«В Тбилиси!» — билось в сознании.
«В Тбилиси, в Тбилиси, в Тбилиси!» — эхом отзывалось ущелье на его решение.
Как можно скорее, как можно скорее надо убираться отсюда. Как можно быстрее надо влиться в главную магистраль. А там уже можно незаметно раствориться.
Заметив ехавшую ему навстречу машину, он сбросил скорость и придал лицу безразличное выражение. Большая скорость непременно привлечет внимание, диктует ему кто-то, поселившийся в его мозгу.
«А вдруг он увидит кровь?»
«А вдруг он остановит машину?»
Сомнение вползло ему в душу.
«Если увидит, непременно заподозрит меня. Неужели он запомнил номер машины?»
Новое открытие — он совершенно мокрый. А он даже не успел заметить, как вспотел.
Еще двадцать километров — и он на автостраде. А там он смешается с потоком машин и навсегда заметет свой след. Главное, не повстречаться со знакомыми — в Тбилиси надо вернуться незамеченным.
Огромный хребет натянут тетивой лука.
Еще пять километров.
Еще два, один…
Зураб Гомартели влился в стальную реку и стал одной из ее волн.
Он вздохнул с облегчением, надежда вновь пробудилась в глубине его сердца. Теперь главное — вовремя приехать в Тбилиси.
«А вдруг на машине какой нибудь след?»
«Нет, надо еще чуть-чуть проехать».
Еще пять километров осталось позади. Он съехал на обочину и остановил машину. Потом с беззаботным видом осторожно вылез из машины. Сначала осмотрел покрышки, затем просунул руку в окошко и открыл капот. Сделав вид, что изучает мотор, он незаметно ел глазами бампер. Ни единой вмятины, лишь кое-где едва заметные пятнышки ссохшейся крови. Он спокойно вытащил из кармана платок, тщательно протер никелевые части, а затем, завернув в платок камень, зашвырнул его подальше. Только теперь он вздохнул с облегчением.
До самой автострады он доехал так, что не встретил ни одной машины, кроме того самого «жигуленка».
«Неужели он запомнил номер моей машины?»
«Но зачем, спрашивается, ему было запоминать его?»
«Главное вовремя добраться до Тбилиси, помыть машину, а потом зайти к кому-нибудь в гости. Утром меня видели в Тбилиси, и вечером я должен показаться на глаза многим. Из Тбилиси я сегодня никуда не выезжал. Слава богу, я никому не обмолвился, что собираюсь в лабораторию».
«На всякий случай завтра утром надо как следует осмотреть машину. Но почему завтра, я и сегодня еще успею осмотреть ее. В конце концов часам к пяти я буду в Тбилиси».
«Да, сегодня я никуда не выезжал из Тбилиси, целый день мотался по городу. Лучше всего по приезде заявиться в академию, чтобы меня видело как можно больше людей».
Вот маленький пригорок, а там внизу раскинулся Гори. «Еще полтора часа, и я в Тбилиси».
«Надо ехать осторожно, без превышения скорости, чтобы не дать инспекторам ни малейшего повода».
А вот и Гори уже позади.
Зураб Гомартели окончательно взбодрился.
Где-то затерялся страшный крик, отдававшийся в его ушах. Не видел он уже и изумленных, молящих глаз девочки, не слышал шороха камешков, увлекаемых падающим телом.
До спасения осталось каких-то два шага.
Я посмотрел на часы. И вскочил как ужаленный. Теперь моя машина стоит на солнцепеке.
— Я скоро вернусь! — грубо бросил я Зурабу Гомартели и сбежал по лестнице.
Вот уже с полчаса, как машина стоит под палящими лучами солнца. Я дотронулся рукой до раскаленного металла, и сердце мое сжалось. Потом виновато распахнул дверцу. В лицо ударил спертый жар. Я опустил все стекла и, включив мотор, перегнал машину на теневую сторону.
До самого вечера я могу быть спокоен. Теперь солнце подступит к машине лишь в половине шестого.
Я вновь дотронулся рукой до капота. И, покачав головой, направился к подъезду.
Неожиданно в голову мне пришла гениальная идея. Точнее, идею эту подсказал мне пустой желудок, окончательно озверевший от коньяка. Я не раздумывая бросился в булочную напротив моего дома, а затем зашел в гастроном, купил колбасы, пару бутылок шампанского и коньяку.
Дверь в квартиру я толкнул ногой. Зураб Гомартели изволил встать и стоял у окна, созерцая улицу.
На стук двери он быстро обернулся и, заметив в моих руках покупки, несколько оживился. Видно, в нем опять пробудилась надежда договориться со мной. «Теперь, когда мы вновь сядем за стол, разговор пойдет начистоту», — лихорадочно отстукивал его практичный умишко. Еще бы, ему кажется, что мой поход за покупками уже означает молчаливое согласие. К нему вновь вернулась энергия. Он ловко отобрал у меня бутылки и поставил их на стол. Потом схватил нож и нарезал хлеб и колбасу.
Шампанское я унес на кухню, оставив на столе лишь коньяк. Когда я возвратился в комнату, коньяк был уже открыт.
Вот теперь я чувствовал себя спокойно. Машина до вечера будет в тени. Бензобак полон доверху. Тормоза я отрегулировал еще вчера. А раз машина в полном порядке, то квадратный лоб Зураба Гомартели раздражает меня не так уж сильно. Теперь меня не очень удивляет, что он сбросил со скалы маленькую девочку. Я удивился бы гораздо больше, если бы он поступил иначе.
