В тот день в цехе никто не улыбался, как прежде, никто не шутил. Не разговаривали даже о деле — распоряжения и приказания передавали друг другу жестами.
Хидашели казалось, что сталевары избегают его, не хотят с ним разговаривать.
«Ах, вот как, вы на меня обижены? Ничего, ничего! Обойдется! А работать все равно будете».
От этих мыслей он почти успокоился. В сердце затеплилась надежда. Он снова почувствовал силу в своих руках.
Но по окончании смены в душевой Леван заглянул в обломок зеркальца и испугался: на него глядело желтое, мрачное лицо с холодными, потухшими глазами.
Начало седьмого. Маринэ волновалась, не находила себе места. Услышав шум машины, подбегала к окну в своем элегантном платье, украшенном дорогим ожерельем.
Лела и Миранда, терзаемые любопытством, старались понять, что произошло за вчерашний вечер и сегодняшнее утро, и многозначительно переглядывались. Волновалась и Тинатин Георгиевна. Только Платон Миндадзе ждал совершенно спокойно, он знал, что Хидашели обязательно придет, сидел в своем кабинете и читал газету.
— Завидую твоим нервам! — вздохнула Тинатин.
Платон ничего не ответил.
— А если он не придет? Мы ведь гостей пригласили… — в отчаянии подскочила к нему жена.
— Придет, обязательно придет, — уверенно ответил Платон.
Леван пришел в десять минут восьмого. У него был невозмутимый вид, он улыбался, и в улыбке сквозила ирония. Было трудно понять, кому она, собственно, адресована — Миндадзе или себе самому.
Леван поклонился Маринэ и пристально поглядел ей в глаза. Маринэ растерялась, но, к счастью, в это время из кабинета вышла Тинатин.
— Ах, Леван! — с провинциальной изысканностью сказала она.
Леван и Тинатин встретил холодной улыбкой. Будущая теща поцеловала его в лоб, Леван приложился к ее ручке. Он не терпел подобных церемоний, но не хотел, чтобы Миранда и Лела поняли, что Миндадзе поймали его в капкан.
— Платон! — позвала Тинатин.
— О-о, как можно, Тинатин Георгиевна, я сам явлюсь к нему! — остановил ее Леван.
Потом он обратился к Маринэ:
— Маринэ, я хочу поговорить с вашими родителями.
Девушка нежно улыбнулась. Леван насмешливо посмотрел на нее и взял под руку Тинатин.
Они степенно направились в кабинет Платона. Как только закрылись двери, Леван выпустил руку Тинатин, сел на диван и положил ногу на ногу.
Наступило молчание.
— Слушаю! — сказал Платон и отложил газету в сторону, сделав вид, будто не заметил, что Леван не поздоровался с ним.
— Это я вас слушаю! — сказал Хидашели.
— Было бы лучше, если бы вы вели себя иначе.
— Теперь уже поздно! — горько усмехнулся Леван. — Да, кстати, я прошу руки вашей дочери…
У Платона кровь прилила к лицу, но он смолчал. Он оседлал Хидашели, но пришпорить его, видно, не удастся.
Тинатин растерянно смотрела то на Левана, то на мужа.
— Ваши аплодисменты, очевидно, следует принять как знак согласия? — Леван вел себя недопустимо, но не мог иначе.
Платон тяжело дышал, в висках у него стучало, печень разболелась, и правую руку он прижал к животу.
— Почему вы пришли без родных и друзей?
— Я часто слышал, что у человека может быть только один друг. Оказалось, что у меня нет даже и одного-единственного.
— Распишетесь завтра утром? — спросила Тинатин.
— Конечно, зачем же откладывать удовольствие?
— Платон, а мы к завтрашнему дню успеем подготовиться? — обратилась Тинатин к мужу.
— Успеем. Я уже обо всем позаботился.
— Неплохо было бы этот вопрос согласовать со мной. Надеюсь, в день собственного счастья я могу пользоваться совещательным голосом? Так вот, имейте в виду, я категорически против свадьбы.
— Что это значит, что скажут люди? — воскликнула Тинатин.
— Теперь у меня для свадьбы нет ни желания, ни настроения.
— Боже, у меня так хорошо все было задумано! Вы могли бы взять отпуск и поехать прямо в свадебное путешествие! — вздохнула Тинатин.
— Я не собираюсь брать отпуск, не собираюсь в свадебное путешествие. Для этого у меня нет времени.
— В чем же, в конце концов, дело? — вспыхнула Тинатин.
— С этой женщиной мне трудно разговаривать! — холодно заявил Леван.
— Ты замолчишь или нет? — закричал Платон на жену.
— Не кричи, услышат, — шепотом сказала Тинатин.
— Хорошо, не хотите свадьбу, не надо, но отпуск почему не берете?
— Я уже сказал, что для этого у меня нет времени. Вы деловой человек и должны понять: у меня уже готова диссертация, в этом месяце я должен сдать кандидатский минимум, защита состоится не позднее декабря.
— Я очень хочу, чтобы моя дочь жила со мной, — сказал Платон.
— А она сама?
— И она так хочет.
— Так чего же она хочет от меня?
— Прошу вас отнестись к этому серьезно.
— С удовольствием. Ваша дочь будет жить со мной в Рустави.
— Господи, как мое дитя сможет жить в Рустави?! — запричитала Тинатин.
— Если не сможет, скатертью дорога.
— Боже, я умру от горя! — не умолкала Тинатин.
