Джумбер Лекишвили и без того все понял. На лбу у него выступил холодный пот. Он нерешительно протянул руку Левану.
— Хидашели! — отчетливо сказал Леван и сжал его ладонь.
— Прошу вас, садитесь! — Художник немножко пришел в себя, краска снова прилила к его лицу.
— Нет, садиться мне некогда. Я только хочу поблагодарить вас за то, что вы так внимательны к моей жене.
Неожиданно Леван левым кулаком ударил Лекишвили в живот, а правым — в челюсть. Джумбер рухнул на пол.
— Леван! — закричала Маринэ, но его уже не было в мастерской. — Леван! Я ни в чем не виновата!
Маринэ выбежала вслед за мужем, однако знакомая серая «Волга» была уже далеко.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Еще не было шести, а город весь был окутан темнотой. Короткий предвесенний день ускользнул незаметно. Прошел небольшой дождь, потом внезапно распогодилось, и пустые улицы наполнились народом. Был теплый, тихий вечер.
Леван Хидашели медленно шагал по улице и рассматривал встречных. Знакомые попадались редко, и в конце концов его внимание привлекли афиши. Невольно он остановился у рекламной тумбы — простые черные буквы на зеленоватой бумаге.
«Отчетный концерт Натии Кипиани», — в десятый раз перечитывал он. Не помнил, как свернул к консерватории, купил билет и, только положив его в карман, понял, что не забыл Натию. Он просто старался не вспоминать о ней, а сейчас вся душевная боль всколыхнулась разом. Он снова вышел на проспект Руставели и у Оперы встретился с Гочей Саришвили.
— Сколько лет, сколько зим! Если не спешишь, зайдем в кафе, — предложил Гоча.
Обнявшись, они вошли в кафе «Метро», поднялись на второй этаж, сели на открытой веранде. Гоча был навеселе, глаза у него блестели.
— Какой теплый вечер! — сказал Гоча и подозвал официанта.
Леван и Гоча Саришвили познакомились давно. Это было в Гори, где они вместе тренировались в спортивном лагере. Гоча учился в Тбилисском университете, на факультете журналистики. Их лагерь находился недалеко от лагеря Политехнического института.
Однажды на Уплисцихском склоне они устроили совместный кросс. Стояла невыносимая жара. На засохшем поле было полным-полно саранчи. У ребят от жажды глотки пересохли, все с трудом держались на ногах. Наконец кое-как достигли они вершины горы, где было кладбище.
На выжженном хребте не было ни одного дерева. Только на могилах росли кустарники и цветы. Объявили отдых. Усталые парни легли прямо на могилы и старались хоть как-нибудь укрыться от полуденного зноя.
Леван увидел свежевырытую могилу и спрыгнул туда. Там он очутился нос к носу с тощим парнем в черных роговых очках. Тот лежал на спине и курил сигарету. Увидев Левана, отодвинулся в угол и уступил место незнакомцу. Леван устроился в другом углу, положил альпеншток между коленями и прислонился к прохладной сырой земляной стенке могилы.
Леван опустил руку в карман, достал коробку сигарет. Она была пуста. Леван смял ее и выбросил наверх. Очкастый, в свою очередь, достал сигареты и бросил одну Левану, а следом за ней и спички. Так они сидели некоторое время, попыхивая сигаретами. Ни один из них не произнес ни слова. У очкастого ворот был распахнут. Леван тоже расстегнулся, на него глядя. Докурил сигарету и щелчком подбросил вверх окурок. В небе он увидел парящего ястреба. Леван жестом показал парню, чтобы тот взглянул на птицу. Наконец раздался приказ: кончай отдых! Леван узнал голос своего тренера. Правой рукой оперся на альпеншток, а левой на стену и выпрыгнул.
— Как тебя зовут? — крикнул Леван вниз очкастому.
— Гоча! — лениво отозвался тот и снова вытащил из нагрудного кармана сигарету и спички.
— А меня — Леван Хидашели! — крикнул Леван.
Через пять дней они вновь встретились. Пошли и улеглись на берегу Куры.
— В воскресенье я снова поднимался на кладбище, мне было интересно, кого похоронили в той могиле, — сказал Гоча.
Удивленный, Леван привстал. Такая мысль не могла бы прийти ему в голову. Теперь и его охватило любопытство, и он с интересом посмотрел на Гочу.
— Оказывается, молодого парня, Гелу Гордашвили. Он на собственной машине угодил в пропасть.
Леван ничего не сказал; некоторое время он молча смотрел на Гочу, потом прилег и закинул руки за голову.
С тех пор они подружились. Часто встречались.
Гоча мало изменился, только еще похудел, пожалуй. На нем были все те же знакомые роговые очки, и он так же без конца поправлял их.
Официант безо всякого энтузиазма выслушал Гочу и ушел. Некоторое время они сидели молча. Гоча курил сигарету за сигаретой.
Леван заметил какого-то парня за соседним столиком и, улыбаясь, приветствовал его. Гоча тоже взглянул в ту сторону и, увидав юношу в пестром свитере, в знак приветствия поднял свой бокал.
— Откуда ты знаешь это сокровище? — обратился Гоча к Левану.
— Представления не имею, кто он.
— Счастливый человек, должно быть…
Официант принес коньяк и кофе.
— Давно я ничего твоего не читал, нового не пишешь? — спросил Леван и вдруг испугался: «Уже два года я вообще ничего не читаю, кто знает, может быть, за это время он что-нибудь и опубликовал».
