К исходу восьмого месяца жена Туманова переехала в коммуналку в деревянном бараке в поселке Саперный. Заболела сама, не внесла в срок очередную плату за лечение, и мужа немедленно лишили чудо-препарата. У него за несколько часов развился острый психоз, который закончился обширным геморрагическим инфарктом головного мозга.
– Значит, все-таки не очень долго мучился, бедняга, – удовлетворенно сказал Мышкин. – И все же, почему он здесь, у нас, я так и не понял.
– Вы все время не даете мне сказать! – обиделась Клементьева. – Ничего бы и не произошло, если бы…
– Подожди! – остановил ее Мышкин, взял трубку и набрал горздрав, секретаря начальника.
– Мирра Герцевна? Вас Мышкин беспокоит из Успенской. Низко кланяюсь.
– Здравствуйте, Димочка. Что могу хорошего для вас сделать? – ласково спросила секретарша.
– Знаете, Мирра Герцевна, я совсем от жизни отстал, закоснел в своем морге… Скажите, пожалуйста, у вас есть такие сотрудники м-м-м… Каменев и Зиновьев?
– Есть. Новые люди.
– А Троцкий?
– Троцкого нет, – невозмутимо ответила Мирра Герцевна. – Но ждем.
– Понимаете, тут они мне какую-то странную бумагу прислали.
– Я видела. Мне она тоже показалась странной.
– Тогда я отправлю ее обратно. Пусть сами выполняют.
– Не советую, Димочка, – мягко возразила Мирра Герцевна.
– Но это же полный бред, что они сочинили! Что, горздрав теперь филиал прокуратуры? А они – прокуроры?
– Серьезней, чем прокуроры, Димочка. Они люди Беленького.
– Вот оно… – протянул Мышкин. – Очень интересно… А кто они по основной специальности?
– Никто. Вернее, как и начальник, тоже продавцы бананов. Оба.
– Да какое они имеют право?.. – вскипел Мышкин.
– Никакого, – согласилась Мирра Герцевна. – Абсолютно никакого.
– Тогда я им… Нет! Этого я так не оставлю! – возмутился Мышкин. – Скоро придется им паковать свои шмотки и – на выход с главным арбузятником!
– Димочка, милый вы мой, – сказала мягко Мирра Герцевна. – Вы давно меня знаете?
– Сколько живу на свете. И столько же времени влюблен в вас!
– В самом деле? – вздохнула Мирра. – А я-то, скромница, полагала, что всего лишь с тех времен, когда вы у меня подрабатывали прозектором… Тем более, выслушайте мой совет. И не только выслушайте. Сделайте так, как я прошу. Моя личная просьба. Не откажете даме?
– А это опасно для жизни? – дурашливо поинтересовался Мышкин.
– Если не прислушаетесь, может быть.
– И что же вы советуете мне делать?
– Ничего, – сказала Мирра Герцевна. – Ничего не делать! Это и есть мой совет. И тем более не вступать в дискуссии и не учить начальников, как им начальствовать. Эту публику я давно ее поняла. Они признают только одно – деньги. Самая страшная сила. Она не знает логики, здравого смысла, не знает и знать не желает морали. То, что для нас с вами свято, для них – всего повод для смеха и издевательств. А вы, мой дорогой, слишком много хороших книг прочли в детстве… такой уж у вас недостаток. Димочка, я вас очень люблю и прошу, хотя бы ради меня: не становитесь у них на пути. Они вас просто переедут. Паровозом. Даже не пробуйте. Обещаете?
– Постараюсь. Спасибо, Мирра Герцевна, – уныло сказал Мышкин и положил трубку.
– Троцкого нет, – неохотно сообщил он Большой Берте. – Но остальные имеются… Едем дальше!
– И тут у Туманова вдруг объявился родственник. Племянник. Из-за границы…
– Как же: за дядиной квартирой прискакал… А квартирка-то – ку-ку! – злорадно бросил Мышкин.
– Ку-ку! – подтвердила Большая Берта. – Вся квартира ушла в Петропавловскую больницу…
– На лечение несуществующих болезней, – с удовлетворением констатировал Дмитрий Евграфович. – Продолжай.
– Племянник побежал в горздрав. Там ему кто-то шепнул, что единственное ПАО в городе, где не берут взяток, – наше.
– Так редко приходится слышать о себе правду! – растрогался Мышкин. – Но случается. Конечно, – скромно добавил он, – есть в городе еще парочка честных патологоанатомов. Все? Сюжет закончен? Тогда разбежались! Я еще могу успеть к своей негритяночке. А то она в Африку укатит без меня.
– Нет! – заявила Клементьева. – Не все.
– Что еще? Я уже ушел. Меня тут давно нет.
– Биохимия. Он весь пропитан барбитуратами. Насквозь. Как греческая губка.
– Пропитан? Чем пропитан? – не понял Мышкин. – Что-то я стал плохо слышать…
– Барбитуратами, – повторила Клементьева с упорством скифской каменной бабы. – Будто его мариновали в бочке. Только вместо маринада – барбитуровые соединения в разных немыслимых комбинациях.
И протянула ему результаты анализов.
Мышкин вырвал у нее листки и впился в них глазами. Потом отшвырнул их в сторону. Всхрапнул, как крестьянский мерин после кнута, вскочил и рысцой пробежал по комнате два круга. Тяжело свалился в свое жесткое вольтеровское кресло, обхватил голову руками и застонал:
– Что ты наделала, дубина стоеросовая… Что ты наделала!
