— Вы правы (я перехожу на «вы»), энергия необходима человечеству. Сегодня человечество владеет тем количеством энергии, которое обусловлено нынешним уровнем развития жизни, науки и техники, но эта энергия не изменила душу человечества, не прибавила гуманизма и человеколюбия. Может, вы станете убеждать меня, что сегодня мы стали гуманней; может, вы будете настаивать, что теперь мы обладаем большими способностями любить и воспринимать красоту, нежели некогда древние греки? (Как раздражают меня его туго накрахмаленная фирменная рубашка и элегантный галстук! Меня всегда удивляло, откуда у него берется терпение каждый день выряжаться как на прием. Даже в лабораторию он приходит как на симфонический концерт.) А может, вы будете доказывать, что в человеке поубавилось ненависти и мстительности? Вспомни (я опять перешел на «ты», и голос мой предательски дрогнул), как усовершенствовались в двадцатом веке орудия пыток и умерщвления человека, какими наивными и беспомощными кажутся нам теперь инквизиторы и восточные деспоты в сравнении с нынешними палачами.
— И ты обвиняешь в этом науку? Физику?
Ироническая улыбка мелькает на губах обладателя стальных нервов. Мамука Торадзе заранее торжествует победу.
— Физика, уважаемый Нодар, и это вам известно не хуже меня, оказывает воздействие на жизнь человека, его внутренний мир и психику три или от силы четыре десятилетия. Где же было ваше искусство на протяжении десятков столетий? Почему оно не смогло переделать человека, почему оно не облагородило его душу?
— Сейчас отвечу…
— Я отвечу сам. Не подумайте, ради бога, что я о науке более высокого мнения, чем об искусстве. Мы, ученые, открыватели чудес, жрецы и создатели искусства. Моя позиция, кажется, вполне ясна. Я хочу лишь сказать, что искусство, литература, не смогли очистить душу человека, воспитать его. Оглянитесь на историю — человечеству было не до искусства. Человек всю свою жизнь нуждался. Нуждался в пище, в энергии, в самом необходимом для воспроизводства и сохранения жизни…
— Может, ты полагаешь, что сейчас у него стало больше времени? Может, ты думаешь, что сверхзвуковые самолеты высвободили человека? Новая ступень развития науки создала новую инерционную систему. У каждой эпохи есть своя инерция. Человеческая психика базируется на этой инерции и подчиняется ей. Одна инерционная система сменяется другой, и так до бесконечности. Человека никто не спрашивает, нравится ему та или иная инерция или нет. Он вынужден автоматически включаться в эту систему. Человек создает сверхзвуковые самолеты, ракеты, различные средства связи, но чем быстрее становятся эти средства, тем больший дефицит времени испытывает человек.
Пауза.
Я посмотрел на внимательно слушающего меня Гию. Я знаю, что он на моей стороне, и я хочу вычитать в глазах друга, куда склонилась чаша весов. Дато, зажав в зубах сигарету, смотрит на нас как завзятый зевака; ни за что не узнать, о чем он думает, чьи соображения разделяет. Заметив, что Мамука хочет воспользоваться паузой, я, едва передохнув, продолжаю.
— Чья тут вина? — риторически вопрошаю я. — Может несмотря на все свои способности и умения, человек уже не в состоянии господствовать над созданной им же самим техникой? Может, психологически и биологически человек отстает от опережающего движения собственной мысли? Может, наши тело, сердце, нервы пока еще не готовы выдержать конкуренцию с нашим разумом? Человеческий разум одолел множество барьеров, но может же быть, что его физико-психологические возможности не выносят подобных прыжков? Чем дальше идет наука, тем больше сужается сфера человеческой деятельности. Сознание постепенно перегружается такими знаниями, которые не приносят никакой пользы ни интеллекту, ни чувствам человека.
— Что ты имеешь в виду?
— Что? Сейчас доложу… — Я уже регулирую ритм спора сам, стараясь, чтобы Мамука не смог к нему приспособиться. — Каждый пассажир должен знать, что если вдруг какой-нибудь предмет упал на пути метрополитена, то прыгать за ним нельзя, ибо обе фазы электричества проходят по рельсам, а это опасно для жизни. Так ответьте мне, пожалуйста, что дает человеческой душе и его интеллекту знание элементарных правил техники безопасности? С другой стороны, по вполне понятным причинам, и не знать их невозможно. И человек вынужден учиться. Запас же полезных и бесполезных знаний растет безгранично. А продолжительность суток не увеличивается ни на йоту, как бы страстно мы этого ни желали. Двадцать четыре часа и ни секундой больше.
— Может, вы предлагаете остановить развитие науки и техники? Может, издать приказ, запрещающий мыслить?
Выражаясь шахматным языком, Мамука Торадзе сделал авантюрный ход.
— Мысль не остановить по очевидной причине — этого просто нельзя сделать. Не приписывай мне того, чего я не говорил. Если ты споришь ради эффекта, любой ценой добиваясь победы, то я могу доставить тебе это счастье и без лишних разговоров признать свое поражение.
— Я сказал это не в обиду!