— Что там писать, кажется, я и читать разучился, — махнул рукой Гоча и погасил сигарету.
Леван улыбнулся, пригубил коньяк.
— Я уже отстал от литературы. Не знаю даже, есть ли кто-нибудь интересный среди молодых.
— Как тебе сказать. Вообще Грузия делится на две части — одни читают, другие пишут. Ты, конечно, принадлежишь к лучшей, которая не пишет.
— Нет, я принадлежу к той, очень малочисленной, которая и не пишет и не читает.
— Тогда за твое здоровье!
— Благодарю.
Они чокнулись и выпили молча. Леван принялся за кофе. Гоча опять достал сигарету.
— Очень много куришь! — сказал Леван.
Гоча махнул рукой.
— Из-за этих сопляков я возненавидел и кофе и коньяк, — сказал он и показал Левану на крайний столик.
Там сидели парни и девушки восемнадцати — двадцати лет.
— Посмотри, как держат бокалы. Всему этому научились по кинофильмам. Перед преподавателями за тройки на брюхе ползают, выпрашивают, вымаливают. А если на улице случайно толкнешь его, берегись!
Гоча плеснул себе коньяку, выпил его и глотнул кофе.
— Тьфу, остыл! — Он оглянулся, поискал глазами официанта.
Некоторое время сидели молча. На улице народу было мало. «Как рано засыпает Тбилиси», — подумал Леван.
Оркестр играл какую-то мексиканскую мелодию.
— Уйдем отсюда! — неожиданно сказал Гоча.
Леван с удивлением посмотрел на него. Он никуда не спешил. Ему было приятно сидеть в кафе. Хотелось выпить еще.
— Здесь все фальшиво: и этот оркестр, и этот несчастный Алавидзе, и эти мальчишки! — Гоча рассвирепел. От коньяка у него испортилось настроение.
Они вышли на улицу. Медленно зашагали по проспекту..
— Хочешь, поднимемся ко мне, у меня есть бутылка чачи.
— Благодарю, — сказал Леван. — Но я должен ехать в Рустави.
— Плюнь на Рустави. Лучшего сегодня вечером ничего не сделаешь, — сказал Гоча.
— Завтра мне рано вставать, право, не могу.
— Хорошо, тогда я пошел. Да, если тебе действительно интересно, то я написал новый рассказ и когда-нибудь прочитаю его тебе, — прощаясь, сказал Гоча.
Леван проводил его глазами. Потом подошел к афишам и разыскал ту, зеленоватую, с черными буквами. Он уставился на огромные литеры, из которых складывалось имя Натии…
В Рустави Леван добрался поздно и долго не мог заснуть.
Он чувствовал страшное одиночество. Это даже испугало его.
Вот уже много лет он жил так, но никогда не чувствовал потребности в том, чтобы кто-нибудь был рядом с ним.
А сейчас очень захотелось увидеть рядом кого-нибудь, но кого? Родных или Маринэ? Брата или друзей?
Сел на постели. Согнулся, оперся локтями о колени и закрыл лицо ладонями…
Трудный он прошел путь. Достиг своей цели, но какой ценой! Оттолкнул друзей, предал Натию.
Леван снова прилег, оглядел комнату. Это была пустая темная комната, ее никогда не согревала любовь.
При бледном свете, который падал из окна, он увидел висящее на стуле платье. На полу заметил и туфли Маринэ. В ушах раздался ее холодный, пустой голос. Слава богу, от нее он избавился!
Леван повернулся на другой бок, зарылся головой в подушку и накрылся одеялом. Задремал и резко вздрогнул во сне. Открыл глаза. Нащупал пустую пачку из-под сигарет и вспомнил, что последнюю сигарету отдал водителю такси. Встал, из ящика письменного стола достал новую пачку, закурил и подошел к окну.
Небо над заводом ало светилось.
В Малый зал консерватории Леван Хидашели нарочно опоздал, боясь встретиться с Натией. Осторожно вошел в фойе. Все уже были в зале. И тут Леван заметил Натию. Она стояла с какой-то пожилой женщиной. Леван сделал движение к выходу, но было уже поздно. Их глаза встретились. Натия резко отвернулась и пошла прочь. Пожилая женщина, видимо, что-то поняла, сердито посмотрела на Левана и поспешила вслед за Натией.
Пока Леван разыскивал свое место в последнем ряду и усаживался, перед его глазами стояло испуганное и возмущенное лицо девушки.
Через несколько минут он снова увидел ее, уже на сцене, и вздрогнул от раздавшихся аплодисментов. Натия вышла к рампе, поклонилась публике. Глаза ее были опущены, она ни разу даже не посмотрела в зрительный зал, спокойно повернулась и села к роялю.
Раздались первые аккорды.
Леван не знал, что играла Натия, хотя музыка была знакомая. На фоне черного задника он видел усталое, грустное и прелестное ее лицо. Оно казалось очень далеким. Далеким и недосягаемым.
Леван понял, что больше не может сидеть здесь, в этом зале. Резким движением он поднялся с места и вышел.
Леван бежал по лестнице торопливо, точно из горящего дома. Сел в машину и со страшной скоростью пролетел весь проспект Руставели. Ему казалось, будто он задыхается. Он не мог дождаться, когда выедет за город. В голове была только одна мысль — скорее из Тбилиси, в открытое поле. Он не сторонился ни машин, ни людей, не обращал внимания на повороты, на свистки милицейских инспекторов. Только одно — скорее, скорее выехать в открытое поле и свободно вздохнуть.