– Он что – единственный такой? – удивился Мышкин. – Из-за инфаркта каких-то мозгов ты меня чуть не убила?
– Боюсь, что да, единственный. Есть кое-что, кроме инфаркта.
Мышкин вдумчиво посмотрел на часы.
– Вообще-то, Даниловна, я очень спешу. У меня свидание. С девушкой. Такая девушка!.. Негритянка, представляешь? Чернее сапога. Очень я ей понравился. Давай завтра, а?
– Это невозможно! – протрубила Клементьева замогильным голосом.
Он обреченно бросил кейс на стол.
– Ну, валяй, садистка! Губи мне личную жизнь!..
– В анамнезе, – невозмутимо продолжила Большая Берта, – кроме инфаркта головного мозга, целый букет, даже венок: четыре инфаркта миокарда. На фоне тетрады Фалло. [41]
– Всего-то? – поднял брови Мышкин. – И ты меня посмела…
– Еще слипчивый перикард, гипертония обеих почек, некомпенсированный кардиосклероз, цирроз печени в терминальной стадии и рак поджелудочной железы.
– Значит, у тебя не покойник, а учебник пропедевтики внутренних болезней. Поздравляю. Все? Я могу идти? Разрешаешь?
– И еще аневризма аорты, – упрямо заявила Большая Берта.
– Интересно, как он дотянул до своего возраста?
– У меня было точно такое же сомнение, – сказала Клементьева.
– Что значит «было»? – подозрительно посмотрел на нее Мышкин.
Но она опять дерзко отмахнулась от вопроса начальника и продолжила, четко выговаривая каждое слово:
– По результатам вскрытия, по моим результатам, значит, имеем: четыре инфаркта – не подтверждаются. Тетрада Фалло – не подтверждается. Слипчивый перикард – не подтверждается. Гипертония почек – не подтверждается. Цирроз – не подтверждается. Рак поджелудочной – не подтверждается. Аневризма аорты…
– Не подтверждается? – тихо подхватил Мышкин.
– Именно так.
– А мозги?! – вскочил со стула Мышкин. – А твой инфаркт?
– Подтверждается.
И застыла – скифская каменная баба.
Несколько минут Мышкин ошалело смотрел на Большую Берту, чувствуя, как в голове у него возникает абсолютная пустота. Наконец спросил вкрадчиво:
– Ты в своем уме, Татьяна?
– Исключительно в своем.
– Значит, это я, по-твоему, спятил?
– Вы, Дмитрий Евграфович, совершенно нормальны. Даже слишком. Можно бы и поменьше.
– Хоть это радует, спасибо тебе, ангел из морга! – усмехнулся Дмитрий Евграфович. – Кто же это у нас такой замечательный врач? Чей пациент?
– Ничей.
– Как ничей? – огорошено переспросил Мышкин. – Выходит, ты на помойке его нашла? И сюда притащила. Зачем, притащила?
– Его привезли из Петропавловской, утром. Вы на конференции были.
– Кто привез? За каким дьяволом? И почему к нам?
– Родственники привезли. И предписание из горздрава тоже. На бланке. С печатью.
– Что еще за предписание? Впервые слышу о таком.
– Предписание вскрыть Туманова повторно. У нас.
– Где бумажка? С печатью, говоришь?
– Я в канцелярию отправила, чтоб зарегистрировали, номер поставили и все такое…
– Тащи сюда! Немедленно!
Через пять минут Мышкин читал:
Заведующему ПАО Успенской клиники
Г-ну Мышкину Д.Е.
ПРЕДПИСАНИЕ
Настоящим предписывается произвести вскрытие покойного пациента Туманова В.И. с целью постановки окончательного диагноза, а также проведения биохимических анализов.
Зам. председателя комздрава Л. Каменев
Зав. оргсектором Г. Зиновьев
Мышкин перечитал бумажку дважды и отшвырнул ее в сторону.
– А Троцкий где? – рявкнул он. – Троцкий – я тебя спрашиваю! – где? В Мексике на кладбище или в горздраве?
– Не понимаю вас, Дмитрий Евграфович, – обиделась Большая Берта. – Какой еще Троцкий?
– Тот самый! Лев Давидович! Бронштейн! С ледорубом в черепе. Товарищ Лопес Рамон Иванович он же Рамон Меркадер вогнал ему ледоруб в башку!
– Все-таки не поняла, Дмитрий Евграфович… Никакого ледоруба у меня нет.
– Ледоруба у нее нет!.. Каменев есть, Зиновьев есть. Не хватает только Троцкого. Откуда ты взяла эту филькину грамоту?
– Сказала же: родственник покойного привез. Утром. Вместе с трупом.
– И ты купилась на эту ерунду? – с нескрываемым презрением сказал Мышкин. – На Зиновьева с Троцким?
– С Каменевым, – уточнила Клементьева, совершенно сбитая с толку.
– Давай еще раз сначала: почему он здесь оказался?
Больной Туманов лечился в Петропавловской больнице четырнадцать месяцев, куда попал сразу после выхода на пенсию. Больше года! Это при том, что даже самая щедрая страховая компания оплачивает только десять койко-дней. После чего больного либо просто выбрасывают из больницы, либо заставляют платить из своего кармана.
