают о завтрашнем дне. Ну, а как ведет себя человек? Вот он сыт. Потом ему приходит мысль приодеться, холодновато иногда бывает, значит, он убивает следующее животное, мясо которого зачастую не использует в пищу, а прикрывает чресла шкурою. Затем ему приходит в голову, что его сосед был более удачлив на охоте. И поел более вкусного мяса. И если он более смел и силен, чем сосед, то отнимает у него охотничьи угодья, и зачастую, самку, а раз у него больше жен, и соответственно детей, он начинает думать, как прокормить эту ораву. Жены взывают к его совести и говорят, что у соседей пещера более комфортабельна и что им, то есть женам, надоела только мясная пища, и они хотят вкусных мягких кореньев и нежных листочков, «таких, которых, ты, милый, дарил мне на свадьбу». «– Да где ж я тебе их достану?» – вполне резонно возражает супруг. До них еще надо дойти, а это страшно, могут слопать по пути, но супруга неумолима, и в наказание не допускает его до своего тела, тогда человек сидит, чешет «репу», и через некоторое время додумывается до земледелия, которое отнимает часть территории, принадлежащую ранее животным, так постепенно человек завоевал землю полностью. Я почему сравнил человека с хищником? Только потому, что он тоже относится к этой породе, только более страшен для окружающей среды. Иногда мне кажется – мы не из этого мира, нас просто выкинули из рая за жадность и жестокость, и катастрофа произошла не случайно, а по воле сверху, чтоб проредить жадное стадо…
Юра остановился, видимо промочить ссохшееся от длинного монолога горло, махнул залпом целую кружечку, но видимо забыл, что в ней отнюдь не вода, и поперхнулся, закашлялся, я стучал его по спине, подсовывал соленый огурец. Ага, наконец-то провалилась.
– Ты заметил, как изменилась твоя речь? – спросил совсем пьяненький Юра.
– Твой словарный запас стал намного богаче, и виноват в этом я, – произнес химик и свалился с табурета.
Утро, утро начинается с рассвета – глупая фраза пришла откуда-то на ум, лишь только я открыл глаза. Голова после выпитого вчера не болела, и я соображал, чем займусь сегодня. Внезапно с улицы донесся истошный крик, и я, недолго думая, подхватив «тулку», кинулся на улицу.
Прижмурившись от солнца, бившего прямо в глаза, вижу, по улице бежит молодая девка, а за ней незнакомый мне, наверное, из вновь пришедших мужик. Я схватил пробегавшую мимо девку и отвернулся с ней в сторону. Мужик, не успев затормозить, прохлеснул мимо.
– Ты кто? – спросил я.
– Не твое собачье дело, – огрызнулся он, девка пряталась за мной, а он все пытался ее ухватить, потом решительно протянул руку, желая отодвинуть меня, это он зря…
– Куда ты грабельки тянешь дядя?
Сдвинувшись в сторону, перехватил левой за кисть, а правой, перехватив выше локтевого сустава, завернул кисть мужика, смещаясь ему за спину и держа руку на излом, так, нажмем, покланяйся дядя покланяйся, мужик визжал от боли, но ничего поделать не мог.
– Ты, дядя, когда тебя спрашивают, отвечай вежливо. Хозяин я местный, а тебя за твои слова, только в колодки на неделю посадим, если еще, что учинил, то отдельно ответишь, я тебя сейчас отпущу, так не вздумай дергаться, побежишь, пулю схлопочешь. Ты понял?
Дядька резко закивал головой.
– Ну, вот и славно, а теперь отвечай, что случилось.
– Да эта девка моя, я ее триста верст от Степного вел-кормил, сначала все просила: «Спаси меня, дядя Леша, я тебя отблагодарю, и благодарила всю дорогу, а теперь нос воротит, перед местными хвост крутит, сегодня ночью вообще удрала, только к утру смотрю, идет по селу хвостом виляет».
– Все так, девка? – строго спросил я.
Она закивала.
– Да я его за это и отблагодарила, так не нравится он мне.
– И кто ж тебя, голуба, под своим крылом пригрел?
– Да Мишка Патлатый, дружинник твой.
– А – ну, позвать сюда Мишку!
– Нет его, – сказал кто-то из уже собравшегося народа.
– Он на солеварне, Груня от него возвращалась.
– Хорошо, эй, кузнец, в железа дядьку…
– Поеду на солеварню, узника доставлю, заодно и с Мишкой потолкую, да и выработку посмотреть надо.
Народ разошелся по работам, а я запряг Ворона в телегу и втроем с закованным узником и девкой отправился на солеварню.
