— И неплохо.
— Тогда подожди меня внизу, в пять. У меня гостят венгры, хочу показать им ущелье Арагви.
— Хорошо.
Отар Нижарадзе и представить не мог, что все произойдет так просто и стремительно.
В Тбилиси они возвращались за полночь. Рядом с Отаром сидел Арчил, на заднем сиденье — гость из Венгрии, переводчица и Манана. Остальные венгры ехали во второй машине.
Отар все еще не мог прийти в себя, не понимая, радовался или огорчался тому, что произошло. Он стеснялся смотреть на Арчила, чувствуя себя виноватым. Он гнал машину на предельной скорости. Ему хотелось поскорее избавиться ото всех, остаться одному и обдумать все как следует.
Манана Гавашели не только отличалась красотой. В выражении ее лица и в жестах было нечто величественное и гордое, нагонявшее робость на самых смелых мужчин. Ей было под сорок. Возраст наложил на ее лицо чуть заметный отпечаток. Внимательно приглядевшись, можно было заметить паутинку морщинок, протянувшихся от глаз к вискам, наметившийся второй подбородок, легкую дряблость кожи, но это — если только внимательно приглядеться… А при вечернем освещении лицо ее казалось гладким и безупречным, как у двадцатилетней девушки. Благодаря усердному занятию теннисом и плаванием, фигура ее сохранила гибкость и стройность. Но особенно пленительны были глаза с поволокой и пухлые губы. Когда она улыбалась, молодела на двадцать лет. После того памятного банкета Отар не мог забыть Манану. Часто, даже наедине с Натой, ему представлялись страстные и зовущие глаза Мананы Гавашели. Временами он даже сомневался, вправду ли любит он Нату? К своей невесте он никогда не испытывал такого влечения… В конце концов он должен был признаться себе, что очарован женой директора. Какая-то неистовая сила толкала его к этой женщине.
Неприятно сознавать, что ты бессилен бороться с собой. Отар любил держать свои чувства в узде. Он напряг всю волю, стараясь забыть Манану Гавашели, и как будто достиг желаемого. Но несколько часов назад, достаточно было ощутить в своих объятиях ее гибкое тело, чтобы убедиться: старания его были тщетными. И теперь подавленное чувство вспыхнуло с новой силой, с новой силой овладело им. Сегодня, как и на том банкете, он вдруг лишился смелости и мужества. Вместе с ними исчезли непринужденность и чувство юмора. Во взглядах и жестах Мананы, в ее нежном, вкрадчивом голосе, в чуть насмешливой и какой-то обнадеживающей улыбке поистине таилась порабощающая сила.
Отар заметил, как радостно блеснули глаза Мананы при его появлении. Она сначала усадила венгерского гостя, переводчицу и, наконец, села сама, чтобы сбоку лучше видеть профиль Отара. Впереди нее, рядом с Отаром, сидел Арчил.
Отар закатал до локтей рукава темно-серой рубашки, расстегнул три верхних пуговицы, обнажив крепкую, загорелую грудь. Временами он украдкой поглядывал на Манану в зеркальце. Беседуя с гостем, она не сводила глаз с Отара. Несколько раз их взгляды встретились в зеркальце. Манана каждый раз улыбалась. Отар, сохраняя невозмутимый вид, отводил глаза, невольно жал на газ и тут же слышал спокойный голос Арчила Гавашели:
— Потише, Отар, мы не спешим…
Манана с удовольствием разглядывала светло-каштановые волосы Отара, его сильную загорелую шею. Потом переводила взгляд на мужа. Какими жалкими казались его багровая жирная шея и блестящая лысина.
Сначала они отвезли венгров в гостиницу, затем Отар подогнал машину к самому подъезду Гавашели.
— Где поставить машину? — спросил он Арчила.
— А сам пешком пойдешь? — Гавашели был изрядно пьян, глаза его слипались. — Поезжай, поставишь ее где-нибудь у себя. А завтра приедешь на студию. К тому времени и мои шофер подойдет.
— Я лучше поставлю ее у вас во дворе. Хочу прогуляться. Мне недалеко идти.
Манана вышла из машины.
— Всего доброго! — холодно попрощалась она и скрылась в подъезде. Все уже было сказано. Пятнадцатого июля, в двенадцать часов дня, Манана Гавашели, одна из красивейших женщин Тбилиси, будет ждать его в вестибюле батумской гостиницы «Интурист».
Отар завел машину во двор, отдал ключи Арчилу, неловко попрощался. Наконец-то он остался один. Свободно вздохнул, закурил, перешел на другую сторону улицы и медленно направился домой. Он никуда не спешил. Во время ходьбы ему лучше думалось. Хотелось разобраться, как все это случилось.
Арчил облюбовал небольшую полянку на берегу Арагви под Ананури. У развалин крепости разожгли костер и расстелили скатерть.
Отар почти не пил, если не считать двух стаканов вина. Тянулись часы. Костер начал затухать. На небе выплыл светлый молодой месяц. В Ананури бледно мерцали немногочисленные фонари. Рядом, за кустами, смутно поблескивал приток Арагви, словно там крался дракон.
Венгры быстро опьянели. Иногда они просили Отара включить фары и танцевали. Потом Арчил с другом спели им старинную застольную «Мравалжамиер».
— Великолепно! — восторгались гости.
— Теперь просим вас!