Клементьева узнала о покойном не много, но информация оказалась интересной. Туманов был гендиректором крупного оборонного предприятия с Выборгской стороны. В начале счастливой демократической эпохи ему едва удалось спасти завод сначала от Гайдара с Чубайсом, а потом, в еще более счастливое время, от Путина с Медведевым с их модернизацией, которая означала тоже самое разворовывание остатков госимущества, но в особо крупных размерах. Туманов тоже мог бы совершенно спокойно украсть предприятие или часть его, как это делалось по всей России. Распродать уникальное оборудование, здания, станки, запасы металла, и положить в карман десять-пятнадцать миллионов долларов. Остальное разделить с заместителями, что-то отсыпать в пользу министерства обороны, которому принадлежал завод и которое возглавлял бывший торговец мебелью Сердюков. Путин назначил мебельщика специально для решения коммерческих вопросов в армии. Большего цинизма пополам с абсурдом и придумать было нельзя. Именно армия в нормальном государстве дальше всего отстоит от коммерции. Иначе это уже не армия, а огромная воровская кормушка, из которой тащат все – от офицера и генерала до президентской команды.
Но Туманов почему-то воровать не захотел. И, что еще хуже, не предусмотрел, что такие капризы в его обстоятельствах легко с рук не сходят. В самом деле: все вокруг воруют, а Туманов святее Папы римского. Кто такое стерпит? Его наглость вызвала справедливое возмущение начальников. И только одно оставалось для Мышкина непонятным: почему в итоге Туманов оказался в больнице, а не на кладбище? Или в Неве с гирей, привязанной к ногам.
Как только подошел Туманову пенсионный возраст, Сердюков немедленно, прямо в день рождения, отправил директора на вечный отдых. И пенсию персональную назначил – три недели на нее жить было можно. Четвертую нет. Получилось хорошо: не нужно и киллера нанимать. И никаких подозрений. Сам помер. От излишеств.
Еще через два дня Туманова с обширным инфарктом миокарда частная скорая помощь (государственная была, как обычно, занята) за полторы тысячи рублей отвезла в Петропавловскую больницу. Там он пробыл сначала десять дней, потом двадцать, потом четыре месяца, потом десять… Никто его из больницы не выгонял и денег не требовал. Наоборот, назначено было тщательное и комплексное обследование пациента, очень дорогое. И каждую неделю врачи у него обнаруживали новые болезни, одна другой страшнее.
Ему назначили сложный комплекс лечения, дорогого – для миллионеров. И опять чудеса – не потребовали и копейки. Туманов купался в океане внимания и заботы, чувствуя себя безмерно счастливым. Передружился со всем персоналом больницы: каждый месяц его переводили с отделения на отделение, чтобы лечить очередную болезнь.
Очень скоро персонал Петропавловской стал Туманову родной семьей. Серьезно изменились у него и взгляды на современную платную медицину и заодно – на демократию в России. За счастье, какое он нашел в Петропавловской, конечно, стоило побороться и в 91-м, и в 93-м годах. Конечно, цена счастья оказалась в целом высоковата – расчленение тысячелетнего государства и уничтожение голодом и унижением 20 миллионов сограждан. Но что поделать. Хорошее всегда дорого стоит.
Счастливчик Туманов не знал одного обстоятельства. И ему, по требованию жены, врачи об этом обстоятельстве не говорили. Его пребывание в клинике тихо, беспрекословно оплачивала жена, шестидесятилетняя дама с подкрашенной в сиреневый цвет сединой.
Сначала она продала их «министерскую» квартиру из трех комнат в сталинском доме на Московском проспекте. Сама переехала в двухкомнатную, впрочем, тоже в сталинском. Тем временем лечение мужа приняло множественный и интенсивный характер. На его многочисленные болезни медицина пошла в атаку широким фронтом.
Через полгода робко старушка поинтересовалась, улучшится когда-нибудь здоровье мужа. Врачи скрывать не стали: никогда не улучшится. Но есть шанс. Последняя надежда – чудо-лекарство последнего поколения, заграничное и, разумеется, не очень дешевое. Курс – всего пятьдесят тысяч долларов. Скромно по нынешним меркам. Нужно не меньше трех курсов.
Из сталинской двушки жена переехала в однокомнатную хрущевку. Муж прочно застрял в неврологическом отделении. Еще недавно, на других этажах, в него заталкивали, словно орехи в рождественскую индейку, чуть ли не весь справочник Машковского [42] , а в неврологии неожиданно все отменили и оставили только заграничное чудо.
Скоро пациент Туманов и его жена убедились: действительно, чудо. У него исчезли все симптомы прежних болезней. Он стал чувствовать себя замечательно, бодро и всегда был переполнен оптимизмом. Разве что в глазах появился странный стеклянный блеск и постоянно пересыхал язык – стал жестким и шершавым, как наждачная бумага. Он непрерывно пил воду. Жидкость отходила плохо. Туманов отяжелел, оплыл и обрюзг, под глазами выросли отечные мешки. Не всегда понимал, где находится, – в больнице, на своем заводе или на даче в Комарове. Жену он иногда принимал за свою секретаршу.
Потом его стала мучить и ночная жажда. Язык по-прежнему оставался вечно распухшим и невыносимо сухим, едва ворочался во рту. Пропал аппетит, есть не хотелось по нескольку дней, а то и неделями. Если, не приведи Бог, медсестры задерживались с лекарством, он поначалу вежливо беспокоился, потом стал откровенно свирепеть. На это ему и жене врачи доверительно разъясняли: чудо-препарат может иногда вызывать побочные симптомы, но ради общей победы здоровья стоит потерпеть. Тем более что результаты налицо. Врачам удалось не только избавить господина Туманова от гипертензии и остановить цирроз печени. Что там цирроз! Остановили развитие злокачественной опухоли поджелудочной железы, а потом она вообще рассосалась. Без следа. Однако принимать чудо-лекарство ему придется постоянно, до самой смерти. Зато и о смерти теперь можно не думать долгие-долгие годы, а потом вообще забыть про такую неприятность. А вот кто из больных пожадничал и отказался от чудо-препарата, тот давно на кладбище.