– Ты кем трудишься? – спросил я кандальника.
– Кузнец, и в Степном свою кузню имел, – угрюмо ответил мужик.
– Ну и хорошо, нам кузнецы всегда нужны, вот отработаешь недельку на солеварне, над ошибкой своей подумаешь, и за работу, вторая кузня пустует пока – твоей будет, наряд исполнишь и на себя в достаток трудись, так что не унывай, кузнец, – сказал я, поглядывая на низину Соляного источника.
Миша Патлатый был старшим дружинником на солеварне, поэтому позволял себе не помогать в работе, а только руководил, во всяком случае, пока телега спускалась в низину, к соляному источнику я видел, что он сидел на пенечке, и изредка поглядывал в сторону работающих. Большие емкости, переходившие каскадом одна в другую, были заполнены соляным раствором, в последней емкости была, по сути, мокрая соль, рабочие поддерживали огонь под емкостями, лопатами помешивали раствор, и при загустении передвигали жидкость в следующий резервуар. Когда первая емкость опустошалась, открывался шлюз, закрывающий источник, и новая партия жидкого рассола подавалась в систему. Работа тяжелая, но и пищевое довольствие на соляном источнике не в пример полевым работникам, Миша же сидел, рук(ой)водил, хотя получал довольствие на уровне всех, и как старший, должен был хоть изредка показывать полезный пример прилежной работы.
– Здравствуй, Миша, – ласково сказал я.
– Бог в помощь, работнички (это трудягам). Ну, Миша, принимай кандальника, да показывай, сколько соли добыли.
Мы отошли в сторону склада, и я спросил:
– Видел девку? Ну, и как думаешь поступать, возьмешь в свой дом или как?
– Да не нужна, она мне, Степан Васильевич, сама пристала, даже сюда на ночь бегала.
– А тебе, значит, свободных баб не хватает, чужую пригреть решил, – и я без замаха врезал ему в челюсть.
– Это тебе за разврат, а это, – я добавил поднимающемуся Мише прямым в лицо, – за работу в поте лица, пахарь.
– Во, был Патлатым, стал Щербатым, зато впредь наука, и зла не держи, на себя злись…
Я подошел к девке, уныло поглядывавшей на нас, пока я разбирался с Мишей, а теперь опустившей голову.
– Ну, девка, у тебя два выхода: или ты идешь к кузнецу жить и рожать ему детей, или поступаешь в девки, для удовольствий на тракт, нам незамужние не нужны. Выбирай сама.
Все вопрос закрыт, поеду назад, надоело хозяйствовать, быстрее к жене, а потом в степь за лошадьми. Но за лошадьми получилось нескоро, только через месяц, когда отсеялись (мне даже Ворона пришлось на пахоту отдавать), приступили к подготовке похода. А за этот месяц случилось многое. Дядя Изя, как и обещал, прислал семь возов с картофелем, крупой, не шелушенным горохом (для посадки), немного семян и зерна. В обмен я отдал несколько мешков соли, все оружие, собранное после драки с леммингами, и ополовинил запасы товаров, привезенными когда-то отцом, оставив, впрочем, часть оружия и все патроны.
Груню – девку кузнеца продавать не пришлось, поразмыслив, она вернулась к Борису (кузнеца так зовут). Друзья мои тоже оженились, что ж, не пользоваться, если баб избыток и полсела пустых домов, даже Петровича сия доля не минула, но тут и смех и грех.
Вернулся я на хутор из очередной поездки, смотрю, Костя Рябой идет смеется.
– Ты чего?
Он сквозь смех: «К Петровичу сходи, мол, там и узнаешь подробности».
Глава 4
Фельдшер стоял на постое у молодой пышнотелой вдовы, мужа которой пристрелили еще в первой стычке с совхозными. Началась пахота и Петрович, как умеющий пахать встал к плугу. А погонщицей эта Анюта – вдова, ну и как-то ей до кустиков сбегать приперло, вдруг Петрович видит, вылетает Анюта из кустов, юбка подобрана, сверкает голым задом и вопит, что есть мочи, фельдшер к ней, не поймет в чем дело, схватил, а ее трясет всю. Оказывается, только она умостилась под кусточком. Зад заголила, чует какой-то укол в мягкое место, – из норы ее змеюка цапнула, и поползла по своим делам, ну тут Петрович сходу начал оказывать Анюте первую помощь, отсасывать яд из раны, и пока он проводил данную процедуру баба притихла, а весь сбежавшийся на крики народ лицезрел эту картину. Баба вроде чувствует себя неплохо, может ее вообще ужака цапнул, но от стыда на улице теперь не показывается…