Серпуховцы приглашали меня приехать для ознакомления с фотопластинками, снятыми и отобранными сотрудниками института.
Мое спокойствие поражало меня самого.
Гия в какой уже раз перечитал письмо. На лице его блуждала улыбка, улыбка, выражавшая искреннюю радость.
«Прилетел самолет из Тбилиси рейсом девятьсот тридцать шесть. Повторяем: прилетел самолет из Тбилиси рейсом девятьсот тридцать шесть».
— Вас двое? — спрашивает официант.
— Нас, четверо!
— Почему же четверо? — Нана не может скрыть удивления.
— Какая разница. Пусть накроет на четверых. Я не хочу, чтобы к нам кто-нибудь подсел и помешал разговору.
— Что будете пить?
— Что будем пить? — спрашиваю я Нану.
— Почему, интересно, ты спрашиваешь об этом меня? — смеется Нана.
— Ну хоть что-то ты выпьешь? Может, шампанского?
— Так и быть, пусть шампанское.
— Бутылку коньяка и бутылку шампанского.
Официант уходит.
— Неужели тебе завтра же необходимо быть в Тбилиси? — с сожалением спрашиваю я.
— Да. Вечерним рейсом.
— Как же ты успеешь все сделать?
— Что там успевать. Я почти все сделала сегодня. Завтра меня просто поставят в известность, когда мы получим бумаги и литературу. К одиннадцати я уже буду свободна.
Официант ловко подкатил к нам столик на колесах. Официанту лет двадцать, не больше. У него симпатичное доброе лицо и хорошие манеры.
— Симпатичный мальчик, правда? — по-английски спрашивает меня Нана.
— Лучше говорить по-грузински, — улыбаюсь я. — Английский он наверняка знает. Как-никак школа «Националя».
— Вот этого я и не учла. Ты прав.
— А если ты полетишь послезавтра?
— Невозможно. Послезавтра в институте защита. Мне необходимо там быть.
— Увы, а мне еще пару дней надо побыть в Серпухове.
Официант достает из серебристого ведерка бутылку шампанского и разливает вино в бокалы. Я наливаю себе коньяк.
— Будь здорова, Нана! — чокаюсь я с Наной и, не таясь, с нежностью смотрю на нее.
После возвращения из деревни Нану я не видел. Десять дней мне пришлось пробыть в горах, в лаборатории космических лучей. Потом совершенно неожиданно, не успев приехать в Тбилиси, я на следующий же день улетел в Москву. Перед отъездом я позвонил Нане, но дома ее не оказалось. Пришлось улететь, даже не сообщив ей о своей командировке. В Москву. Звонить из лаборатории было невозможно, а до райцентра — тридцать километров. Не так уж и далеко, но я просто не хотел звонить. Когда мы возвращались из деревни, я сказал Нане, что на десять дней уезжаю в лабораторию. Она и не ждала моего звонка, ибо я объяснил, что звонить оттуда нет никакой возможности. Расставаться с Наной, даже не успев с ней как следует поговорить, мне было жаль, но в глубине души я даже радовался своей отлучке. Мне просто необходимо хоть несколько дней побыть наедине с собой, чтобы разобраться в своих чувствах и думать о Нане на расстоянии.
Но для того чтобы убедиться в любви к Нане, мне оказалось вполне достаточно расстояния из Тбилиси до Мцхеты. «Незачем торопиться с выводами, — увещевал я себя. — Скороспелые заключения часто оказываются ошибочными».
Но дни шли за днями, и моя уверенность, что я люблю Нану, крепла все больше…
Я позвонил ей из Москвы и узнал, что она прилетит в командировку двадцатого октября первым рейсом.
Когда самолет коснулся бетонной дорожки, тяжелый камень свалился с моего сердца. Куда только подевалось ощущение беспомощности и пустоты! Тело обрело необычайную легкость и жажду действия. Неужели это любовь к Нане вернула мне остроту ощущений и беспричинную веселость?
А что, если любовь к Нане всего лишь минутный импульс?
Неужели наступит тяжелое похмелье, и я вновь выдохнусь и сникну?
Не встреть я Нану, вряд ли письмо из Серпухова так окрылило бы меня. Теперь все радовало и воодушевляло: Нана, как раньше Эка, поддерживала во мне жажду жизни.
Эка…
Что-то оборвалось в груди…
Ресторан постепенно заполнился людьми. Преобладали иностранцы. Необычное и торжественное окружение всегда возбуждало и волновало меня.
Я присматриваюсь к Нане. Меня интересует, не поблекла ли Нанина красота в огромном сверкающем зале, в пестроте и многолюдье? Мои страхи оказались напрасными. Более того, торжественность обстановки придала Наниной красоте особую грациозность и привлекательность.
Я убежден, что благородное и полное жизни лицо Наны привлекает внимание каждого нового посетителя.
— Пей! — уговариваю я.
— Но я уже выпила целый бокал!
— Пей еще!
— О чем ты подумал, когда я поехала с тобой в деревню?
Пауза.
Я смотрю Нане в глаза и лихорадочно соображаю, что ей ответить. Чего-чего, а такого вопроса я не ждал.
— О чем подумал? Неужели трудно догадаться, о чем я мог подумать? Ничего плохого, во всяком случае! Или я дал тебе повод думать иначе?
— Прости, — улыбается Нана.
— Прощаю! — улыбаюсь я в ответ. — Но, чур, пить до конца.