– А что я наделала? – опешила каменная баба.
– Зачем ты влезла в это дерьмо? Зачем?!
– Не понимаю… Предписание…
– О, мама миа! – завыл Мышкин. – Кто тебя сбросил с Луны на мою несчастную голову? – он качался из стороны в сторону, как еврей на молитве. – Зачем вообще приняла этого проклятого жмура [43] ? Зачем взяла? Зачем вскрыла?!
– Но предписание… – пробормотала Клементьева.
Мышкин свирепо уставился на нее.
– Где? Где твое чертово предписание? – заорал он. – Где?!
Она наклонилась и достала бумажку из-под стола.
– Да вот же, – пролепетала Клементьева. – Вот… лежит – на бланке оно… и с печатью.
– С печатью?! – взревел Мышкин. Он схватил бумажку, смял ее в кулаке и потряс им перед носом Климентьевой. – Это? Это, по-твоему, предписание?
Он плюнул на листок с печатью, сложил его пополам. Подумал секунду, снова расправил бумажку, высморкался в нее до отказа, смял и швырнул в мусорную корзину.
– Вот и все твое предписание! – заявил он. – Там ему место. И тебе тоже!
Клементьева сначала побледнела. Потом лицо ее медленно залила багровая синюшность – ото лба вниз, словно ей на голову вылили ведро акриловой краски. Она удерживала слезы, яростно кусала губы и изо всех сил молчала.
Дмитрий Евграфович тоже затих, рот его заполнился слюной, словно перед рвотой. Тяжело перевел дух и бесконечно усталым голосом спросил:
– Ты хоть понимаешь, что отныне, именно в эту минуту твоя жизнь, и моя тоже, сумасшедшим образом изменилась? Вернее, даже в ту секунду все переменилось, когда ты согласилась принять проклятого жмура. В плохую сторону изменилась. И неизвестно теперь, выберемся мы с тобой из волчьей ямы или нет. Потому что переиграть и вернуться хотя бы на три часа назад, как ты, наверное, тоже понимаешь, невозможно.
Закусив губу добела, она кивнула.
– По закону, ты не имела никакого права принимать этот – да любой! – труп от посторонней конторы, – отчеканил Мышкин. – Горздрав не имеет права в явно криминальной, как у нас, ситуации проводить вскрытие, экспертизу или первичное дознание без участия следователя или прокурора.
Две крупные брильянтовые слезы, остро блеснув радужными искрами, скатились по круглым щекам Большой Берты и разбились о белый кафель.
Стыд уколол душу Мышкина, и он положил свою сухую от спирта руку на ее кулачок, оказавшийся не каменным, а мягким и теплым, слегка дрожащим.
– Тот козел, что за квартирой прискакал… – заговорил Дмитрий Евграфович. – Где он был раньше, мерзавец, когда его любимого дядюшку подсадили на колеса [44] и стали раздевать до кальсон? Я тебе скажу, где он был. Он надеялся, что дядя быстро дуба даст – денег-то на лечение у дяди не было, и козел, безусловно, знал об этом. Но вот в чем его оказалась ошибка. Он и допустить не мог, что для кого-то, в данном случае для дядюшкиной верной подруги, жизнь близкого человека оказалась дороже любых квартир и любых денег. И я вполне допускаю, что и племянник участвовал в деле с наркотой, был в сговоре. В противном случае, он должен был не в горздрав идти и там взятки давать за филькину грамоту. В прокуратуру ему надо было! Должно быть возбуждено уголовное дело. И только потом назначена экспертиза. И не какая-нибудь клементьевская экспертиза, цена которой грош в базарный день, а официальная, судебно-медицинская. Поняла? Разве тебя не учили в институте?
Не дождавшись ответа, он сказал:
– Судебно-медицинская. Официальная. Теперь повтори, что я сказал: какая?
– Судебно-медицинская. Официальная, – сквозь слезы и сопли выговорила Клементьева.
– Правильно. Молодец! – одобрил Мышкин. – Хорошо мыслишь, подруга. Но с опозданием. А теперь скажи мне честно – только очень честно… На сто процентов честно, потому что твое вранье я всегда вижу за два километра… Он тебе деньги предлагал?
– Предлагал, – всхлипнула Клементьева.
– Сколько?
– Три.
– Три рубля?
– Три тысячи.
– Фантиков?
– Долларов.
– А что же так мало? – искренне удивился Мышкин. – Ведь на кону миллионы. Квартирка-то – сталинская… Если преступление будет доказано в суде, он квартиру может потребовать обратно. Да еще с компенсацией ущерба.
Она тихо плакала. Мышкин терпеливо ждал. Наконец, вытерев нос, Большая Берта сказала:
– Вы не совсем правы насчет квартиры. Он сразу забрал тетку из коммуналки, перевез в собственную квартиру, и сейчас оформляет дарственную. На тетку.
– Нет, ты не пой мне песен Грузии печальной!.. Не увиливай. За что он тебе бабки давал? Что хотел за них? Что требовал? Сексуальных услуг?
Клементьева улыбнулась сквозь слезы:
– Ну, вы тоже скажете, гражданин начальник…
– Так все-таки?
– Чтоб вскрыла без очереди. И максимум данных.
– Взяла?
– Нет.
– А почему?
– Так ведь вы же не разрешаете! – она выпрямилась и открыто, с вызовом, посмотрела Мышкину в глаза.
– А если бы разрешил?
Усмехнувшись, Большая Берта отрицательно качнула головой.
– Не разрешили бы. Да я бы все равно не взяла.