Незнакомец протягивает мне патрон.
— Какого калибра?
— Двенадцатого.
Я вставляю патрон в магазин, но ствол не защелкиваю. Стою и думаю, во что бы стрельнуть.
Незнакомец догадался, что ружье мне не в новинку. Я посмотрел на его небритое лицо и сразу уловил в нем вымученный вопрос: «Как, неужели ты собираешься стрелять здесь, в церковной ограде?»
Слово «ограда», здесь употребляют условно, подразумевая границы кладбища.
Пауза.
— Не стреляй здесь. В церковной ограде стрелять нельзя! — выдавил из себя незнакомец.
— Это почему же? Что, бог рассерчает? — улыбаюсь я, поглядывая на церковь.
— Да, бог рассерчает.
— Тогда давай выстрелим в этого самого бога!
Я вовсе не собирался палить по церкви. Но теперь мне вдруг захотелось подразнить незнакомца.
— Не надо, не делай этого. Все равно ружье не выстрелит.
В голосе незнакомца мне послышались страх и упрямая настойчивость.
— Что, испугался? — допытываюсь я.
— Мне-то бояться нечего. — Незнакомца бесит моя ироническая улыбка. — Не советую я тебе делать дурное, все едино ружье не выстрелит.
— Кто тебе сказал, что оно не выстрелит? — с издевкой спрашиваю я и чувствую, как глубоко отпечаталась в мозгу незнакомца моя насмешливая улыбка.
— Никто мне не говорил, я и сам знаю.
— Интересно — откуда?
— Многие пытались, но ружье не стреляло.
— Ты с чужих слов говоришь или сам видел?
— Видел своими глазами.
Я переглянулся с Дато и Гией.
Гия сидел, упершись руками в землю, и встревоженно смотрел на нас. Дато, нахлобучив кепи на самые глаза и прищурившись, с интересом ждал, чем все это кончится.
— В прошлом году, на пасху, один пьяный выхватил наган и попытался пальнуть по двери церкви. В-о-он в ту дверь! — незнакомец протянул руку к двери церкви, закрытой на ржавый замок.
— Ну и что же, не получилось?
— Трижды дал осечку, но выстрела не было.
— Наверное, наган был негодный или патрон отсырел?
— Но стоило ему отвести наган в сторону, как сразу раздался выстрел.
— Бывали и другие случаи?
— Я-то не видел, но сказывают, что бывали.
— А все же?
— Мой родной брат сам видел в нижнем селении. Один охотник в вербное воскресенье направил ружье на церковь.
— И конечно же не выстрелил, так?
— С первого раза нет.
— Так, значит, со второго раза все же выстрелил?
— Да, со второго раза удалось, но вечером, когда они возвращались восвояси, машина опрокинулась в ров. Из двадцати человек никто не пострадал. Лишь охотник скончался на месте.
— Тем более надо выстрелить.
Теперь уж я решительно поворачиваюсь к церкви, защелкиваю ствол и взвожу курок.
— И все же я советую тебе не стрелять.
На этот раз в его голосе послышалось отчаяние, а не гнев. Я резко повернулся и посмотрел ему прямо в глаза. И невольно вздрогнул, увидев в них страх и безнадежность. «Стрелять?» — заколебался я.
— Ты, случаем, не струсил? — слышу я голос Дато.
Я опомнился, но уловить насмешку в голосе Дато не успел. И подозрительно посмотрел на друга.
— Может, ты струсил, я спрашиваю? — улыбнулся Дато. — Мы, да и разве только мы, стремимся подтвердить в лаборатории материальность мира. А оказывается, все до смешного просто: один выстрел — и вот тебе ответ на все вопросы, над которыми бились десятки поколений ученых.
— Нодар, не надо. Выбрось ты этот патрон, — слышу я нервный голос Гии.
Это решило дело. Я приложил приклад к плечу и прицелился в дверь церкви.
— Я свое сказал! — с угрозой в голосе произнес незнакомец и сделал несколько шагов назад.
«А дальше пеняй на себя», — мысленно закончил я недоговоренную фразу и положил палец на спуск.
Я слышу биение собственного сердца. Неужели я и впрямь струсил? Нет, вряд ли это можно назвать страхом. Но как же тогда назвать ужасное чувство, которым, словно свинцом, налилось мое сердце?
Я осторожно касаюсь пальцем курка. А сердце так и норовит выскочить из груди.
На мгновение меня поразила воцарившаяся вокруг тишина, и я невольно обернулся.
Гия сидит в прежней позе, зажмурившись в ожидании выстрела.
Дато застыл с погасшей сигаретой во рту.
Незнакомец стоит вполоборота, стремясь не видеть выстрела, но тревожное любопытство не позволяет ему отвернуться полностью.
Из пяти крестьян, мирно дремавших в тени вяза, четверо встали и подошли совсем близко. Пятый остался на месте; стоя на коленях, он уставился на меня, выпучив глаза. У всех пятерых в глазах застыли страх и жгучее любопытство.
Пропало всякое желание стрелять, но на смену пришла злость: неужели я и впрямь боюсь? Чего? Чего бы мне бояться?! Глупости…
— Нодар, не надо!
Голос Гии доносится до меня издалека.
Но уже поздно. Прогрохотал выстрел. Его звук так поразил меня, словно я не ожидал, что ружье выстрелит. Я почувствовал боль в плече и лишь потом услышал, как эхо напоролось на окрестные скалы. Напоролось и тут же разлетелось вдребезги.
