На стоянке в институтском дворе сиротливо стоял мой красный «жигуленок». И мне стало нестерпимо жаль его одиночества. Я осторожно открыл дверцу и уселся за руль. Не включая мотора, я обхватил баранку обеими руками и положил на нее голову.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Эка не появлялась четыре дня. В первый день я даже обрадовался. У меня ни разу не возникло желания услышать ее обычный звонок в дверь — два коротких осторожных прикосновения пальца к пуговке.
Но на пятый день я не нахожу себе места — с раннего утра мне не лежится в постели.
«Неужели я все же люблю ее?»
«Нет, любовь тут ни при чем. Просто нарушился стереотип жизни».
Телефонная трубка кажется мне тяжелой и влажной.
— Эка, почему ты не показываешься?
— Я больна.
— Что с тобой?
— Ничего особенного.
Пауза.
Не знаю, что сказать.
И Эка тоже не нарушает молчания.
Мне кажется, что в трубке слышится ее тяжелое дыхание.
— Ты ничего от меня не скрываешь? Может быть, что-то серьезное?
— Я же сказала — ничего особенного.
Я не вижу Эки, но чувствую, как набежала на ее лицо тень печали и горькой иронии.
— Эка!
— Я слушаю, Нодар!
— Ты лежишь?
Молчание.
Из сердца волнение растеклось по всему телу, словно бросили камень в озеро, — расширяющиеся круги по воде.
— Эка!
— Я слушаю, Нодар!
Уловив в ее голосе знакомую теплоту, я немного успокаиваюсь.
— Ты можешь прийти ко мне?
— Приду… чуть позже.
— Нет, нет, приходи сейчас же!
И, не дождавшись ответа, я быстро бросаю трубку на рычаг.
Потом сигарета. В горле саднит. Я бросаю сигарету в пепельницу и иду в ванную. Я долго вожу по лицу бритвой, а затем принимаю холодный душ.
Знакомая трель звонка — два коротких слабых вздоха.
Я крепко обнимаю Эку и долго стою так в дверях. Потом, поцеловав в глаза, я ввожу ее в комнату.
— Ты завтракала? — спрашиваю я и чувствую, как в сердце лопается одна жилочка. Мне показалось чужим напрягшееся от волнения лицо Эки. Багровые и синие пятна выступили на ее щеках.
— Что случилось, Эка? — встревоженно спрашиваю я.
Молчание.
— Что случилось, я тебя спрашиваю?! — Меня испугала горечь, затаившаяся в ее грустных глазах.
— Ничего не случилось, просто я ослабла.
— Ты что-то скрываешь от меня, Эка!
Я схватил руками ее голову и заглянул в глаза. Эка покорно подняла на меня глаза и спокойно сказала:
— У нас будет ребенок, Нодар!
Вода со страшной силой подступила к узкой трещине в плотине, прорвала ее и яростно взревела. Трещина постепенно расширяется, и на бетонной стене, подобно следам молнии, возникают новые трещины. Вода вот-вот сметет плотину и все унесет с собой.
— Нодар, успокойся!
Эка высвободила голову из моих рук и вскочила на ноги.
Наверное, у меня был такой страшный взгляд, что Эка насмерть перепугалась.
— Нодар, Нодар, что с тобой, успокойся… Я пошутила, Нодар, слышишь, пошутила…
Я знаю, что Эка не шутит. Знаю и то, что она не скажет больше ни слова, никогда не вернется к этому разговору. И ребенка никогда не будет.
Шипенье мутной воды, прорвавшей плотину, уже не слышится в моих ушах. Словно сквозь туман ощущаю я, как постепенно леденеет мое тело, как в мой возбужденный мозг врывается струя холодного воздуха.
— Нодар, я пошутила, слышишь, по-шу-ти-ла! — доносится издали приглушенный плач Эки.
Кажется, Эка была рядом со мной. Я вспоминаю, как держал руками ее голову, как вглядывался в ее печальные, испуганные глаза. Мои ладони до сих пор ощущают жар ее горячечных щек.
— Нодар, я пошутила…
Она осталась там, в моем доме, а я уже далеко, очень далеко отсюда, по ту сторону космического горизонта, где все поглощено мокрым и холодным туманом. В испуге я закрываю глаза. Необозримое пространство мгновенно гаснет, и чернота заливает все вокруг.
— Нодар, приляг!
Мое тело, как завороженное, подчиняется Экиному голосу, доносящемуся из подземелья. Я не открываю глаз, но вновь отчетливо вижу прорванную плотину, вновь слышу страшный рев грозной стремительной воды.
— Нодар!
Я едва различаю в реве стихии Экин голос.
— Нодар, опомнись!
Теперь Экин голос слышится совсем близко. Тепло пролилось в мое тело, стихия сразу угомонилась, и воцарилась непривычная тишина.
Я с трудом разжимаю потяжелевшие веки. Испуганное Экино лицо расплылось в слоистом тумане. Из глаз ее ручьями льются слезы, но на губах играет беспечная улыбка. Совсем как ливень в солнечный день.
— Может, ты хочешь воды?
— Да, — говорю я, хотя пить мне совершенно не хочется.
Эка приносит из кухни стакан воды. Я не свожу глаз с ее тела, в котором теплится искорка моей жизни, частичка моего тела. Муть опять с головой захлестывает меня.
— Пей, — говорит Эка, протягивая мне стакан. Другой рукой она пытается приподнять мою голову.
Пить я не хочу, но все же делаю один глоток.
— Приляг рядом со мной.