— Что же делать, говорят, дети — цветы, выросшие на могиле родителей.
— Это уже чересчур! — рассвирепела Тинатин.
Леван встал и обратился к Платону:
— Утром вы мне поставили ультиматум, теперь моя очередь. Ваша дочь будет жить со мной в Рустави. Никакой свадьбы и свадебного путешествия не будет. Завтра после загса в моем доме состоится обед. Будут только мои родные и очень близкие знакомые. Вы также, надеюсь, пожалуете. И еще: чтобы в моем доме я никогда не видел тех бездельников и кретинов, которые бесконечно увивались около вашей дочери, включая сюда и самых лучших ее подруг. Завтрашний день я как-нибудь еще потерплю. Что касается чванства Маринэ и усвоенных из заграничных кинофильмов «аристократических манер» — об этом у меня будет особый разговор с нею. Еще одно, и наши переговоры будут закончены: никакого приданого чтобы я не видел. Не хочу ни одной вашей копейки. А сейчас нам пора выйти в гостиную. А то весь Тбилиси заговорит, будто Миндадзе не хочет выдать дочь за Левана Хидашели. Разрешите мне, мадам, называть вас мамашей и предложить вам свою руку…
Леван хорошо знал, как уколоть Тинатин. Слово «мамаша» заставило ее вздрогнуть, но она смолчала, взяла Левана под руку, и они вышли к гостям.
На лицах обоих застыли неестественные сияющие улыбки. Гости шумно встретили их. Тинатин получала поздравления и только повторяла: «Благодарю, благодарю…»
Платоном овладело прежнее уныние. Леван подошел к Маринэ, поцеловал ее в лоб. Маринэ вздрогнула, поцелуй его был подчеркнуто демонстративным, губы Левана — холодны как лед…
— Что с тобой, ты не здоров? — спросила Левана мать. Ее встревожили его потухшие глаза и желтое лицо.
«Наверно, я отвратительно выгляжу, — подумал Леван, — это никуда не годится, надо взять себя в руки».
— Ничего со мной не случилось, мамочка. Наоборот, пребываю в прекрасном настроении. — Леван попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло.
— Что с тобой, Леван? Я никогда не видела тебя таким.
— Откуда же ты могла видеть, ведь я еще ни разу не женился.
— Ты что, шутишь или правду говоришь? — Нино недоверчиво посмотрела на сына.
— Я не шучу, завтра расписываюсь.
Услышав об этом, из другой комнаты вышел Варлам. Он остановился у стола и вопросительно посмотрел на сына.
— Что вы так насторожились, вы недовольны? А ведь каждый день покоя не давали — женись да женись! — засмеялся Леван.
Нино все еще не понимала, шутит сын или говорит правду.
— А почему нам ничего не сказал?
— А о чем я говорю сейчас?
— Поздновато, — упрекнул Варлам.
— А если бы я сказал раньше, что бы от этого изменилось?
— Ничего. Просто было бы приятно. Я бы подумал, что сын относится ко мне с уважением, просит совета, считается с желанием отца.
Варлам как будто обижался на сына, но в его голосе все-таки чувствовалась радость. Он верил, что Леван ни в чем не мог ошибиться. Варлам и сам женился, не спросив разрешения у родных, и не считал это большим преступлением.
Но от глаз матери ничто не ускользнуло. Она поняла, что с Леваном случилось какое-то несчастье. С самого начала ее взволновало его больное лицо, и сейчас беззаботное настроение сына казалось ей фальшивым.
— Кто же она такая? — спросил снова отец.
— Миндадзе Маринэ Платоновна, родившаяся в 1935 году, по образованию филолог, специальность — английский язык. Но я не думаю, дорогой профессор, что она поразит вас своими знаниями.
Леван засмеялся и бросился на диван. Из кармана его пиджака выпал толстый конверт. Леван с недоумением посмотрел на него, и перед его мысленным взором промелькнуло: цех, Арчил Хараидзе протягивает конверт и говорит: «Не принял. Просил передать, что и так благодарен вам за все…» Не принял Лексо… Леван вытряхнул деньги на стол.
— Здесь денег больше, чем нужно. Завтра в полдень мы распишемся. Устройте скромный обед. Мне сейчас не до свадьбы. Когда защищу диссертацию, устроим пир.
Теперь и Варлам понял, что Леван не радуется своей свадьбе. Он помрачнел и посмотрел сыну в глаза.
— Кто ее родители?
— Миллионеры. Многие женихи зарились на их богатство.
— Я надеюсь, моего сына не могло прельстить чье-то богатство?
— Вы что, допрос мне устраиваете?
Леван искал повода разозлиться, он больше не мог сдерживаться.
— Ты это называешь Допросом? — спокойно продолжал Варлам. — Кажется, я имею право знать, кто будет моей невесткой.
— Об этом не беспокойся. Могу тебя заверить, что она вам понравится. — Леван встал и вышел в свою бывшую комнату.
— Какая разница, понравится мне она или нет. Главное, чтобы тебе она нравилась и чтобы ты ее любил, сынок! — по-прежнему сдержанно сказал Варлам ему вслед.
Нино вздохнула, несколько минут сидела в нерешительности, потом встала и пошла к сыну. Леван одетый лежал на кровати, пристроив ноги на стул. Приходу матери он явно был не рад. Знал, что сейчас последуют вопросы, а у него не было сил объясняться. Он закрыл глаза, притворился, что спит.