Стена церкви неожиданно заколебалась и разом рухнула. В небо взвились черные ласточки и летучие мыши. Развалины застила белая пыль.
Когда пыль осела, показалась покосившаяся звонница.
Я обернулся.
Все застыли в полном оцепенении. Гия и тот, пятый, коленопреклоненный, были уже на ногах.
Вдруг крестьяне в панике бросились врассыпную, словно кто-то невидимый дал сигнал к бегству. Один даже перекрестился на бегу.
Хозяин ружья оторопело перевел взгляд с меня на обрушившуюся церковь и обратно.
Я отогнул ствол и, стараясь сохранить на лице выражение беззаботности, вынул еще теплую гильзу. Потом подул в дуло, изгоняя из него остатки едкой гари. Защелкнув ствол, я протянул ружье хозяину.
— Ну что, убедился? Ружью твоему и бог нипочем! — улыбаясь говорю я.
Незнакомец в полной растерянности глядит на меня, видимо пытаясь разгадать, насколько естественна моя улыбка.
Кто знает, что он прочел в моих глазах. Может быть, сожаление, которое я и сам остро ощутил в эту минуту? А может, страх или… Не знаю, что еще. А может, он увидел тот скользкий, холодный камень, который лег мне на сердце, грозя придавить меня своей непомерной тяжестью?
Неожиданно его взор обратился на ружье. Только теперь я осознал, что уже целую минуту стою с ружьем на вытянутых руках.
Он выхватил у меня ружье, стремительно повернулся, на мгновение остановился у вяза и, обернувшись, упорно скрестил взгляд с моим взглядом. Потом он обеими руками взялся за ствол ружья и с размаху хватил прикладом о могучее тело дерева. Обломки с отвращением бросил наземь и быстро зашагал к деревне.
Я не могу оторвать взгляда от его фигуры, трусящей в покосах.
Я отчетливо вижу квадратный торс незнакомца, но мысли мои заняты другим. Я не хочу, чтобы Дато и Гия заметили мою растерянность. Я смотрю на мужчину, словно медведь переваливающегося в покосах, и соображаю, как вести себя дальше. Улыбнуться? А что сказать?
Наконец я поворачиваюсь и вижу свое лицо. Улыбка, застывшая на губах, совершенно не соответствует выражению моих глаз. Кажется, что улыбка вот-вот свалится с моих губ, как плохо закрепленная табличка со стены.
— Ну что, пошли прудить реку? — говорю я и чувствую в своем голосе фальшь.
Не время теперь заниматься рыбной ловлей. Глупости. Самое разумное завалиться в постель, закрыть глаза и ни о чем не думать, чтобы хоть на час от всего отрешиться.
— Нашел время рыбачить!
Это Гиин голос.
— Пойдем-ка лучше в лабораторию.
Эту бодрую фразу на этот раз произносит Дато.
Я не отвечаю. Возражать нет смысла. Еще через минуту я понимаю, что мы шагаем вверх по склону. Мое сознание не зафиксировало, когда я подчинился Гииному желанию и как мы пересекли кладбище.
Солнце безжалостно обрушивает на нас колючие лучи. Мы шагаем по колено в траве. Все вокруг высохло и вылиняло.
Вытаскиваю сигарету и останавливаюсь прикурить.
— Не бросай окурок или горящую спичку. Иначе не миновать пожара.
Это опять Гиин голос.
Я прикуриваю, тайком поглядывая на друзей.
А Дато совершенно другой. Я убежден, что он уже успел позабыть обвалившуюся церковь и омерзительный писк летучих мышей. Я уверен, что он уже не помнит ни о реке, ни о рыбалке. И мысли его витают вокруг камеры Вильсона либо вокруг пластинки, запечатлевшей искаженный след протона.
Вдруг раздался оглушительный грохот. Я оглянулся. Посреди кладбища, окруженного деревьями; вновь взметнулся белый столб известковой пыли. И вновь я ощутил на сердце огромный, скользкий, холодный камень. Сверху казалось, что кладбище с обступившими его деревьями дымится словно кратер.
Не знаю, сколько времени простояли мы так в оцепенении.
Наверное, столько, сколько требуется, чтобы выкурить одну сигарету. Этот мудрый вывод я сделал тогда, когда последняя затяжка обожгла пальцы.
Я бросил окурок на землю и надежно придавил его ногой. Потом снова посмотрел в сторону кладбища.
Пыль рассеялась. Покосившейся звонницы уже не было видно.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Кабинет отца.
Закинув ногу на ногу, я сижу в углу в кресле и курю. Пепельница покоится на широкой ручке старинного кресла.
Мой старший брат стоит у окна. В руках него дорогая зажигалка, которую он то зажигает, то гасит.
Меня раздражает его вызывающее, безмятежное и самодовольное лицо. Треск зажигалки еще больше выводит меня из себя.
Я всячески стараюсь сдержаться. Наконец он кладет зажигалку в карман и уходит в столовую.
А там накрыт торжественный стол. Чья-то искусная рука красиво и тщательно расставила дорогой сервиз, хрустальные бокалы, разложила тяжелые серебряные приборы с монограммами. Эта «рука» принадлежит нашей новой домработнице, точнее, домработнице моего отца, имени которой я не имею чести знать. Да и видел я ее всего раза два, не больше. Я ни словом не перекинулся с ней, разве что благодарил, когда она ставила передо мной очередное блюдо во время обеда.