Венгры затянули что-то вроде марша. Арчил и его друг, владелец второй машины, официально принимавший гостей, пытались подпевать им вторым и третьим голосами.
Трезвого Отара смешили витиеватые тосты подвыпивших сотрапезников.
Манана включила портативный магнитофон. Тихая, задушевная мелодия зажурчала среди общего шума.
— Потанцуем? — повернулась Манана к Отару.
— Сейчас включу фары.
— Нужно ли? — усмехнулась Манана, кладя руку на его плечо.
Отар Нижарадзе мягко обхватил ладонями ее талию и удивился, ощутив по-девичьи гибкое тело.
Манана, как и все, была довольно пьяна. Полузакрыв глаза и вполголоса напевая мелодию, она отдалась танцу. Они плавно покачивались на одном месте. Потом Манана вдруг откинула голову и заглянула Отару в глаза. В свете угасающего костра он увидел, как обрисовались небольшие упругие холмики ее груди, и лишь тонкая ткань платья отделяла его от них.
— Ты, говорят, боксер? — спросила Манана.
— Был когда-то. А вы откуда знаете?
— Я все знаю.
Правая рука Мананы плавно сползла на открытую грудь Отара. Тихонько перебирая длинными пальцами в перстнях, она словно массировала ему грудь. Горячая волна окатила Отара. Нежно, почти не касаясь, ласкала женщина. Отар невольно бросил взгляд на Арчила. Тот пил на брудершафт с одним из венгров. Отар незаметно поднял руку и дотронулся до пальцев Мананы. Ему хотелось заставить себя отвести гибкие пальцы женщины, от которых струилось сладчайшее тепло.
Манана резко остановилась. Отар по инерции сделал лишний шаг.
— Пятнадцатого июля приезжай в Батуми. Я буду в «Интуристе». В двенадцать жди меня в вестибюле. Понятно! — И, не дожидаясь ответа, она присоединилась к компании.
— Почему вы покинули нас, госпожа Манана? — с упреком обратился к ней на ломаном русском языке седой венгр. — Если господин тамада позволит мне, я буду пить за фею нашего стола, тост за нашу богиню!
— За это мы уже пили! — улыбнулся Арчил.
— Пустяки. Выпьем еще. Встанем, мужчины. Вернее, опустимся на колени и выпьем в честь госпожи Мананы. Какая жалость, что в моих ногах нет прежней силы, я бы вместе с вами сплясал чардаш. Настоящий чардаш, товарищи!
Все засмеялись и посмотрели на довольного, жизнерадостного венгра.
Только Отару было не до смеха. Опершись о крыло машины, он стоял в стороне от компании, мучимый противоречивыми мыслями.
Снова разожгли костер. Отар смотрел на Манану. Лицо ее сияло в свете костра. Словно забыв о его существовании, она смеялась и весело болтала с гостями.
Отар не заметил, как оказался на улице Палиашвили.
Итак, пятнадцатого июля, в укромном номере батумской гостиницы «Интурист»…
Отар боролся с собой. Он ощущал на груди невесомое прикосновение гибких пальцев Мананы и уже не уповал на волю.
До утраты человеческого облика оставался один шаг, и Отар Нижарадзе не был уверен, хватит ли у него сил удержаться от этого шага.
Внезапно послышался шум машины. Не успев опомниться, он увидел бешено мчавшийся автомобиль. И в тот же миг визг тормозов и шипенье покрышек слились с отчаянным воплем. Мелькнуло на лету человеческое тело, ударилось о железный столб и мешком повалилось на землю. Машина почему-то развернулась, задела багажником за дерево, разбив при этом задний фонарь. Взревел мотор, и машина умчалась.
Отар успел заметить номер. Разглядел в машине четверых. Четверых мужчин. Когда машина скрылась, он достал пачку сигарет и на ней записал номер. Затем осторожно подошел к безжизненно распростертому на асфальте человеку. Лицо мужчины было в крови, глаза открыты. Вероятно, он умер в тот момент, когда исторг ужасный вопль.
Следователь вытащил из кармана убитого паспорт.
— Элдар Алексидзе, — громко прочел он, — улица Джорджиашвили, три.
«Джорджиашвили, три» — повторил про себя Отар.
Труп лежал навзничь. Около головы растеклась лужа крови. Вероятно, расшибся о столб. Судя по одежде и крепким, мозолистым рукам, он рабочий, лет сорока, может, меньше. На улице толпился народ. Из открытых окон по обеим сторонам улицы выглядывали заспанные люди. Они встревоженно переговаривались друг с другом, стараясь не смотреть на труп.
Милиционеры молча и спокойно делали свое дело. Фотографировали. Измеряли след торможения машины, что-то записывали. Тщательно собрали осколки заднего фонаря. Здесь же стоял доктор, уже засвидетельствовавший смерть. Потом, наверное, вскроют и детально обследуют труп.
Удивляясь самому себе, Отар пристально смотрел на мертвое тело. Обычно он не мог видеть покойника. Встречая на улице похоронную процессию или бывая на панихидах, он всегда отводил глаза от гроба. А сейчас с ледяным спокойствием разглядывал труп молодого еще человека.
— Кто-нибудь знает пострадавшего? — громко спросил следователь и оглядел толпу. Он был в чине капитана.
Никто не ответил.
— Итак, никто не знает его?
Все переглянулись, не произнеся ни слова.