— Да я и не обижаюсь. Если хочешь знать правду, я спорю не только с тобой, но и с собой тоже. Я просто высказываю свои соображения, вовсе не стремясь убедить либо переубедить тебя. Я проверяю свои соображения, выражаю свою тревогу, и если ты сумеешь рассеять мои страхи, я буду счастлив.
— Вы все же обиделись! — вызывающе говорит Мамука. Целеустремленной натуре Мамуки Торадзе претит ничья или победа с незначительным преимуществом, потому он и старается вывести меня из равновесия.
— Вовсе нет, мой дорогой! — Мамука прекрасно чувствует мою интонацию, но не подает виду. В ином случае он должен бы возмутиться. Тогда спор перешел бы в примитивную перепалку. — Я согласен с вами, что мысль остановить невозможно. Она со страшной скоростью летит вперед.
Небольшая пауза.
Воспользовавшись краткой передышкой, я закуриваю. Отогнав рукой дым, я продолжаю:
— Сегодня, как никогда, человек вовлечен в бешеный водоворот реки жизни. И кто тут управляет: человек ли рекой или река человеком? Не наступит ли такое время и притом довольно скоро, когда у человека не хватит сил господствовать над чудесами, созданными его же руками и разумом? Человеческий гений создает чудеса за чудесами, но сам-то человек остается тем же самым. Человек борется с природой. Ведь вся история его существования — борьба за открытие и подчинение тайн природы. Но все эти головокружительные успехи напоминают спортивные рекорды, их все еще устанавливают, но они постепенно приближаются к своему пределу. А что, если и у человеческих возможностей есть пределы? А что, если мы так и не сумеем до конца покорить природу? Не надо забывать, что и мы сами — дети природы, неделимая ее часть.
Пауза.
По Гииному лицу заметно, что чаша весов склонилась в мою сторону.
Дато, прищурясь, разглядывает Мамуку Торадзе. Нетрудно увидеть, с каким нетерпением ждет он ответного удара. Гия согласен, чтобы пикировка закончилась с небольшим моим преимуществом, но Дато жаждет большего. Я знаю, как раздражает его безграничная Мамукина вера в собственную непогрешимость, докторальный и непререкаемый тон. Честно говоря, в глубине души я сомневаюсь, что я прав.
— Я не согласен с вами, — задумчиво говорит Мамука и встает со стула. Пылу в нем, видно, основательно поубавилось, — Согласиться с вами — означает признать, что моя жизнь лишена всякого смысла. Самая большая наша обязанность сегодня — забота о нашей Земле, забота о человеке. Именно на нас лежит тяжелейшее бремя заботы о спасении Руставели и Бетховена, Толстого и Микеланджело, спасении человеческой души и самых светлых идеалов человечества. Кто, как не мы, знает, какая опасность грозит нашей истощенной планете, ее выпотрошенным горам и долам, загрязненным морям и рекам. Катастрофа, может, еще и не ощутима сегодня, но завтра или послезавтра мы непременно ощутим ее…
Знакомый щелчок аппарата.
Я невольно смотрю на лампочку. Лампочка все еще горит. Только-только космическая частица ворвалась в камеру Вильсона и очертила окружность между магнитными полюсами, затратив всю свою энергию на создание туманного следа.
Съемка происходит дважды. В первый раз запечатлевается искривленный след частицы при ее полете в магнитном поле, а во второй — частица фиксируется в туманной камере на пластинке, где проявляется ее энергия.
И прибывший в эту минуту космический гость — наверное, обычный протон, не обладающий сверхэнергией, и его визиты к нам достаточно редки.
Откуда они приходят? Что находится в глубинах метагалактики? И каковы они, первоначала, первоосновы материи, которые расходятся по всей вселенной, нагруженные фантастической энергией?
Откуда обитатели микромира получают эту сказочную энергию, определяемую в десятки тысяч миллиардов электрон-вольт? Кто знает, сколько таких частиц пронизывают нашу лабораторию, мое тело! Какое искусственное магнитное поле сможет искривить их путь? Они беспрепятственно пронижут камеру Вильсона и унесут с собой тайну своей энергии.
Целая гора фотопластин громоздится на столе. Я неохотно просматриваю их. Типичный протон, обезображенный протон, типичный протон, легкий мезон и вновь обычный протон… Знакомый след, прочерченный на пластине, еще один знакомый след, еще один. И так до бесконечности. Непрошеные гости со всех сторон проникают в камеру Вильсона, вынуждая аппаратуру запечатлевать их следы на пластине. Но как давно не отражался на пластинке след той частицы, которую я жду с таким нетерпением!
И внезапно… Ломаный след.
Ломаный или искривленный?
Ломаный, и только ломаный. Вне всякого сомнения.
Сам по себе ломаный след — не новость. Распад частиц во время полета вызывает ломку следа. Частица разделилась надвое, а на пластинке идет лишь один след из точки деления. Известное явление — нейтральная частица не смогла оставить изломанный след, ибо не создала ионный ряд.
Но…
Я вновь ищу уже известное и хорошо расшифрованное явление…
Но здесь что-то другое.
Я долго смотрю на пластинку, прислушиваясь к прерывающемуся ритму сердцебиения.