— Выпьем за успех нашего дела! — лихо говорит он и чокается со мной. Он выплескивает коньяк в рот и довольно жмурится. Это уже кое-что значит. Бокал с шампанским все еще стоит на столе. Лед совершенно растаял. Он бы ни за что не выпил и эту рюмку коньяка, если бы не надеялся на что-то. Да, хлеб и колбаса окончательно убедили его, что я желаю с ним пооткровенничать.
Ну что ж, я скоро навсегда убью в нем эту надежду!
В его энергичном и насквозь рационализированном мозгу, вне всякого сомнения, совершенно подавлена клеточка предчувствия.
Не ответив на тост, я медленно цежу свой коньяк. Потом с наслаждением поедаю хлеб с колбасой.
— Надо ускорить изготовление магнита. Я сразу поеду в Ленинград. Незачем откладывать это в долгий ящик. Потом устрою так, чтобы весенний симпозиум провели в Тбилиси, а не в Серпухове. К тому времени магнит уже будет задействован.
Аппетита у меня как не бывало. Я откидываюсь на спинку стула и, прищурив глаза, смотрю на Зураба Гомартели.
— Пост директора, естественно, сначала предложат тебе. Если ты согласен, я умолкаю. Повторяю еще раз, ты наиболее достоин кресла руководителя института. Но ты говорил, и я совершенно с тобой согласен, что никакие должности тебе не нужны. Ты — талантливейший экспериментатор, и отвлекать тебя на административные дела просто преступно.
Я уже не слушаю его. Я стараюсь восстановить в памяти интонацию, с которой он произнес слово «талантливейший». Интонация способна до бесконечности увеличить значительность слова. Зураб Гомартели придал ему такое качество, которого я, безусловно, не заслуживаю.
— Твое слово будет иметь решающее значение!
Все, что он сказал после «талантливейшего», я пропустил. Теперь я услышал его слова так, словно поймал, в транзисторе другую станцию.
— Если ты поддержишь меня, мы победим без всякого «но» (Хм! «Мы победим»?). Я верю в свою энергию, верю в свой практический талант и прозорливость. Не сочти за похвальбу, но я прирожденный организатор, да и не только организатор, я к тому же неплохой ученый. И ты это прекрасно знаешь. Мои организаторские способности всегда будут находиться в полном согласии с научным предвидением. Я, как никто другой, в состоянии интуитивно прочувствовать, глубоко проникнуть в сущность ваших предложений и соображений. Я сумею направить работу института в русло требований науки завтрашнего дня. Я охотно буду принимать любые деловые советы, и это никак не ущемит моего самолюбия. И все потому, что у меня нет дурацкой амбициозности иных руководителей…
— Не волнуйся, дорогой, и поумерь свой пыл, ты непременно будешь директором Института физики элементарных частиц. Если желаешь, могу даже поспорить с тобой. Идет?
Я замечаю, как засверкали его глаза. Мои слова, наверное, звучат для него как музыка.
— За твое здоровье! — я поднимаю рюмку и криво улыбаюсь ему.
— За успех нашего совместного дела! — напомнил он мне свой предыдущий тост.
— О, нет. Я хочу выпить лично за твое здоровье, Зураб Гомартели!
Мне не нравится мой тон. В нем явно слышится угроза. Надо взять себя в руки, иначе моему будущему начальнику не миновать трепки. А ведь это не совсем этично.
— Итак, лично за тебя! — повторяю я.
Вот так будет получше. Угроза бесследно исчезла, и на смену ей пришла теплота. Отлично. Значит, я все еще владею собой.
— Ты будешь нашим директором, тебя непременно назначат. Поэтому нечего пороть горячку и нервничать. Но только не рассчитывай на мою помощь. Мешать я тебе не стану, а это уже кое-что значит. Если меня спросят, какой, дескать, товарищ Зураб Гомартели, я отвечу: отличный. Вот это я могу тебе обещать твердо. Ведь в самом деле, не скажу же я, что ты убийца. Еще вчера ты щеголял в джинсах, сегодня, в эту чертову жарищу, ты паришься в костюме. Ну что ж, ты прав, так и нужно на этом этапе (я особо налегаю на «этот этап»). Я вижу, ты тщательно постригся, подбрил бакенбарды («бакенбарды» прозвучало совсем уж по-актерски). Твой массивный перстень куда-то испарился, что ж, и в этом ты прав, зачем колоть людям глаза. Я даю тебе полную свободу говорить всем, кому только заблагорассудится, что я даже в мыслях никогда не держал сделаться директором института. Я и сейчас стою на своем. И вообще я не уважаю колеблющихся людей. Разве имеет какое-либо решающее значение, кто будет моим начальником? Не будешь ты? Ничего страшного, назначат кого-нибудь под стать тебе. А может, даже гораздо хуже тебя. Неужели от этого что-нибудь изменится?
— Нодар!
— Никаких «Нодаров», и вообще не лучше ли нам сначала похоронить беднягу.
— Нодар!
С каким отчаянием смотрят на меня его неприятные глаза, ни за что не подумаешь, что обладатель этих жалких глаз такой энергичный и пробивной. Я гляжу на него и чувствую, как туман заслоняет мое сознание, Кто знает, что бы я натворил, не раздайся звонок в дверь.