Эка ставит стакан на стол и молча подчиняется моему желанию. Я закрываю глаза и прижимаюсь головой к ее груди. Мне приятно тепло Экиного тела. На мгновение я от всего отключаюсь, забываю обо всем на свете.
— Прости меня, Нодар, я причинила тебе боль. Я никогда больше не скажу тебе такой глупости. У нас никогда не будет ребенка.
«У нас никогда, не будет ребенка». Фраза, сказанная с дрожью в голосе, больше не тревожит и не успокаивает меня.
— Мне не надо было этого говорить. Я ошиблась. Я и сама не знаю, как сорвалась с языка такая глупость. Прости меня за то, что я причинила тебе боль.
Пауза.
— Я не должна была говорить о ребенке. Наша любовная связь не предполагает ребенка.
Я чувствую, как трепещет ее сердце. Я крепче прижимаюсь к ее груди, надеясь, что этим смирю беспорядочный и гулкий стук ее сердца. Жарко, но мне удивительно приятно тепло Экиного тела. А сердце ее по-прежнему трепещет и, как вспугнутая птица, бьется о крутые ребра.
Мои руки ощущают упругость Экиной талии, ноздри щекочет дразнящий, привычный аромат ее тела. Меня давно не влекло к Эке с такой силой. Сначала осторожно, а потом с жадностью я целую ее прекрасную грудь, с закрытыми глазами ищу ее пухлые пунцовые губы. Я чувствую, как наши сердца синхронно бьются о стенки грудной клетки.
— Нодар! — пытается сопротивляться Эка.
Мои пальцы легко нашаривают пуговицы ее тонкого платья.
— Нодар, Нодар! — по инерции сопротивляется ее голос, но руки уже крепко обнимают мое напрягшееся тело, переполненное нетерпеливым ожиданием наслаждения. Потом все меркнет, и я едва различаю нежный страстный Экин стон.
Потом молчание.
Сознание мое постепенно тонет в тумане.
Лишь слабое дыхание Эки нарушает воцарившуюся тишину.
Затем раздается грустный голос скрипки.
Знакомая мелодия доносится издалека.
Звучание скрипки усиливается.
На сцене стоит маленький мальчик в коротких бархатных брючках и белой рубашке с белым бантом. Умные безжалостные глаза странно мерцают.
«Я сплю?»
Голос скрипки умолк. Знакомая мелодия растворилась в пространстве и исчезла.
«Я бодрствую?»
«А может, я просто вижу сон?»
В лицо хлещет горячий ветер пустыни. Время караваном проплывает вдали. Я отчетливо вижу время, ползущее как туман в горах.
Время идет, идет медленно, но твердо и упрямо. Я вижу, как лениво тащит оно свое огромное серое туловище. Оно проходит и теряется где-то в горах. У меня возникает неодолимое желание коснуться рукой его серого туловища, но не хватает решимости.
В бескрайней пустыне ни единой души. На раскаленном песке прикорнула смерть. Лишь время лениво тащит свое серое туловище. Наконец набравшись смелости, я касаюсь рукой его безгранично распластавшегося круглого тела. И вздрагиваю. У меня такое ощущение, словно я сунул руку в горячий пар.
Обман слуха? Или я действительно слышу трель звоночков? Я осторожно вытаскиваю руку с капельками горячей воды из переваливающейся серой массы и весь обращаюсь в слух.
— Нодар!
Нет, слух не подводит меня. Кто-то зовет меня, и голос этот совсем близко, но горячий ветер пустыни снова относит его вдаль.
— Нодар, кто-то звонит в дверь!
— Что, что?
— Кто-то звонит в дверь.
— Кого принесла нелегкая?
Звонок не умолкает.
Я едва открываю глаза и тыльной стороной ладони отираю со лба пот.
— Может, не открывать? Как будто никого нет дома.
— Кто знает, может, пришли по делу? — окончательно протрезвел я.
— У тебя достанет сил встать?
— Другого выхода нет. Придется встать.
— Я уйду в ванную, — говорит Эка и берет со стула платье.
Звонок долгий, пронзительный. Палец неотрывно давит на пуговку.
Я и не думаю одеваться. Только сую ноги в ботасы. Я все еще не пришел в себя.
«Кого это черти носят?» — думаю я, пытаясь вспомнить, кто из моих знакомых способен так нагло звонить.
Медленно открываю дверь.
На площадке стоит какой-то молодой человек и с улыбкой глядит на меня. В руках у него «дипломат».
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! — неохотно отзываюсь я на приветствие, убежденный в том, что меня с кем-то путают.
— Можно? — нагло спрашивает незнакомец и, не дожидаясь разрешения, пытается пройти в прихожую.
— Кто вам нужен?
— Вы. Ведь вы Нодар Геловани?
Молодой человек уже в комнате. Я лениво закрываю дверь, вхожу следом за ним в комнату и опускаюсь в кресло. Его бессмысленная улыбка и наглость выводят меня из себя. Я нарочно не предлагаю ему сесть.
— Меня зовут Виталий Харабадзе. Я корреспондент нашей молодежной газеты.
Не обращая внимания на мою холодность, он бесцеремонно разваливается в кресле, вытаскивает из портфеля блокнот и лихо нажимает на кнопку авторучки указательным пальцем.
Меня душит ярость. Я едва сдерживаюсь, чтобы не взять его за шиворот и не вышвырнуть вон отсюда.
Из ванной доносится плеск воды. Я нервно встаю, прикрываю стеклянную дверь и, закурив, вновь усаживаюсь в кресло.