— Этот бокал я обязательно допью. Только не торопясь. Ладно? Но большего обещать не могу… Так ты хочешь знать, почему я поехала с тобой в деревню?
— Что ж, послушаем.
— Меня очень заинтересовала твоя особа.
— Но неужели…
— Я догадываюсь, что ты хочешь сказать. Наша встреча в поезде тут ни при чем. Хотя, впрочем, и она здесь повинна.
Я закуриваю.
— За несколько часов до самоубийства академика Гзиришвили ты, оказывается, был у него и разгадал его намерение.
— Откуда ты знаешь?
— Что ни говори, а наш Тбилиси все же маленький город, ничего утаить невозможно. К тому же это событие произвело сенсацию.
— Ну и как? Я удовлетворил ваше любопытство в качестве объекта для наблюдения?
— Представь себе, больше, чем я ожидала. — Нана помолчала. — Знаешь, Нодар, если бы ты тогда неправильно меня понял, я навсегда потеряла бы веру в… — Нана не закончила фразы — на глазах ее показались слезы.
Я едва сдержался, чтобы не расцеловать ее. Я хотел что-то сказать, но комок застрял в горле. Наконец я совладал с собой и взялся за ножку спасительного бокала.
Гиви Рамишвили стоял у входа и осматривал зал. Наверное, искал свободный столик. Когда он увидел меня, в глазах у него блеснула радость, и он направился прямо ко мне.
— Здравствуйте, Нодар! — обняв меня, сказал он.
Я был не настолько старше Гиви, но обратиться ко мне на «ты» он не осмелился.
— Познакомьтесь. Нана Джандиери, — поддержал я тон.
В ответ на улыбку Наны Гиви вежливо поклонился.
— Садитесь, пожалуйста, — предложил я ему стул.
— В вестибюле меня ждет друг.
— Присядьте хоть ненадолго.
Гиви сел.
— Вас ждет коллега?
— Да нет, одна девушка, мы скоро собираемся пожениться.
— А-а. Так просим вас поужинать с нами. Стол накрыт как раз на четверых!
— И вы никого не ждете?
— Никого, просто я не хотел, чтобы к нам подсаживались посторонние.
— А мы вам не помешаем?
— А может, это вам хотелось посидеть наедине?
— Что вы, что вы, напротив! Нам будет очень приятно поужинать с вами.
Гиви ушел.
— Кто это? — спросила Нана.
— Гиви Рамишвили. В университете он учился на геофизическом, на два курса позже меня.
— А где он теперь работает?
— Если не ошибаюсь, заведует отделом в Институте геофизики. Может, тебе неприятно их общество?
— Ну, отчего же!
— Не пригласить их было как-то неловко. В зале ни единого свободного места.
— Почему ты извиняешься?
Широкая дубовая дверь распахнулась, и в ней появился Гиви Рамишвили в сопровождении девушки.
Моя рука, протянутая за сигаретой, застыла в воздухе.
Тысячи тончайших иголок вонзились мне в сердце.
Эка!
Она идет неторопливо, еще не видя нас. Глаза ее, ища предназначенный им столик, скользят по незнакомым лицам.
Еще мгновение, и…
Эка оступилась. Гиви подхватил ее.
Две струи ледяного воздуха пронзили мое тело.
Потом…
Потом я ничего не помню. Лишь ночью, оставшись в полном одиночестве в своем гостиничном номере, я пытался восстановить, что случилось до того, пока Эка и Гиви подошли к нашему столику.
Нана, естественно, уловила выражение моего лица и, стремясь понять, что же произошло, обернулась в поисках причины моего изумления. Я испугался, как бы Нана не догадалась. Моя рука продолжила свой путь к сигарете, а я, собрав последние силы, привстал.
— Познакомьтесь!
— Эка! — с улыбкой кивнула Эка Нане. Потом повернулась ко мне. — Мы уже знакомы, — сказала она Гиви.
— Знакомы? — удивился Гиви.
— Да, — говорю я и чувствую, как на лбу у меня выступила испарина.
Эка собралась было сесть рядом с Наной, но помешал Гиви.
— Как-то неловко, чтобы женщины сидели по одну сторону, а мы по другую, — сказал он. — Тебе лучше сесть рядом с Нодаром.
И Эка покорно опустилась в кресло рядом со мной.
Мучительная, неестественная улыбка прилипла к моим губам.
Все уже давно уселись, и я с изумлением обнаружил, что все еще стою на ногах.
Невольно я взглянул на Нану. Неужели она обо всем догадалась? Не думаю. Во всяком случае, по выражению ее лица этого не скажешь. Она с нескрываемым восхищением и одобрением разглядывает Эку.
И Гиви ничего не заметил.
А я боюсь даже глаза поднять на Эку.
К тому же никак не удается содрать с губ грубо намалеванную жалкую улыбку.
Откуда-то издалека до слуха моего долетел шум моря. Постепенно шум этот усилился. Волны сначала едва обозначились, потом сделались выше и наконец встали на дыбы, словно горы. Я отчетливо вижу, как длинная горная цепь волн покрывается белоснежной шапкой пены.
Собравшись с силами, я всячески пытаюсь заглушить в себе яростный рев волн.
— Вы в командировке? — словно из подземелья донесся до меня приглушенный голос Гиви.
— Что вы сказали? — никак не могу понять, о чем он меня спросил.
— Вы здесь в командировке?
— Ах да, конечно. И не в Москве, а в Серпухове.